Внешне Мария Алексеевна была похожа на Льва Толстого, только без бороды и усов. Это маленький Ваня распознал, потому что на кухне у Марии Алексеевны висел портрет Толстого (на изнанке портрета сидели тараканы-авторитеты). Ваня, поскакивая рощей, играл в будущее. Он носился среди березовых стволов и листьев, молодецки отстреливаясь.
— Мария Алексеевна, — спрашивал Ваня, — вы верите, что я колдун?
— Верю, — хитро кивала она.
— А родители не верят.
— Небось говорят: «Болтун ты, а не колдун»?
— Значит, вы тоже не верите?
— У нас была колдунья-молодка в деревне. Под Калугой. Я сама видела, как она из бани в небо полетела. Мы ее с девками выследили. И за ней гонялись впотьмах. А она от нас тикала, уже по земле, в чем мать родила…
— Интересно, какое для этого слово надо знать? — задумчиво сказал Ваня.
— Чего ты?
— Чтобы полететь в небо… А если за мной будут гнаться, вы меня спрячете?
— Спрятаю. Так запрятаю, что сама не отыскаю. — Седой вихор выбивался из-под платка.
Почему-то он Марии Алексеевне не верил. Думал, обманет, испугается, и он ее пытал, забыв о чудесном.
— А если я против власти?
— А че мне власти? Вон председатель у нас взяточник тот еще. — Но вихор ее был по-прежнему простонародно лукав, как ухмылка кота, слизавшего со стола сметану.
— А вдруг вы испугаетесь?
— Кого? — показное удивление.
— Да тех, кто будет меня искать. И покажете им, где я сижу.
— Укажу? Вот те раз! Спросят, я им: не видала такого… Не видала, убег он… — И она лукаво развела руками.
Она показала ему обе пятерни, вроде умыла руки.
Пальцы ее были грубо-розовые, точно обожженные, в мглистых земляных мозолях.
Нет, она выдаст. Предаст, если будет надо.
Но Ване каждым ударом детского сердца дороги были эти ее пальцы, роща легкая и прелестная дорога, дорог пестрый сладкий закат, неразрывно и сложно смешанный с запахом навоза. И он, не в силах сдержаться, выдохнул свободно:
— Рамэламурамудва! — не отрывая взгляда от ее пальцев.
— Ты чо матюгаешься? — заметила старуха строго. — Матери скажу.
В тот же день перевелись тараканы. Мария Алексеевна шастала по кухне, подозрительно глядя то на стены, то на грубые подушечки пальцев, но давить было некого. Тараканы оставили ее дом. Толстой со стены одобрительно жмурился.
Так Иван сделал первое доброе чудо.
Откуда берется детская страсть к бродяжничеству? Какая сила гнала за ворота домашних розовощеких пупсов, сбивая их в армию, в целеустремленный ртутный поток, ставший известным в истории как «крестовый поход детей»? Не та ли загадочная сила пробежалась по Ване сквозняком, коснулась лба, взбила темные вихры, дала легонький подзатыльник? И захотелось в дорогу.
Конец августа, через несколько дней будет Москва и в первый раз школа. Папа повел его в большой, темно-синий бор за железной дорогой. Отец ступал между сосен прощально, зачарованно, с прищуром лесовика, вынужденного горожанина, ребенок плелся нехотя, и кто-то шепнул ему: пора, начинай…
— Я хочу домой. Можно?
— А ты помнишь, как идти? — спросил отец, одурманенный сосновым полусветом.
— Помню, честно!
— Ну, иди…
— А можно мне пойти путешествовать?
— Иди, иди, иди…
Магия дороги, которая овладела Ваней, на короткое время усыпила папину бдительность.
Быстро, как можно быстрее, Ваня покидал пределы соснового царства.
Обогнул мусорную свалку с ржавым остовом «Жигуленка». Переждав, пока отгремит товарняк, своим палевым оттенком и унылым скрежетом символизировавший осень, мальчик пересек железнодорожное полотно. Когда он переходил рельсы, из леса донесся пробудившийся взрывчатый голос: «Ваня! Ау!» Вправо, вслед за «железкой», уходила улица. Простая, земляная, с лужами и колдобинами, беззвучно зовущая в долгие странствия.
Мальчик пошел по этой дороге, понимая, что главное — оторваться на возможно большее расстояние. Не сказать, что он беспокоился о пропитании и крове. План был прост: ходить по дорогам и выискивать банду, выдергивать по ребенку, заманивать к себе в компаньоны. Вместе они точно не пропадут!
Дорога вильнула влево. Иван шел упрямо, иногда вытирая сапожки о придорожную траву, веря, что встретит нужных ребят.
— Ой, куда такой собрался? Ты чейный? — удивилась возле голубенькой калитки полная женщина, собиравшая терновник, сердобольно раззявив черный от сока рот. — Хочешь ягодку?
Он воспринял это предложение как первый знак благоволения судьбы. «Не успел пойти, уже кормят», — рассудил мальчик.
Она ссыпала горстку черных ягод в подставленные ковшом ладошки.
— Путешествую, — честно признался Ваня.
— Ой, кто же тебя, дитенка, отпустил…
— Папа. А у вас нет детей? Я бы их с собой взял.
— Сынок мой взрослый. В Афганистане служит. Слышал про Афган? Ой, клоп вонючка попался, — и женщина принялась отплевываться черной слюной и вытирать рот о рукав куртки защитного цвета.
