Сергей Клочков
Время туманов
СТАЛКЕР
Издательство выражает благодарность и признательность Борису Натановичу Стругацкому за предоставленное разрешение использовать название серии «Сталкер», а также идеи и образы, воплощенные в произведении «Пикник на обочине» и сценарии к кинофильму А.Тарковского «Сталкер».
Братья Стругацкие – уникальное явление в нашей культуре. Это целый мир, оказавший влияние не только на литературу и искусство в целом, но и на повседневную жизнь. Мы говорим словами героев произведений Стругацких, придуманные ими неологизмы и понятия живут уже своей отдельной жизнью подобно фольклору или бродячим сюжетам.
* * *
Сегодня, пожалуй, следовало ожидать особенно мерзкой погоды. Несмотря на раннее утро, вместо прохлады в лицо повеяло пусть легким, но уже душным, по-особенному кисловатым зноем, какой бывает только в середине прогорклого от торфяного дыма городского лета. Семен бросил только что закуренную сигарету в грязную банку, вздохнул и закрыл окно. Жара не спадала даже ночью, во дворе которую неделю смердили переполненные мусорные контейнеры, над размякшим под солнцем асфальтом мелко дрожал воздух. Все это, мягко говоря, не располагало к желанию проветрить пусть затхлую, но все же пока еще прохладную комнату старой коммуналки.
– Ох и паршиво же, братцы, – ни к кому конкретно не обращаясь, буркнул Семен. От легкого похмелья и жары немного гудела голова, во рту чувствовался неприятный привкус от скверной сигареты, и, что самое поганое, вернулся страх. Знакомое, неуютное ощущение расползлось в груди, кольнуло сердце, Семен поежился, словно от холодного осеннего сквозняка, хотя жара заползала в квартиру даже сквозь закрытые окна. – Отпусти ты меня, сволочь. Отпусти уже, сука гадская…
Надломленная сигарета потухла, уголек впитал какой-то темно-коричневой жижи со дна банки, но Шелихов все-таки достал окурок, оторвал намокшую часть и снова закурил. Дым неприятно царапнул сухое, воспаленное горло.
– Гадина… тварь… ну куда от тебя убежать, а?
На самом деле бежать было некуда, и Семен понял это едва ли не с первого дня на Большой земле. Есть вещи, которые забираешь с собой насовсем, словно злыдней из какой-то старой сказки – их можно найти и прихватить с собой, но вот сбежать от них – дудки, не выйдет. Сидят эти злыдни в душе, как поговаривал незабвенный Гопстоп, «у самой середке», и остается только глушить их на время крепким спиртным, после чего пытаться заснуть. Когда спишь, не страшно… ну, хотя бы иногда не страшно, ведь сны снятся не каждую ночь.
Бутылка, как и следовало ожидать, была пуста. Редко когда оставалось что-нибудь на утро, если денег хватало всего на один «флян» дешевенькой водки да на пачку сигарет. Большего Семен позволить себе просто не мог – мизерную зарплату следовало как-то растянуть на месяц, да и этих грошей вскоре могло не стать – странно, что их фирма еще умудрялась держаться на плаву. Впрочем, это, как поговаривали, ненадолго, так как «большой босс» уже активно пытался продать бизнес, ставший убыточным. Стройматериалы в Подмосковье стали уж слишком дешевы, чтобы ЗАО «Стройтех-Альтернатива» хоть как-то окупало себя. Никто не хотел строиться вблизи Города, мало того, страх, так знакомый Семену, заставлял стремительно дешеветь когда-то элитное жилье, за бесценок продавались настоящие подмосковные дворцы и замки, не говоря уже о «рядовых» квартирах и коттеджах. На столбах, остановках, стенах пестрели объявления «Продам срочно!!! Дешево! Торг при осмотре», поверх наклеенных еще вчера листков торопливо лепились новые, написанные от руки, газеты распухали от многостраничных разделов «продам или обменяю». Люди бежали. Им, нормальным, простым людям, еще можно было это сделать – уехать от Города как можно дальше, начать новую жизнь где-нибудь в Екатеринбурге, Омске, Самаре. Там вроде даже новые дома строят, заводы всякие, предприятия – рабочих рук стало с избытком, Москва был город, мягко говоря, немаленький. Кто-то из политиков даже ляпнул, что теперь, мол, есть шанс Сибирь и Дальний Восток по-настоящему освоить, не все же китайцам отдавать, а места-то там о-го-го какие, «красиво-природистые», причем прямо так и сказал, кстати. Да только люди не за «природистыми» местами уезжали в ту же Сибирь, а просто потому, что после эвакуации Города в Питере или Нижнем на беженцев не хватило жилья. До сих пор вроде не успели отстроить дома для всех эвакуированных, общежития забиты, кое-где остались еще целые палаточные города. Впрочем, находились места и подешевле: в Воронеже и том же Челябинске не было высокого спроса на квартиры – вблизи этих городов тоже что-то творилось, что-то нехорошее, жуткое, которое хоть и не грянуло, считай, разом, как в Городе, но тлело еще, как говорят, с четырнадцатого года, даже ученых из Зоны направляли местные аномалии исследовать.
Из Зоны.
