Без слез смотреть невозможно.
Дальше – больше.
Проводят генетическую экспертизу и объявляют ее результаты прямо на программе. Выясняется, что ни одна из матерей, на самом деле, не имеет отношение к парализованному парню.
У меня вопрос: зачем было посылать женщин в Турцию, все это снимать на пленку? Не проще ли было провести для начала генетическую экспертизу, дабы не оглашать результаты прилюдно?
Или рейтинг не позволяет?
Я вспоминаю по этому поводу старый итальянский фильм про мафию. Там хорошего следователя убивают, и гроб с его телом отправляют на родину. И вот стоят два прожженных его коллеги, смотрят на эту церемонию, и один другому говорит:
– Понимаешь, знавал я одного парня, который на ресницах выцарапал слово «дерьмо». Так вот, когда он видел таких как мы, он закрывал глаза.
Не знаю почему, но после этой программы, мне тоже захотелось прикрыть глаза…
16. Не хочется ерничать, но…
…Не хочется ерничать, все-таки 25 лет выходит «Аншлаг».Большая группа людей работает над этой программой, не считая артистов.
Но, вот, выходят на сцену мега-звезды и просто звезды, поздравляют Дубовицкую, и не могу понять: то ли они действительно над ней издеваются, то ли это такая странная, завуалированная форма надоевшего отбывания «наказания» и «аншлаговской повинности».
И смех звучит заранее записанный, порой даже не дожидаясь поданной реплики.
Грустно…
17. Какая разница между Магомаевым и Ваенгой?
Смотрел телесюжет, посвященный Муслиму Магомаеву.И вдруг подумал (не смейтесь): а какая разница между Магомаевым и той же (прости Господи) Ваенгой?
И вот, что я надумал.
Да, Ваенга действительно собирает стадионы, как в свое время Муслим; и значит, сегодня она потребна публике («какое время на дворе – таков Мессия», А. Вознесенский).
Но…
При всем уважении к поклонникам певицы, хочу заметить, что на месте Ванги мог быть кто угодно.
Вот, понимаете, на месте Магомаева не мог быть кто угодно, потому что это – МАГОМАЕВ, единственный и неповторимый гений советской эстрады. А на месте Ваенги, Маши Распутиной, Кати Лель и прочего сонма певцов и певиц – может быть кто угодно, вопрос только в том, кто их раскручивает и кто сколько в них вкладывает…
18. За Донцову пишут мопсы?
В программе «Живые истории» на ТВС – умилительный рассказ о Дарье Донцовой и ее животных.Интервьюер умиляется все время так, будто ему еще до передачи заплатили большие деньги за эту умильность.
Наконец, также умильно спрашивает:
– А, вот, дескать, говорят, что при всей своей энергичности, при всей своей витальности Донцова вряд ли смогла писать столько, сколько она пишет. Правда ли, что на Вас работают литературные негры?
– Правда, – ничтоже сумняшеся отвечает Донцова, – вот они! – и показывает на своих, шныряющих по дому пятерых мопсов.
Я бы на месте тех, кто работает на эту даму, обиделся: сравнить их с мопсами?!
19. И хает нас Хаит
Читаю в газете интервью с неким Ростиславом Хаитом – удачливым шоуменом и, наверное, не бесталанным человеком.Бог с ним с его мнением по поводу собственного еврейства:
«Я еврей, но мне от этого ни жарко и ни холодно. Еврей? Ну и слава богу! меня вообще очень раздражают еврейские тусовки. Выступать перед евреями – хуже всего…»
В конце концов, это личное мнение этого Ростислава (расти, Слава, может, поумнеешь!). Но когда на вопрос интервьюера, был ли он в Израиле и каковы впечатления, Хаит отвечает: «Мне там совершенно не понравилось. Правда, я был только в Эйлате», – тут уже, как я думаю, перейдена граница разумного и начинается вальс мудачества…
20. Кого там продинамили?
…Когда ехал в аэропорт Домодедово по МКАДУ, мой попутчик обратил внимание на дивный плакат, посвященный спортобществу «Динамо».Крупными (я бы сказал – жирными) буквами в самом низу выведено:
«История страны – история динамо»…
По-моему, лучше и не скажешь…
21. Женя Лейбович: никаких некрологов!
