В прошлом году они всей семьей выбрались в Крым. Море, жара, фрукты. Пиво под креветки и вяленый катран. Вино на разлив. Бахчисарай, Воронцовский дворец, Никитский ботанический сад. Катание на гидроциклах. Под конец — конная экскурсия в горы. Он впервые сел верхом на лошадь. Низкорослый жеребчик пегой масти меланхолично взбирался по горной тропе, а он вцепился в повод, с опаской косясь на тридцатиметровый обрыв справа. Тропа шириной метра полтора. Слева — гладкая скала. Недаром говорят: «Конь о четырех ногах и то спотыкается». Не дай бог, копыто соскользнет… Костей не соберешь.
Наверху, на ровном плато, он вдруг расхрабрился, захотел пустить пегого в галоп или хотя бы рысью. Жеребчик со скепсисом покосился на горе-всадника, продолжив идти шагом…
— Еще!
…в эту минуту конь под ним споткнулся, и он скатился через голову коня на землю. Он не успел подняться, как на него замахнулся рейтар. Он видел над собой багровое лицо, осатанело выпученные глаза. Отклоняясь от удара, он защитил себя саблей, выставив ее наискось. Но, наверное, ему пришлось бы худо, если бы Семён Лазнев не налетел, как вихрь, на рейтара сбоку и не свалил его с ног ударом в лицо…
— Еще!
…он дал шпоры коню и несся, как вихрь, по полю, на железную стену рейтар — они с колена били из мушкетов по казацкой лаве. Недалеко впереди размахивал саблей полковник, что-то кричал, но он ничего не разобрал: в этот миг загрохотали пушки с польского берега, и только по взмахам полковничьей сабли он понял, что тот приказывает спешиться и залечь…
* * *
— Который? — спросил он.
Сын молча указал пальцем.
— В рваных джинсах?
— Ага…
Он прибавил шагу, зная, что сын за ним не последует. Возле школы на спортивной площадке толклись пацаны. Тот, что в рваных джинсах, что-то с жаром втолковывал приятелям. Размахивал руками. Приплясывал. Здоровый, гад. Жирный. На полголовы выше Алёшки. И в плечах шире.
Такой повалит, сядет сверху…
Поймав себя на том, что разглядывает жирного, как перед дракой, он смутился. Мальчишка, семь лет. И ты, взрослый дядька. Стыдись. Воспитательный процесс, не более. Алёшка тихий, его вечно обижают. Еще с садика. Надо заступиться. Объяснить словами…
— Иди сюда.
— Зачем? — с подозрением спросил жирный.
Остальные мальчишки зашептались, толкая друг друга локтями. Кое-кто ухмыльнулся. Один, мелкий шибздик, застучал мячом оземь. Ритм — дробный, нервный, с намеком. Видимо, слава у жирного — на весь двор.
— Ну иди, не бойся. Поговорить надо.
— И ничего я не боюсь…
Он отвел жирного подальше, к бетонному парапету. Не хотелось заводить разговор при всех. Жирный сунул руки в карман, и он тоже сунул было, но вовремя опомнился.
— Ты зачем Белова тиранишь?
— Ничего я не тираню…
— Не ври! Ты вон какой вымахал. А Белов маленький, в очках…
— И ничего он не маленький…
— Ты знаешь, что такое бить человека в очках? Это как бить слепого!
— И ничего он не слепой…
Шурша шинами, мимо проехала машина. Черная, блестящая; похожая на жука. «Ой, Лена-Леночка, такая вот игра…» — плеснуло из окна. Он вздрогнул. На миг показалось: памятный жлоб стоит напротив, руки в брюки, и он, покинув безопасный, спасительный балкон доказывает жлобу, что бить козлов, которые идут лесом…
— Ты бы стал бить слепого?
— А чего он заедается?
— Нет, ты ответь! Тебя дома учат мучить слабых?
Он понимал, что унижает Алёшку. Всем этим разговором, нелепыми аргументами, самим звуком своего голоса. Жирный, кажется, что-то почувствовал. Выпрямился, сверкнул наглым взглядом. Махнул рукой приятелям: я сейчас, скоро!
— Вот вы у меня дома и спросите.
— Я спрошу! Я обязательно спрошу!
— Папин телефон дать? Или сразу адрес?
Жирный достал мобильник и сделал вид, что роется в адресной книге. У Алёшки не было мобильника. Сын просил, но он отказал. Подрасти, мол, сперва. Жена тоже настаивала, говорила, что так легче уследить за сыном в наше сложное время…
Он стоял, глядел на жирного и не знал, о чем говорить дальше.
* * *
— Это газовое хозяйство?
— Да.
— Отдел по обращениям граждан?
— Да. Хотите обратиться?
Женский голос прозвучал скрытой насмешкой. Или ему показалось?
— Хочу. Вы прислали мне повестку в суд!
— Ваша фамилия?
— Белов.
