КИБЕРПАНК
ремонтируешь ветер, потом возвращаешься в twitterклон по имени Петер звонит пригласить тебя в Питернаправляешься в спальню… обняв биоробота Ленуопускаешься в кресло, сажаешь её на коленодальше следует то, что пытается следовать дальше…(так доходят до точки — ларька биоробота Даши)просыпаешься утром на том ли, на этом ли свете:без пятнадцати восемь, пора ремонтировать ветер
КИНО
он вонзает иголку в фигурку врагаусмехается собственным мыслямза окошком — река и её берегаточно женские груди, обвислиа над этой рекою парит особнякостроверхий, в готическом стилетам сидит у камина изысканный враги листает Легенду о Тилепогоди, не нуди — и увидишь кино:колдовская отслужена мессазавещанья составлены, всё решенои назначены время и местобутафорское небо окрасят огнии на самой его верхотурена астральной дуэли сойдутся ониголливудские звёзды в натуре
ИГРА
кто на первом уровне был грудныма на пятом уровне с печки встална последнем уровне, пьяный в дымзапряжёт буланоговидишь, тамгде чужими мыслями лог поросгде резные идолы бдят во мхуедет добрый молодец смерд отброспоказать горынычу who is whoу него калашников на плечеон берет, смотрите-ка, заломила за ним кто в ватнике, кто в плащеэскадрон биндюжников, цепь громила горыныч спит себе, дым столбомон на добрых молодцев положил…рыщут волки в ельнике голубомда под ряской булькает старожилдолго сказку сказывать, легче спетьа и петь не хочется, я не бардза последним уровнем только смертьна delete роняющий лапу гад
«Никак не вспомню… в грудь вошёл стилет…»
никак не вспомню… в грудь вошёл стилета дальше — Лета, здравствуй, сколько летвернее, зим, по изморози судяна чёрных крыльях… впрочем, всё равноа там и девки, музыка, виносмех нелюди: да мы свои же люди
и не Вергилий, а сатир в трикоподносит ожерелье из клыковс блаженною улыбкою дебилаземную жизнь проверив на изломв конечном счёте, свяжешься с козломон и расскажет что с тобою было
тьфу на Геенну, Суд et cetera —всё выдумки — гудели до утраах, дарлинг, дарлинг, с нас и взятки гладкиздесь я не помню… в грудь вошел стилет…очнулся — Лета, здравствуй, сколько летприми штрафную и айда на блядки
«Капельмейстер дождя в сюртуке водяном…»
капельмейстер дождя в сюртуке водяноммокрый увалень в чёрном цилиндрето стучит по стеклу, то рисует на нёмэкзотических птиц и цилинейа поднимешься с левой — озирис в гробунад церквушкой пустой нависаетприжимает к губам выхлопную трубумузыкант из рассеянных самыхи не вспомнишь, какое сегодня число —так шумит за спиною нагаяорлеанская дева с воздетым весломубираться тебе предлагая
«Открывается сердце на собственный стук…»
Открывается сердце на собственный стук,из темницы выходит бочком.Надвигается ветер и гонит листвуподзатыльником лёгким, тычком.Эти красные листья бульварам к лицу,эти жёлтые льются в зрачки.Поднимаются статуи к Богу-Отцу:пионеры, пловчихи, качкив шлемофонах, ушанках ли — не разберёшьпосле стольких-то лет… И летитпод воинственный марш, мимо каменных рожбронепоезд в парижский бутик.
Ашдод, Израиль
Ирина Каренина. Мы ехали читинским, в прицепном
«Счастье будет, любовь не кончится — что враги ей и что друзья…»
Счастье будет, любовь не кончится — что враги ей и что друзья!В ресторанном пустом вагончике буду ехать всё я да я.В бутербродном и винно-водочном, — Каберне моё, Каберне! —В колыбельном, качальном, лодочном, где графины звенят по мне.На конечной неблизкой станции выйду молча в небытиё.Никогда не проси: остаться бы. Не твоё это. Не твоё.
