Когда я спросила папу об их побеге из Гомеля, он рассмеялся.
– Это было совершенно безумное время, – сказал он. – Мы поехали к твоим бабушке и дедушке, потому что они жили в Сибири, а это было дальше всего от Гомеля. Ехали мы на поезде. На старом поезде, забитом людьми. Тридцать шесть часов от Гомеля до Екатеринбурга – в то время он назывался Свердловск – а потом еще два часа на самолете до Нягани, города возле Северного полярного круга.
Отец называет Нягань «дерьмовым городишкой». В нем я и родилась 19 апреля 1987 года. В тот момент моего отца не было дома – он вернулся к работе, как только устроил маму. Он был в Гомеле, где праздновал Пасху со своими родителями, когда узнал, что стал отцом.
Через несколько недель Юрий прилетел ко мне. Именно в тот раз он смог подробнее рассмотреть Нягань, грубое индустриальное поселение, состоящее из заводов и многоквартирных жилых домов. Отец понял, что не сможет жить там, так же как не сможет возвратиться в Гомель. Тогда он решил воспользоваться ситуацией и уехать с нами в тот город, в котором всегда мечтал жить, – в Сочи, курорт на берегу Черного моря, прижатый к нему горами. Юрий влюбился в этот город, еще когда был там ребенком на каникулах.
Сочи?
Мои дедушка и бабушка решили, что он сошел с ума, но дали ему немного денег. Папе удалось поменять наш дом в Гомеле на крохотную квартирку в Сочи. Мы приехали туда, когда мне было два года. Если бы этого не произошло, я бы никогда не стала играть в теннис. Сочи – это город-курорт, и теннис его неотъемлемая часть. Этим он отличался от всей остальной России, где этот вид спорта был практически неизвестен. Так что если вы хотите знать истинную причину, по которой я стала теннисисткой, то это взрыв на Чернобыльской АЭС.
Мы все еще владеем этой квартиркой. Она расположена на шестом этаже здания, стоящего на крутой боковой улочке, которая носит название Вишневая. Когда мы приходили домой, я с ключом в руке взлетала по лестнице, не дожидаясь родителей, которые тащились пятью этажами ниже. Я обожаю вспоминать то время, когда была еще ребенком: дни, которые я проводила в этой квартире, наши совместные обеды, веселые разговоры, гостей, которые приходили и уходили, бабушку, которая сидела на ступеньках и болтала все вечера напролет. Мои самые ранние воспоминания связаны с тем, как я смотрю из окна квартиры на мальчиков и девочек, играющих на детской площадке на холме. Мои родители очень сильно оберегали меня и не позволяли мне много гулять. Чаще всего я наблюдала из окна за тем, как играют другие дети.
С самого начала родители играли разные роли в моей жизни. Отец олицетворял собой внешний мир – тренировки, спорт и соперничество. Мама – это внутренний мир – школа, грамота, литература. Она заставляла меня копировать буквы русского алфавита снова и снова, выписывая каждую букву до тех пор, пока она не становилась идеальной. Она заставляла меня писать рассказы и учить русскую поэзию. Больше всего я любила те моменты, когда она просто читала мне. Моей любимой книгой была «Пеппи Длинныйчулок». Я мечтала о том мире, в котором жила эта девочка, дочь состоятельного моряка, у которой были карманные деньги и которая могла делать все, что захочется, как настоящая взрослая. У нее была лошадь. И у нее была обезьянка! Эта книга переносила меня в те места, где мне хотелось жить.
Иногда из Нягани приезжали мои бабушка с дедушкой. Я обожала проводить время с бабушкой Тамарой. Я общалась с ней, когда работала над этой книгой, – она помнит многое из того, что не помню я. Когда я попросила ее рассказать о том, как чуть не утонула, бабушка рассмеялась.
– У этого случая есть простое объяснение, которое теперь тебе, быть может, будет теперь легче понять, – сказала она. – Когда ты родилась, мне было всего сорок лет. И мне совсем не хотелось, чтобы меня называли бабушкой. Когда тебе было то ли три, то ли четыре года, мы пошли на пляж. Я немного поплавала, а потом ты вошла в воду и стала в ней плескаться. Неожиданно я услышала твои крики: «Бабушка! Бабушка!! Бабушка!!!» А вокруг меня на пляже находилось много молодых мужчин, и я не хотела, чтобы они узнали, что ты зовешь меня. А потом я сидела возле тебя и шептала тебе на ухо: «Машенька, не называй меня бабушкой при других людях». Я хорошо помню, как вытерла тебя и переодела во все сухое, а потом стала выжимать твои плавки. И тут ты неожиданно выдала:
– А ты вовсе и не бабушка! Ты выжималка!
