Куда положил свои очки, где выход в сад, как его зовут.
– Может, он играет с тобой, Офрики? Может, это просто игра?
– Нет, папа, он сломался.
Несколько дней спустя они вечером постучались к нам в дверь. Оба. Герман направился прямо к Офри, попросил его чмокнуть, а потом опустился на четвереньки, чтобы покатать ее на спине по гостиной. Рут вручила Айелет тарелку с ломтиками своего мраморного пирога и спросила, можно ли воспользоваться нашим факсом. Они время от времени пользовались нашим факсом или просили Айелет помочь им со стареньким компьютером, который у них то и дело зависал. А мы просили у них молока. Или яиц. Или лука. У нас ведь здесь не то что у вас там, в Тель-Авиве, нет магазинов, открытых круглые сутки, и, если у тебя вышла томатная паста для шакшуки, значит, не будет и шакшуки. Иногда и у них вдруг кончались масло или сахар. Хотя не так часто, как у нас. Не сказать чтобы между нами установился равноценный обмен, но мы об этом никогда не задумывались. Наоборот. Говорили себе, что в этом-то и прелесть. Делимся по-соседски, как в былые времена, когда люди еще не были такими материалистами. Мало того: в последние несколько лет, стоило нам задуматься о переезде в квартиру побольше, чтобы у девочек было по своей комнате, а у Айелет – нормальный рабочий кабинет, один из нас обязательно возражал: как же мы без Германа и Рут? На этом все и кончалось.
Так вот, в тот день Рут пришла отправить факс, но не направилась прямиком к рабочему уголку, а остановилась на пороге. Ее волосы, обычно схваченные в конский хвост, были взлохмачены. Она запустила в них пальцы и тихо сказала:
– С Германом что-то творится. Что-то странное. Вчера возвращаюсь с работы, а он бродит по улице и спрашивает у прохожих, где он живет.
Айелет предложила ей присесть и выпить. Рут вздохнула и опустилась в кресло. Герман продолжал скакать с Офри по гостиной. Я взял Яэль на руки, чтобы Айелет могла приготовить Рут кофе с молоком.
Рут сказала:
– Плохо, что он целыми днями сидит один дома.
– Да, – согласилась Айелет. – Это с ума можно сойти, весь день в четырех стенах.
– Точно, – подтвердил я. – По себе знаю. Пока работал на фрилансе, не знал уже, куда деваться.
– Что же мне делать? – спросила Рут. – Я не могу бросить преподавание, на одну его пенсию мы не проживем.
– Скажите, пожалуйста, – спросил я, – а мы вам, случайно, денег не задолжали?
Тем временем Герман уселся на диван и стал подбрасывать Офри на коленях, напевая: «Хоп-хоп, райтер» – это у йеков популярная детская потешка, что-то вроде «Ехали мы, ехали». Она вскрикивала от удовольствия. А я подумал, что она для таких забав, пожалуй, великовата.
Великовата, чтобы сидеть у него на коленях и чтобы он держал ее за попу.
– Оставьте эти глупости, – сказала Рут. – Заплатите, когда сможете. Для Германа ваша девочка – источник радости. А это сейчас самое главное.
Айелет сказала:
– Пейте кофе!
Рут сделала глоток и продолжила:
– Он был самым красивым парнем в кибуце. Эти глаза! Серо-голубые. Как у кота. И уже израильский загар. Я была новенькая. Прямо с парохода. Когда тамошние заметили, что я глаз с него не свожу, меня предупредили: он меняет девушек как перчатки. И интересует его в девушках только одно.
Но мне было до лампочки, что говорят про Германа. Я думала: «Это потому, что он еще не знаком со мной!»
– И вы оказались правы? – улыбнулась Айелет. Рут очень серьезно посмотрела на Германа и Офри и сказала:
– И да, и нет. – Она помолчала, отхлебнула кофе и снова провела по волосам своими длинными пальцами пианистки.
Айелет сказала:
– Если понадобится помощь, мы тут, рядом.
– Правда, не стесняйтесь, – добавил я.
– Спасибо вам, – сказала Рут. – Вы на самом деле прекрасные соседи.
Ночью я сказал Айелет:
– Все, хватит. Больше нельзя оставлять Офри одну с Германом.
– Ты прав, – согласилась Айелет. – Кстати, надо с ними расплатиться. Не дело, что мы так с этим тянем. У тебя наличные есть? Нет? Можешь завтра снять? Сколько мы им задолжали?
– Не знаю точно, но много, шестьсот или семьсот. Ладно, сниму тысячу.
Никакой тысячи я на следующий день не снял. Даже пятидесяти шекелей не снял.
Неделю спустя мы еще дважды оставляли Офри у семейства Вольф.
Оба раза – когда возили Яэль на консультацию в детскую больницу «Шнайдер». И оба раза Рут была дома. Оба раза, вернувшись и обняв Офри, мы не заметили ничего необычного. Она снова рассказывала нам о причудах Германа: в яичницу с колбасой он вместо соли положил сахар и пытался включить телевизор с помощью пульта от кондиционера. Она рассказывала все это с горящими глазами. Оказывается, Герман сумел убедить ее в том, что это такая игра, в которой у нее, хоть она и ребенок, своя важная роль: напоминать ему, где что лежит, приносить нужный пульт, показывать, какие цветы в горшках пора полить, сообщать, какой сегодня день недели.
Айелет сказала мне:
– She is so innocent, smart and innocent[1].
– Soon she won’t be innocent anymore. It is just a matter of time[2], – ответил я.
Айелет – ей палец в рот не клади! – тут же поняла, что сейчас я снова заведу разговор о том, что хорошо бы нам завести еще одного ребенка, и отрубила:
– Даже думать забудь, Арнон. Если, конечно, ты сам не забеременеешь.
– English, baby, English, – призвал ее я.
– Мама и папа, вы что? Мужчины не бывают беременными! – подала голос Офри.
– Офри, как ты с нами разговариваешь? Я тебе не подружка все-таки, – возмутилась Айелет.
– Почему ты все время на меня сердишься? – спросила Офри. – Что я такого сделала?
– She is right, you know[3]… – начал я, но Айелет меня оборвала:
– А ты не вмешивайся!
У Айелет с Офри сложные отношения. С самого начала так повелось. Ну, может, кроме первого года, когда Айелет еще кормила Офри грудью. Но как только Офри отняли от груди и она заговорила, между ними как будто кошка пробежала. Вот они воркуют, словно две голубки, и вдруг – бац! – выпустили коготки. О том, на чьей стороне будет победа, вопрос даже не стоит. Офри сильная, очень сильная, но против Айелет ей не устоять – как устоять против прущего на тебя танка? Айелет называет это «ставить границы». Ребенок должен понимать, что ему можно, а чего нельзя. Но я с самого
