– Зажим, остынь, – зашептал Ходжа. – Сбавь обороты – вертухаи могуть прослушивать. Сава в больничке вместе с Ромой Печорским лежал. Видать, маляву Доктор по своим каналам Роме передал, а тебе ему проще всего было ее через этого валенка переправить. Тем более ты в пресс-хате[8] тогда куковал. Забыл, что ли?
Зажим неохотно кивнул.
– Доктор-то на воле, чуешь? – взволнованно продолжал Ходжа. – Значит, это не подстава! Видать, решил доброе дело сварганить, молодцом!
– Чего делать будем?! – с трудом держа себя в руках, спросил Зажим. Он выглядел совершенно растерянным.
– На рывок надо идти, Зажим, – заговорил Ходжа, приблизив свое болезненно-желтое лицо к зэку. – Как Доктор пишет. Иначе крышка нам. Тебя за «лохматый сейф» кончат по-любому. А мне за «герыч» еще лет восемь накинут. Это к моей «десятке». Живым уже из зоны я не выйду, только ногами вперед. Так хоть подышу вольным воздухом! Пусть хоть неделю, месяц! Все же лучше, чем в этом отстойнике гнить! Доктор пропасть не даст, точняк говорю!
Видя, что Зажим вновь и вновь перечитывает письмо, он, воровато оглянувшись, сказал:
– Проглоти. Запомни, что есть, и проглоти.
Зажим, помедлив, сунул в рот измятый бумажный квадратик.
– Горянка – это что? – спросил он, прожевав записку.
– Река. А «Сирень», где Доктор нас ждать будет, – озеро, – откликнулся Ходжа. – Раз он там, значит…
Он помолчал, окинув остальных заключенных цепким взглядом.
– Значит, на Горянке будут его бойцы.
Зажим немного успокоился и посмотрел на дремлющего Носа. Стекающая из его рта слюна образовала на выцветшей куртке бесформенное влажное пятно.
– Доктор – авторитет. Он нацарапал, чтобы мы шли вместе, – задумчиво произнес Зажим. – Я знаю вас всех. Кроме этого.
Он ткнул указательным пальцем на спящего зэка, и Ходжа скорчил гримасу.
– Да пес его знает. Я сам его второй раз вижу, он тут недавно. Сам знаешь, на днях новую партию с воли привезли… Слышал, что Нос у него погоняло, и все.
– На нем «браслеты». На единственном из нас, – указал Зажим.
Ходжа пожал плечами.
– Это одно из двух, – сказал он с всезнающим видом. – Либо он псих, либо беспредельщик. Что, по моему разумению, те же яйца, только в профиль.
Услышав последнюю фразу, Сава торопливо отсел от спящего зэка.
Ходжа окинул Носа внимательным взглядом.
– Только если бы он был каким-нибудь отморозком, об этом бы уже давно все знали, – добавил он.
– Значит, он стукнутый,[9] – произнес Зажим, и прозвучало это не как вопрос, а как констатация непреложного факта.
– А, вспомнил. Вроде наши говорили, что он одному фраеру ухо хотел откусить, так ему зубы маленько повышибали, – неуверенно произнес Ходжа.
– Ухо откусить? – все так же задумчиво повторил Зажим. – Так на хера нам этот урод?
Ходжа снова пожал плечами.
– Доктору видней.
Он хотел сказать что-то еще, как внезапно раздался дрожащий голос Савы:
– Парни… Братва…
– Какие мы тебя братва, чушкан?! – осклабился Ходжа. – Лобковые вши тебе братва. Не тяни резину, ущербное. Выкладывай.
– Извините… – промямлил Сава. – Но… я никуда не пойду. Мне нельзя.
Ходжа желчно усмехнулся и сплюнул на пол вязко-темной слюной.
– Куда ты денешься, валенок.
Сава шмыгнул носом.
– Пожалуйста, Ходжа, послушай! У нас ничего не выгорит… У охраны оружие! При попытке бежать нас всех перестреляют! Вы бегите, а я останусь. И еще. Этот Нос…
– Захлопнись, тюфяк, – оборвал его зэк.
Тем временем Зажим медленно поднялся и направился к одиночной камере, представлявшей собой узкий прямоугольный короб, в уголовно-исполнительной системе именуемый «стакан».
– «Берегите то, что в стакане», – вполголоса повторил он слова из послания. Затем повернулся, глядя на уголовников. – Ходжа, ты помнишь, как было в маляве?
Зажим тихоньку стукнул по стальной поверхности камеры.
– По ходу, там никого нет. Разве что пара тараканов.
Несколько секунд он сосредоточенно прислушивался, затем покачал головой.
– Никого.
Он уже намеревался было сесть обратно на скамью, как внезапно внутри «стакана» раздался шорох.
Зажим остолбенел и, развернувшись, тупо уставился на одиночную камеру. Затем шагнул вперед и ударил ногой по стальной обшивке.
– Кто там?! – хрипло пролаял он.