Как только я выросла достаточно, чтобы быть хоть немного самостоятельной, Юрий стал брать меня на прогулки. Куда бы он ни шел, я шла за ним. Вот почему в тот день я оказалась на корте, где впервые в жизни взяла в руки ракетку. Это произошло в парке «Ривьера». Не знаю почему, но у меня есть способность часами бить мячом в стенку. И люди обращали внимание не на мое искусство. Они смотрели на мою сосредоточенность, на то, что я могу делать это снова и снова и не уставать. Я работала как метроном. Тик-так. Тик-так. Люди стояли вокруг и наблюдали. Это продолжалось изо дня в день. И в какой-то момент Юрий понял, что ему необходимо вмешаться. Именно поэтому в возрасте четырех лет меня отвели на «клинику»[2]. Там я и встретила своего первого тренера, Юрия Юдкина, легенду корта, проспиртованного маэстро. Он побывал там, в мире большого тенниса, и кое-что в этом понимал. Своим великолепием он поражал провинциальный город Сочи. Теннисные родители вытянулись в линию, чтобы услышать его высказывания, а еще лучше уговорить его оценить и взять под свое крыло их чад. Несколько местных игроков, в том числе Евгений Кафельников, уже вышли на хороший уровень. Мой папа записал меня к Юдкину. В первый день тот ставил тебя на линию и смотрел, как ты бьешь. Если он замирал, то твое сердце уходило в пятки, и ты начинала бить сильнее. В самом начале он поговорил с моим отцом и сказал ему, что я уникальное и необычное явление. Это связано с тем, как я взглядом обнаруживаю мяч и сопровождаю его. А вот стану ли я большим игроком, будет зависеть от моей упертости.
– Есть ли она у Маши или нет? Вот это нам и предстоит выяснить.
Мария – это не мое настоящее имя. При рождении мне дали имя Маша. Но в английском языке не существует хорошего эквивалента этого имени, а вскоре после того, как я приехала в Америку, меня стали называть Марша. Я возненавидела это имя из-за ассоциаций с «Семейкой Брэди»[3]. Мне пришлось положить этому конец и попросить называть меня Мария.
Под упертостью Юдкин имел в виду настойчивость, качество, которое заставляет тебя отбросить все в сторону, сконцентрироваться и бессчетное количество раз повторять одно и то же движение. Большинство детей, если их попросить сделать что-то, сделают это один или два раза, потом им это надоест, они отвлекутся и убегут. А Юдкин верил, что, чтобы чего-то достичь, неважно в чем, надо быть способным вытерпеть колоссальный объем скучнейшей работы. То есть надо быть упертым. Была ли я такой? Это должно было показать время.
Вскоре я уже брала частные уроки на второстепенных кортах. Юдкин гениально умел поставить удар, а это самое главное. Это основа основ. Если у вас неправильно поставлен удар, то в будущем вас ждут проблемы. Это все равно, что отправиться в далекое путешествие, сделав первый шаг в неверном направлении. В самом начале это все, что у вас есть: простой форхенд и простой бэкхенд[4]. И в конечном итоге это тоже все, что у вас есть. Юдкин протянул мне ракетку. «Что будешь делать?» Потом он протянул мне мяч. «А теперь?» И он уселся у корта, наблюдая за мной.
– Так. Так, – приговаривал он, – нет, нет, нет. Удар не должен быть таким плоским. Замах нужно делать петлей, под мяч.
– Когда ты так работаешь правой рукой, что делает в это время твоя левая? – спрашивал он.
Он давал мне простое задание и заставлял повторять его снова и снова. Снова и снова. И снова. Он ставил мне удар и одновременно развивал мою концентрацию.
– Упирайся, Маша.
Игрок, который продолжает тренироваться после того, как все остальные закончили, который доигрывает третий сет при порывах ветра и под проливным дождем, обязательно победит. И в этом был мой дар. Не в силе или скорости. В упорстве. Мне никогда не становилось скучно. Чтобы я ни делала, я готова была делать это до бесконечности. Мне это нравилось. Я концентрировалась на каждом упражнении и выполняла его до тех пор, пока не достигала совершенства. Не знаю, откуда это во мне. Может быть, мне хотелось услышать похвалу от Юдкина или от папы. Но мне кажется, что моя мотивация была гораздо проще. Уже тогда я знала, что эти упражнения, эта тягомотина помогут мне побеждать в будущем. Уже тогда я хотела одолеть их всех.
Мой отец сдружился с некоторыми другими сочинскими теннисными родителями, особенно с отцом Евгения Кафельникова, который по тем временам был настоящим теннисным асом. Евгений был одной из первых звезд российского тенниса. Он стал номером один в мировой классификации и выиграл открытые чемпионаты Австралии и Франции. Высокий, светловолосый, симпатичный – для многих из нас он был героем. Однажды я шутки ради сыграла с его отцом. После этого он подарил мне одну из ракеток Евгения. Она была мне слишком велика. Ей укоротили ручку, но все равно она выглядела странновато, хотя я играла ею в течение многих лет. Иногда мне казалось, что с ней я играю лучше, иногда – что хуже. Впечатление было такое, как будто держишь в руках бейсбольную биту. Она заставляла меня принимать удачные позы и делала меня сильнее, но ее вес иногда заставлял бить из неудобных положений и из-за этого у меня появились не очень хорошие привычки. Но другой ракетки у меня не было, так что это был мой единственный выбор.
