От слабого, чем-то знакомого звука со стороны санузла сразу стало не по себе. То ли стон, то ли свист напоминал звук, какой бывает, если подуть в горлышко стеклянной бутылки. Я резко развернулся, готовясь от пояса выпустить пару зарядов в источник воя — Зона, блин, здесь любой непонятный шум может означать смертельную опасность — и уже почти надавил на курок. Санузел был пуст. Унитаз в жёлтых потёках ржавчины, чугунная ванна с обколотой эмалью, плитка противного серо-зелёного цвета. Медленно, очень медленно подойти, посмотреть, что же там такое дудело. Дурак ты, Лунь. Неймётся тебе…
Звук повторился, на этот раз громче. Завыло прямо из унитаза, как из раструба какого-то экзотического духового инструмента, и одновременно с этим из канализации дохнуло холодным воздухом подпола, напитанным терпкой сырой вонью. Я вдруг понял, что стою один в заброшенном здании, в соседней квартире труп, темнеет, и кто-то стонет в канализационных трубах. Да чёрт с ним, с «пластилином». В другой день. Поискал, называется, жердину…
Обратный путь занял гораздо меньше времени — маршрут уже отмечен собственными следами и кусочками красного кирпича. Прихрамывая, я удалялся от третьего корпуса слепых пятиэтажек к своему схрону, укромному лежбищу, оборудованному в колодце отопления. До Бара часа четыре резвым пешкодралом, и до темноты мог бы успеть, но мотаться туда и потом обратно не хотелось, потеря времени, так что отсижусь ночку и с утра дойду до прудов, заодно и окрестностями полюбуюсь на предмет хабара. Так… сложный участок: слева «разрыв», справа «стеклорез». Хорошие такие аномалии, честные, не разглядит только слепой — над «разрывом» бледненькое марево у самой земли, даже вроде мираж намечается, «стеклорез» плоскостями играет: появится над асфальтом прозрачный лист, повисит долю секунды, и нет его, ещё парочка под углом друг к дружке, пропали… ни дать ни взять — стекла витринные, отмытые до отменной прозрачности. Да вот только попасть под такое стёклышко что-то не хочется — срежет наискось, как исполинской бритвой, одинаково легко и столб бетонный, и рельсину, и сталкера, буде таковой сунется. Что-то яйцеголовые болботали про эту аномалию, мол, нестабильные плоскостные сдвиги в структуре пространства. Только вот насчёт нестабильности наврали: по «стеклорезу» можно часы сверять. Две минуты действует — ровно столько же отдыхает. Ежели минут сорок играл, то будь покоен — следующие сорок можешь на этом месте польку-бабочку танцевать без критических последствий для здоровья. Хотя я бы не советовал. Леший их знает, эти аномалии — вдруг именно сегодня ей захочется изменить старым традициям…
«Стеклорез» не унимался уже минут десять, прежде чем раздался характерный сухой треск и «стёкла» мгновенно исчезли. Путь свободен, но озноб всё же пробежал между лопаток, а голова непроизвольно втянулась в плечи,… пропустила, зараза. Топаем дальше. Нога ощутимо побаливает — видимо, отделался я не так дёшево, как думал. Досадно. Интересно, до завтра пройдёт? Если нет, досадно вдвойне. Надо было сразу компресс холодный приложить, ну да задним умом мы все крепки.
Вот и схрон, отсюда уже виден, но, видимо, полоса везения кончилась. По сталкерской тропе прямо на меня пёр зомби. Аккуратно так пёр, обходя язык обширной «присоски», при этом шатаясь и низко опустив лысую голову.
— Эээ… Л…лунь. Эт я, едрёнать… Фугас… — разобрал я в бессвязных звуках.
— Придурок, — я повесил «Сайгу» на плечо. Когда-нибудь получит Фугас порцию свинца, как пить дать. Грязный, вывозившийся в кирпичной пыли, с походкой заводной куклы и невнятным хриплым мычанием, он даже вблизи мало отличался от оживших покойников Зоны. Но если от зомби несло несвежим сыром и почему-то недельными носками, то от Фугаса всегда распространялся мощный водочный перегар. Каким образом выживал в Зоне уквашенный до совершеннейшего безобразия сталкер, и не просто выживал, но и находил редкие артефакты? Сие тайна великая есть, как говорит в таких случаях Барин. Сам Фугас в редкие моменты вменяемости утверждал, что по трезвяку в Зону ходить боится, а в пьяном виде аномалии без всякого детектора чует, добавляя, что водочка ещё и радионуклиды выводит.
Фугас поравнялся со мной и остановился, собирая лицо в складки и натужно сопя.
— Эта… паэмаишь? — Выдал он, наконец, с трудом удерживая вертикальное положение и прикрыв правый глаз, видимо, для лучшей фокусировки левого. — Эта…
Что мне нужно понять, я не догадывался, в чём и признался Фугасу. Короткая беседа уже начинала меня утомлять. Фугас, тем не менее, ответом остался доволен.
— Во!!! — Гаркнул он и всё-таки опрокинулся на спину. — Никто её, ра-адимую, не паэмает. Один… ик… я паэмаю. Поэл?