…Только сел за компьютер, получаю сообщение по «Фейсбуку»:«Умер Женя Лейбович, хоронят в воскресенье.Сбор в 9.45 около магазина „Дон Кихота“, ул. Аленби 98, Тель-Авив.Я завтра вылетаю.Если Вы с ним были знакомы, напишите о нем что-нибудь.Необыкновенно светлый человек.Светлая память…»И я решил: напишу. Но только не некролог, потому что некролог – это самое последнее, что может быть данью памяти столь незаурядного человека, каким был Женя.
Трудно поверить, но я был знаком с ним более двадцати лет; наверное, с того момента, когда я переступил порог его знаменитого книжного магазина «Болеславский», располагавшегося по своему неизменному адресу с начала тридцатых годов прошлого века – Алленби 72.
За это время магазин сменил всего трех хозяев: первым был собственно Болеславский, вторым – знаменитый израильский композитор Саша Аргов и третьим – Женя Лейбович. И есть какая-то грустная ирония судьбы в том, что он был последним хозяином этого магазина. После закрытия было такое ощущение, что закрылась какая-то очень важная страница в истории Тель-Авива, в истории его бесшабашного русскоязычного братства.
Нет, Женя после этого успел еще очень многое – жил несколько лет в Праге, путешествовал, вернулся в Израиль, участвовал в культурной жизни Тель-Авива, и никто – никто! – даже представить себе не мог, что время начало свой грозный отсчет по отношению к человеку, ставшего своеобразным символом улицы Алленби, ее глашатаем и пророком, ее книгоношей, архивариусом, собирателем традиций и коллекционером необычных человеческих судеб.
Жизнь самого Жени Лейбовича представляется мне совершенно свободным сюжетом для авантюрного романа, где движение жизни составляло главную основу. Достаточно вспомнить, что он вырвался из советской Литвы в Израиль, долгое время бороздил моря и океаны в качестве офицера торгового флота, нажил друзей и врагов, детей и жен, но – куда бы ни бросала его судьба – он всегда оставался самим собой: человеком, исполненным свободы, независимости и сарказма.
Каждый из нас, кого когда-либо прибивала судьба к порогу магазина на улице Алленби 72, должен, наверное, быть благодарен Жене за то, что он заряжал своей энергией и весельем, мудростью и иронией, оптимизмом и верой в собственные силы. Я уже не говорю о том огромном количестве историй, которые дарил Женя совершенно безвозмездно, словно алмазные россыпи разбрасывая.
У него в магазине бывали такие люди, что история каждого могла послужить сюжетом для захватывающего кино или книги. Я помню, как Женя разговаривал при мне с величественным старцем; вначале они говорили на английском, потом перешли на немецкий, а закончили беседу на иврите.
Когда старец ушел, Женя сказал мне, потирая руки:
– А теперь я буду тебя удивлять! Как ты думаешь, сколько лет этому мужику?
– Ну, лет, семьдесят… – пожал я плечами. – А что?
– Семьдесят, – хмыкнул Женя, – ему девяносто лет…
– Сколько? – не поверил я.
– Девяносто! – повторил Женя, довольный произведенным эффектом. – Но это не самое главное, дорогой мой. Самое интересное в другом – этот старик в двадцатых годах слушал в Вене лекции Зигмунда Фрейда!
Сколько таких стариков и фантастических судеб открыл для меня Женя?
Я как-то сказал ему, что надо бы повесить у него в магазине камеру, чтобы она просто фиксировала всех, кто сюда приходит и те разговоры, которые ведутся – и это был бы, наверное, потрясающе интересный фильм.
Женя согласился со мной.
Но камеру так и не повесили.
И теперь, когда Жени не стало, я вновь вспомнил об этом упущении – потому что хоть так можно было бы сохранить неповторимый образ этого закоренелого чудака, фавна, любителя книг и живописи, человека с улицы Алленби, жизнь которого не нуждается ни в каких некрологах!
22. «Я это никогда не полюблю…»
Сижу и думаю: что я больше всего на свете терпеть не могу?И понимаю – много чего.
Не люблю хамства и неблагодарности.
Не люблю, когда вместо того, чтобы критиковать мое (да и не только мое) творчество, переходят на личности, причем делают это нарочито, зло, выставляя свой коммент на виду у всех, вот, мол, посмотрите, как я его (такой тип людей гениально описан Василием Шукшиным в моем любимом рассказе «Срезал»).
Терпеть ненавижу, когда взрослые дяденьки, добившись степеней известных, плюют сверху вниз на своих бывших коллег или друзей (тоже бывших), не понимая, что жизнь – как качели: сегодня ты наверху, а завтра тебя сбросило как последнего паршивого щенка – и куда ты пойдешь, к кому обратишься?