Мальчик уходил дальше.
Встретил троих. На перекрестке. Двое ребят его возраста и один постарше. Они словно ждали тут.
Обменялись именами.
— А я иду путешествовать. Пойдемте со мной.
— Ты что, дурак? — спросил старший, двое мелких настороженно молчали.
— Будем ходить, станем армией… Потом победим. И все будут хорошо жить. Мы соберем вилы и косы…
— Иди отсюда, — мальчишка толкнул Ваню в грудь. — Проваливай! У! — и он замахнулся кулаком.
— Мне плутать — мамка заругает, — меланхолично заметил один из малышей.
— А я буду путешествовать! Всегда! Я все равно приду к своей цели! — поклялся Ваня.
Он быстро от них уходил, вслед летели грязные сырые камешки. Он оглянулся, злобно присвистнул, гневно щелкнул зубами. Дальнейших их судеб он не знал.
Ваня по-прежнему шел одиноко. В тот момент, когда он попытался восстановить пройденный путь и хотя бы мысленно вернуться назад, к ужасу своему понял, что не знает обратной дороги.
Вскоре он поравнялся с дедком, который приветствовал его вялым взмахом руки. Они шли вровень, старик держал паузу, скосив глаза. Он не удивился ребенку-скитальцу и сказал с каким-то обреченным довольством:
— Попутного вихря! Спаси Бог!
— Спаси Бог! — ответил Ваня в лад.
— Надо же, и ты Бога поминаешь… — засомневался дедушка, не ангела ли встретил он.
— Иду, путешествую, — бесхитростно поведал Ваня. — Хочу найти друзей.
— Я ничего не боюсь! — Дед остановился, увязая в грязи, а мальчик встал на траве. — Козу недавно руками разворотил. Жена от сердца померла. Я тебе грубо не говорю, но девок надо любить, а если кто есть поперек, взял и кадык ему вырвал! Знаешь, где кадык? — И он шутливо потянулся к детскому горлу.
Ваня отшатнулся. Старичок зачавкал грязью дальше, Ваня стоял на траве. Горбатый путник свернул. Почему-то мстить ему не захотелось.
Мальчик бродил часа два. Навсегда ему запомнилась эта картина на фоне сырых небесных седин и на фоне голода, мало-помалу сводящего желудок. Странный изгиб дороги, тупик, дом за забором, собака звенит цепью и жадно брешет. Ивану с обманчивой надеждой вдруг кажется, что это его дом, ну вот же яблоня, и серенькая ограда, и собака звенит цепью, все похожее. Он медлит с надеждой, и понимает, что напрасно. Надо заходить на новый жуткий круг поисков. И вот в эту минуту он явственно ощутил время, медленность времени, тоску времени и то, что невзрачный тупик, сиротливую яблоню и невидимую, брешущую надсадно на цепи собаку запомнит навсегда.
Он вышел к поселку, оживленному, с мраморным обелиском при венке, с белым каменным мостиком над прудом. Чужой поселок. Там встречные прохожие то и дело лениво спрашивали: «Ты откуда взялся?» — «Я путешествую», — дипломатично отвечал Иван. Сразу же они испытывали желание его сдать: «Мальчик, мы сейчас милицию позовем, погоди», — и приходилось от них скрываться. Кто-то предложил леденечного петушка, Ваня отверг.
И вдруг он сообразил. Вложил два пальца в ноздри и слабо позвал:
— Папа!
Родители сбились с ног. Они прочесывали лес, бегали по дорогам, звали. Отец взобрался на велосипед и поехал по центральной улице в соседний поселок — в милицию. При въезде в поселок он и встретил сына.
— Куда тебя понесло?
— Никуда. Ходил-гулял.
Отец безостановочно крутил педали, захватывая шинами лужи, молочно вспенивая дорогу, и кричал через плечо:
— Я тебя дома изобью… Ты — плохой! Ты — очень плохой! От этого так часто болеешь!
Но дома бить не стали. Сил на это не было уже. Первое хождение по Руси состоялось. Вечером у Вани поднялась температура.
2
Минуло двадцать два года…
Иван давно уже выбрал жизнь без чудес.
Палитра волшебства за это время не расширилась. Ваня как получил в шесть несколько способов влияния, так больше и не открыл. Очень скоро он понял, что все эти способы бьют по нему: использовав колдовской прием, он заболевал. Поэтому в любом колдовстве была подкладка жертвенности. Станешь колдовать слишком часто — вообще можно слечь с тяжелым недугом. Ваня перенес за детство две операции: аппендицит и паховая грыжа. Он боязливо лелеял в памяти все дарованные ему приемы, но к ним почти не прибегал. Два злых: щелкнуть зубами и присвистнуть, при этом обязательно адресно, в чью-то конкретную сторону, видя перед глазами этот неприятный объект. Один радикально злой прием: визг со свистом. Один прием вроде нажатия на сигнальные кнопки «Сос»: пальцы в ноздри и позвать на выручку. Но тот, кого вызываешь, должен быть знакомым и находиться близко: американский президент по Ваниному призыву так и не явился. И наконец, если желаешь кому-то добра, надо, видя этого симпатичного человека, сказать на него: «Рамэламурамудва!»… Но за добро тоже придется платить здоровьем. Плюс еще можно бодрить окружающих бессонницей… За бессонницу Ваня почему-то еще не получал наказания. Может быть, людям спать надо меньше?