Ох, Фугас… может, и везучий ты сталкер, но такие вещи даже в пьяном виде нельзя говорить. В приметы я не верю, однако же, гробанулся в прошлом году Профессор, заявив то нет в Зоне на него погибели, и как глупо гробанулся, на следующий день влетев в «радугу» в трёх шагах от собственного схрона. А сколько таких случаев? До совершенной глупости доходило: если собрался в ходку, то не трепись, что артефактов кучу найдёшь — ни с чем вернёшься. Проверено. Не хвались, что на маршруте все аномалии знаешь — обязательно вляпаешься. Много раз было. Такое ощущение, что сидела Зона незримой тенью за пустым столиком Бара, слушала сталкеров да ухмылялась: «зазнался, дружок, забурел, вот я тебя и уделаю. Ишь, какой выискался — знает он Меня, сопляк, умишком своим ущербным выводы делает…». Ревнива Зона и скора на расправу. Я знал одно: Зона это смерть. Смерть, разбавленная в воздухе, блуждающая в коридорах брошенных домов, подстерегающая на тропинке, многоликая, разная, непонятная. Старуха с косой? Ха, какое бледное воображение! Куда там скелету в саване тягаться с бюрером, запускающим, словно фрисби, ржавый канализационный люк тебе в спину? Или сытым кровососом, методично ломающим сталкеру руки-ноги, чтобы будущий завтрак не смылся и подольше оставался живым? Или локальным Выбросом?
— Дурак ты, Фугас.
— Сам такой. Ты думаэшь чё?… Думаэшь, всё, да, ат-тпрыгался Фугас? Ну… и хрен с тобой. Не любишь ты Зону. А я вот… люблю. И она меня. Мне зомби сказал, поэл?
Ну, раз зомби сказал, тогда другое дело. Авторитетный, блин, специалист. Ты бы ещё у контролера проконсультировался на предмет развития любовных отношений с Зоной. Ну тебя к ляпу.
— Пора мне, Фугас. Бывай здоров, — я подал руку, помогая подняться.
— И… ты не кашляй, — Фугас опустил голову и попёрся дальше. Я немного постоял, глядя ему вслед. Чётко. Встал Фугас, как лист перед травой, не доходя пяти шагов до «стеклореза». Правильно. Лучше подождать, пока играть не начнёт аномалия, чем пробегать дуром, надеясь на «авось пронесёт». Чёрт его знает, алконавта. Может, и впрямь бережёт его Зона, были ведь шуты у королей, которым позволялось больше, чем герцогам с баронами. Фугас. Личный шут Зоны. Осталось только бубенцы привесить.
У схрона я отыскал заранее положенный кусок арматуры, поддел люк и забрался в колодец. Привычно осмотрел схрон — всё в порядке, изменений нет — и с трудом задвинул люк на место, отдёрнув в последний момент пальцы, чтоб не прищемило. К тяжёлой крышке были зачем-то приварены две стальных дуги, которые оказались весьма кстати: достаточно было просунуть в них толстый железный прут, и люк фиксировался намертво. Теперь мне грозила опасность либо от чересчур внимательного бюрера, либо от возникшей прямо над колодцем блуждающей аномалии. Для Зоны это были считай что курортные условия. Скинув рюкзак, я размял затёкшие плечи, подвесил на проволоку фонарь «светляк» и уселся на стопку из двух ветхих матрасов. В схроне было даже уютно: бетонная коробка два на четыре, от стены к стене тянутся толстые, упакованные в кожухи трубы, посреди убежища торчит из пола здоровый вентиль, на котором я установил в своё время столик, лежанка в углу. Все подозрительные щели давно забиты колотым кирпичом и обрезками труб, у столика табурет и облезлая тумбочка без дверцы. Банка с окурками, забыл в прошлый раз вытрясти. Моя берлога.
С полчаса я просто сидел, прикрыв глаза и наслаждаясь ничегонеделанием и тишиной. Затем распечатал пачку сигарет и цедил табачный дым, наблюдая, как завиваются сизые кольца в холодных лучах «светляка». Немного беспокоила ступня, и я перебинтовал её заново, предварительно прощупав. Болело, но уже не так, отёк спадал. Что ж, день можно было считать вполне удачным.
Я извлёк из рюкзака мешочек и пару контейнеров — добычу за последние сутки — и первым вытряхнул на стол всякую мелочь из мешка. Средненько. Шесть «самоцветов», маленькая «трубка», слабо мерцающая зелёными лучиками, кусок «жуткого янтаря», «чёртова кровь» и больше десятка «русалочьих слёз». «Самоцветами» учёные не интересовались: эти артефакты не обладали никакими особыми свойствами, за исключением, пожалуй, редкой красоты. Собственно, я не был уверен, что «самоцвет» можно считать полноценным артефактом — просто кусочки шлака, кварца или гранита, по воле случая затянутые в «радугу» или «круговерть» и достаточно долго там промариновавшиеся, иногда превращались в «самоцветы». Я уже давно научился отличать ценные камешки от просто красивых, и потому рассчитывал слупить за них не меньше полусотни с Барина, который один по всей Зоне и занимался «ювелиркой». Пять ему продам, а вот шестой… я подобрал крупный, с вишню, «самоцвет» редкой каштановой окраски, с волнами света на гладких гранях и вспыхивающими в глубине яркими золотыми искрами. Этот я подарю. Он хорошо подойдёт к раскосым тёмно-карим глазам. «На память от Луня». А что, звучит…