Некоторое время ничего не происходило, и уголовник уже было решил, что странный звук ему померещился, как изнутри донесся протяжный стон.
– Какого хера? – прошептал Ходжа, меняясь в лице.
* * *
Первым нарушил молчание Митрич.
– Не по-божески это, – сказал он. – Бабу в железном ящике перевозить.
Конвоир недоуменно взглянул на напарника, затем рассмеялся.
– Хех, я и не въехал сначала… Думаю, какая баба, в каком ящике? Ты про ту шизанутую, что в «стакане»?
Водитель кивнул.
– Духота там жуткая, как в бане. И присесть негде, я видел, – сказал он. – Попробуй постоять так часа два. Притом что тебя внутри болтает, как дерьмо в проруби.
Охранник выпустил воздух сквозь плотно сжатые зубы.
– Да нет проблем, Митрич, – промолвил он, едва сдерживая раздражение. – Представь, что я ее выпущу к тем четырем утыркам. Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем ее пустят по кругу? Прежде чем отымеют во все щели? А потом задушат, как собачонку?! Я думаю, минут пятнадцать. Это при хорошем раскладе. А потом еще мертвую каждый раза по два трахнет.
Митрич плотно сжал губы. Не мигая, он смотрел на дорогу, ускользающую вперед бесконечной серой лентой.
– Или ты хочешь, чтобы мы к себе ее сюда взяли? – насмешливо продолжал конвоир. – И нарушили инструкцию, о которой ты тут недавно вещал?
– Неправильно это, – упрямо сказал Митрич.
– Неправильно, – хмыкнул старлей, снова чихнув. – А если я тебе скажу, что эта баба натворила? Твое мнение поменяется?
– Да плевать. Баба есть баба. Она и так себя уже наказала, раз тут очутилась.
Водитель вздохнул.
– Эх ты, Митрич, – зевнул охранник, поправляя на коленях автомат. – Вся наша жизнь неправильная. Вот ты. Дожил до благородной седины, а простой водила. И наивный, как пацан. Как был Митричем, так и помрешь Митричем, все в добро и справедливость веришь. Словно малое дите в Деда Мороза.
– Верю, Слава. Представляешь? Помнишь старый мультфильм про старика с бабкой, к которым чудо-юдо домой пришло загадки загадывать? Что там говорилось? «Делай добро, бросай его в воду…» Вот я так и живу, и родных своих учу. Стараюсь зла никому не причинять. Никому не завидую. Так вот. А еще я умею радоваться жизни, причем каждому дню. А это многого стоит, Слава. Такие вот нехитрые правила. Соблюдай их, и будешь счастливым.
Старлей подавил зевок, безучастно глазея в окно. Ему было неинтересно слушать рассуждения пожилого напарника. Все эти сентиментальные сопли насчет добра и справедливости ничего не стоят, от них проку не больше, чем от пыльного гравия, по которому, шурша шинами, катился их автозак. Вот если бы ему начальство лишнюю премию выписало, тогда разговор о счастье можно было бы поддержать. А сидеть и радоваться каждому прожитому дню, как какой-нибудь гребаный кузнечик, – увольте.
Митрич взглянул в зеркало заднего вида.
– Что-то заметил? – полюбопытствовал конвоир.
– Нет. Просто вспомнил, как полгода назад из люка на крыше девять архаровцев сбежало.
– Было дело, – кивнул старлей. – Нас потом целый месяц в хвост и гриву дрючили. Но тогда у одного сидельца инструмент с собой был. Им он люк и вскрыл.
– Недавно читал в одной газете, как из питерских «Крестов» в восьмидесятых двое зэков улизнули, – поделился новостью Митрич. – Обвели вокруг пальца всю охрану. Контроль тогда был слабый, тюрьмы переполнены. Так эти урки из картона и красных ниток сделали поддельные ксивы следователей. Из журналов вырезали эти… как их… полиграфические изображения сотрудников. А из копий приговоров взяли печати. Эти хитрецы сшили из белых простыней докторские халаты. Переоделись в них и дошли до КПП. Там скинули их, показали через стекло свои самопальные ксивы и вышли наружу.
– Хитрожопые парни, – оценил конвоир. – А вообще, хорошо, что хоть без жертв.
– Вот именно.
– А ты вот, Митрич, к примеру, знаешь, что в некоторых странах Европы особо опасным заключенным читают лекции о всяких воздушных материях? Да еще платят за сеанс по 3 евро? И читают эти проповеди молодые девки?
– Ерунда! – не поверил водитель.
– Нет, это правда. Зачем я трепаться стану?
– Совсем эти европейцы чокнулись, – крякнул Митрич.
– Угу. А самое поганое, что как-то раз, на очередном сеансе, один громила, осужденный за убийство, буквально разорвал эту девчушку на части. А что ему? На пару дней изолировали от других, и все. Ему терять уже нечего. Толерасты, мать их. И так не знают, чем заняться, то парады гомосячьи проводят, то разрешают лесбиянкам детей усыновлять!