— Одну минуточку, — в трубке зашуршали, закопошились. — Белов Константин Петрович. Да, вам отправлена повестка нашим юридическим партнером. У вас долг. Одна тысяча двести тридцать пять гривен семьдесят восемь копеек.
— У меня нет никакого долга!
— По нашим ведомостям числится долг.
Он почувствовал, что сейчас газовая принцесса повесит трубку. Обычно такими звонками да и вообще квартирными вопросами занималась жена. Изредка разговоры с чиновниками сбрасывались на него, и он ненавидел эти моменты.
— Погодите! Я плачу строго по вашим квитанциям. На свой лицевой счет. День в день, как положено. А вы… вот квитанция на долг, которую я получил вчера… — Он расправил бумажку, поднес к лицу, вглядываясь в мелкий текст. — Это не мой лицевой счет! Естественно, я по нему ничего не плачу.
— Вот в суде и сообщите…
— Да что вы такое говорите! Вот, у вас указано, что в квартире живет ноль человек. Это ошибка. Чужой лицевой счет, ноль человек… Вы ошиблись!
— Мужчина, я не могу с вами препираться. Получили повестку?
— Ну конечно, получил. Я же вам сразу…
— В суде разберутся.
— Зачем в суде? Я возьму справку в ЖЭКе, что мой лицевой счет…
— Справку возьмите. Привезите ее нам. — Адрес, который он услышал, был последней соломинкой, ломающей спину верблюду. Другой конец географии. Метро, автобус, дальше пешком. — Начальник принимает по вторникам и пятницам, с десяти до двенадцати.
— В это время я работаю… Короткие гудки.
Он скомкал квитанцию. Еле сдержался от желания запустить бумажным комком в окно. Может, удастся договориться с женой? Пусть едет она, она умеет с ними разговаривать… Или плюнуть на все? Что, засудят? Пришлют к нему судебных исполнителей? Взыскивать эти деньги? Из зарплаты вычтут? Из будущей пенсии?
В дверь позвонили.
* * *
…высверк стали со свистом рассек воздух, и еще раз — слева, справа; кособоко валится наземь разрубленный до седла кочевник в мохнатом малахае-треухе, так и не успевший достать его кривой саблей. Становится тесно, он едва успевает рубить фигуры в удушливой пелене — рубить коротко, почти без замаха, ворочаясь в седле поднятым медведем-шатуном, снося подставленную под удар саблю вместе с частью плеча, отсекая бестолково топорщившиеся железом руки. Кажется, он что-то кричал; получив наконец пространство для настоящего размаха, он очертил вокруг себя плоский круг, подбросив к небу выпучившую глаза голову в мохнатой шапке, чужую голову, зазевавшуюся голову, кусок мертвой плоти…
Ему хотелось еще! Так пьяница дрожащей рукой наливает стопку, чтобы скорее добавить. Руки и вправду дрожали. Это никуда не годится. Тайм-аут! Посидеть на скамейке, перевести дух, опомниться…
Вместо скамейки он зачем-то подошел к билетерше. Тетка, водрузив на нос старомодные очки в металлической оправе, выжидательно смотрела на него поверх стекол. Очки придавали ей сходство с совой из мультика о Винни-Пухе. Он открыл рот, собираясь что-то спросить, но забыл — что. Рядом со стопкой жетонов, банкой для мелочи и коробкой для купюр лежала потрепанная книга. Генрих Бёлль, «Глазами клоуна».
Молчание становилось неловким.
— Это, конечно, не мое дело… — он спросил первое, что пришло в голову. — Вы не знаете, что за дама вчера каталась?
— Евгения Эдуардовна?
Внутри билетерши словно включили лампочку. Он вдруг понял: тетка едва ли намного старше его. И не такая уж толстая.
— Ее у нас все знают. Спонсор!
— Спонсор… чего?
— Нашего парка Ну, не всего, конечно. На новые аттракционы деньгами помогла, на благоустройство. Видели свежий асфальт на дорожках?
Он вспомнил, как едва не переломал себе ноги в темноте.
— Местами, — дипломатично кивнул он.
— Так остальное не успели еще! Или деньги разворовали, — горестно вздохнула Сова. — Эту карусель тоже она поставила. Потребовала!
В голосе Совы звучала гордость. Словно это она, а не Герда, которую звали Евгенией Эдуардовной, потребовала установить старую карусель.
— Азеры шашлычную построить хотели. А Евгения Эдуардовна уперлась: нет, и все! Будет карусель. Кафе в парке и так хватает. Хотите — за кинотеатром стройте. Она женщина влиятельная, с ней даже в мэрии считаются. Спонсор…
Слово «спонсор» билетерша выговаривала со смаком. Чувствовалось, что Сова истосковалась по общению. Сидит тут одна-одинешенька: пара человек в день — и то радость. Он не перебивал. Слушал. Он хорошо умел слушать — редкое качество, по большому счету.