– Когда же ты меня отпустишь, мразота? – шепотом произнес Шелихов. – Отстань, тварь, дай жить уже…
В том, что когда-нибудь Зона придет и поселится рядом с ним, Семен почти не сомневался. Эта его уверенность была сумасшедшей, абсолютно не подкрепленной фактами, что не мешало ей быть одновременно крепкой и ясной. Шелихов странным образом знал, что сбежать из тех мертвых земель у него не выйдет, не отпустят его насовсем давно вымершие поселки и гиблые полянки почерневших лесов. На время – да, возможно. Отдохнуть. Но потом… он просто надеялся на немного более длинный отдых. Хотя бы на несколько лет настоящей жизни без выматывающего душу промозглого страха. Что-то похожее уже было с ним, очень давно, в далеком и уже почти позабытом детстве, оставшемся несколькими короткими неясными воспоминаниями. Забылись давно и обстоятельства, и лица, даже имена друзей он помнил смутно, но знакомое ощущение странного холодного страха сохранилось до сих пор. Во втором или третьем классе после уроков он с местной пацанвой убегал играть на пустырь. Несколько заросших фундаментов, штабель плит для будущей стройки, горка глинистой земли да незаконченный колодец – четыре широких бетонных кольца, уже врытых в глубокую ямину. Бетон позеленел, порос мхом, нижнее кольцо даже в летнюю жару всегда было залито темной гнилой водой с обломками досок, кусками грязного пенопласта и обязательно десятком живых лягушек, которым уже не суждено было выбраться наверх. Они неподвижно висели в воде или сидели на досках, как-то раз даже на вздувшихся трупах нескольких поросят – местный горе-фермер просто выбросил падаль в уже готовую яму, дабы не утруждать себя земляными работами. Как раз в тот день мальчишки, найдя в колодце оригинальные «мишени», решили пошвыряться по ним камнями – раздутые шкурки издавали при попадании гулкий, почти барабанный звук, но почему-то не пробивались. Семен держался поодаль – из колодца ощутимо несло тухлятиной, от вида размокших трупиков мутило, и он уже было собрался домой, как Игорь, главный заводила их небольшой компании, разбежавшись, ловко перемахнул через колодец, крикнув: «А вам слабо? Кто не прыгнет, тот девка!».
Перепрыгнуть не сказать чтоб большую дыру в земле было несложно – даже шкет Витька со своими скромными физическими способностями перелетел ее с хорошим запасом. «Девкой» быть ни одному из пацанов не хотелось – дружба дружбой, однако в мальчишечьей компании «неудачника» начали бы шпынять, постоянно, назойливо, не говоря уже о том, что в играх бедолаге доставались бы роли в лучшем случае «пленного немца». Могло быть и хуже – «девке» пришлось бы вовсе забыть не то что про «войнушку», но и вообще про свою дворовую компанию. И чем ближе подходила очередь Семена, тем тяжелее становились ноги, тем противнее бегали по спине холодные мурашки. Если бы не дохлые поросята внизу, если б не воняло из колодца смрадно-соленым, тяжелым духом, Семка Шелихов спокойно перескочил бы пустяковое, в сущности, препятствие. «Давай уже!» – крикнул Игорь, а дружки начали тихонько, хихикая, скандировать: «Дев-ка… дев-ка… девка!»
И Семка взял разбег.
Ноги стали противно-ватными, мешая набрать скорость, и у края колодца просто подломились, вместо того чтобы с силой оттолкнуться для прыжка. Глинистая земля бросилась в лицо, мир стремительно перевернулся, прыгнул куда-то далеко вверх, потемнел. Что-то шумно бабахнуло вокруг Семена, противный холод залез в штанины, под рубашку, тухлая вода как-то сразу залила нос и рот, мешая крикнуть, по плечу крепко приложило обломком доски. И перед тем, как потерять сознание, Семка четко, в отвратительных деталях успел рассмотреть вывернутые губы, открывшие рядок мелких почерневших зубов, выпученные белые глаза и прикоснуться к упруго-склизкому зловонному тельцу.
Через долгие сорок минут его вытащили подоспевшие взрослые. К счастью, Семка не захлебнулся, хотя и успел наглотаться воды, которой его потом долго, натужно рвало. Парень даже не поранился, если не считать ссадины на плече и нескольких синяков и царапин. Родители, конечно же, всыпали по первое число, сразу после того, как тщательно отмыли отпрыска и закутали оного в несколько теплых одеял. Отныне пустырь был под строгим запретом, однако и без родительского внушения Семен туда бы уже не пошел. Ни за что. Потому как в безопасной, теплой, уютной квартире, на собственной кровати, в куче одеял Семка чувствовал, что весь мир, вся вселенная вокруг него медленно превращается в гигантскую скользкую воронку, огромную раковину со сливом, заполненным свиными трупами, лягушками и прелыми досками. И все вокруг начинает очень медленно сползать в эту дыру, колодец глотает дороги, дома, людей, все с плеском падают в зловонную воду, чтобы уже никогда оттуда не выбраться. И Семен крепко цеплялся за матрас, одеяла, спинку кровати, хотя это и не могло спасти от засасывающей протухшей тьмы, в которую можно было только медленно и долго падать, и от черной воды, где молча скалились бледно-серые пучеглазые чудовища. Несмотря на то что дом на самом деле никуда не падал, и Семка это понимал, страх не хотел исчезать. Он еще очень долго сидел в душе, иногда напоминая о себе сыпью холодных мурашек, и даже через годы Шелихов мог напрочь отбить себе аппетит, вспомнив то невольное купание. У страха была морда – вздутая, серая, с почти комично выпученными глазенками и широкой гнилой улыбкой. И Семен мог бы поклясться, что со стороны Города, с севера, в желтой утренней дымке маячит та самая харя, а в вони закисшего мусора отчетливо пробивается прогорклая нотка падали.