«Мы ехали читинским, в прицепном…»
Мы ехали читинским, в прицепном, храпел сосед, и плакала соседка.По Кальдерону, жизнь казалась сном, — но ведь была, — и улыбалась едко.Мы квасили с ковбоем с боковой — лихим парнягой в «стетсоне» и коже.И мерк вагонный свет над головой, и за окном созвездья меркли тоже.И вновь листва летела на перрон, бессонница терзала до рассвета,И мне никто — ни Бог, ни Кальдерон — не объяснял, зачем со мной всё это.
«Какие наши годы, рядовой…»
Какие наши годы, рядовой! Мы все давно убиты под Москвой,На этой безымянной высоте, на подступах к любви и красоте.И наши души лёгкие парят, и видят рай они, и видят ад,Светло скорбят и славят Самого, и им не нужно больше ничего.
БРАЖНИК
Глянь, на шторе — бражник с хоботком, можно сбить его одним щелчком,Слепенький, и носик — как вопрос, скрученный, слонячий, глупый нос,И на лапках серых — бахрома. Ах, не бойся, не сходи с ума,Он совсем недолго проживёт, он, ещё чуть-чуть, и сам умрёт,Но пускай — у нас, в тепле, в добре, дома, в конце света, в сентябре.
«Я устала от вас, вы жестоки, вы волки, вы стая…»
Я устала от вас, вы жестоки, вы волки, вы стая,Всё бы вам налетать и терзать, вырывая куски, —В чём ещё ваша радость, моя сволота дорогая,Потаскушки-подружки, врали записные — дружки?Выскребают изнанку души сентябри и простуда —До светла, добела, до горчащих кленовых стихов.Если б только понять, для чего тянет губы Иуда,И простить отреченье — до первых ещё петухов…
ПРИЧИТАЛЬНОЕ
Ах ты, Русь-матушка, степь полынная,Дорога длинная, гарь бензиновая,Водка палёная, слеза солёная,Драка кабацкая, гибель дурацкая,Крест на дальнем погосте, белые кости,Смертушка ранняя, подоконье гераневоеУ мамки, у бабки, ломайте шапки,Да — в ноги им, в ноги! Катафалки, дроги,Не уйти от судьбы, выносите гробы —Крепкие полотенца… В новое оденься,Не жил счастливым — помрёшь красивым,Жизнь провороним — дак хоть похороним!Девки, ревите, вот он, ваш Витя,Санька, Серёжа, Ванечка, Алёша,Был живой, грешный, — лежит, сердечный,Холодный, белый: мамка ль не успелаБеду отнять, в шифоньер прибрать,В глаза ей смотреть, первой помереть,Бабка ли продремала — поперёк не встала,Не заступила горю пути, не сговорилась наперёд уйти, —А что теперь! Костлявая в дверь,А лучше б сума, чума да тюрьма,Вместе б выхаживали, беду вылаживали,Дачки таскали, у запретки стояли,Кланялись до земли, кровиночку сберегли,Всё до нитки отдали, сытно не едали,Папиросы россыпью, рюкзаки под насыпью,Охранников матюги, Господи, помоги!
«Один человек (он глуп, но не так уж плох) пишет погибшему другу стихи…»
Один человек (он глуп, но не так уж плох) пишет погибшему другу стихи — на смерть,Естественно. Мол, прости, я тебя не спас, — плачет, конечно, и бьёт себя пяткой в грудь.В год — по два стишка: в день рожденья и похорон. Общество одобряет такую скорбь.Семья усопшего за поминальным столом всегда отдаёт поэту лучший кусок.Он даже известен в определённых кругах как близкий к N.N., почти что его вдовец,Почти что апостол и даже евангелист — он слышал, как тот говорил, а вы уже нет.
«Огонь умеет течь. Учись гореть, вода, и трепетать — земля, и воздух — таять…»
Огонь умеет течь. Учись гореть, вода, и трепетать — земля, и воздух — таять.Мне голову кружит весёлая вражда, стремительная, злая, молодая.Пляши в моих глазах, свирепая искра. Душа, как ни терзай, неопалима —До пепла не избыть. Холодного костра в ней отсвет, голубой и негасимый.
СОСЕДКИ
