Славка скис. Ему было уже почти семнадцать лет, но чувств своих скрывать он так и не научился.
– Ты слушай, Пигалица… Может, после уроков?
– После уроков за мной отец заедет. – Лида поняла, что ей жаль обижать Славку. Что Славка хороший парень, за ним вьются минимум три девчонки, и любая из них на Лидкином месте отложила бы математику на потом.
– А что ты мне хотел показать? – спросила она буднично. – Может быть, минуты хватит?
– Минуты?! – возмутился Славка.
Музей надоел Лидке еще во втором классе. Пыльную экспозицию она знала наизусть – разумеется, только ту ее часть, что была открыта для посещений. Говорили, что в закрытой части музея, куда пускают только учителей и выпускников, уже три года хранится настоящая мумия, засмоленный труп человека, не добежавшего в свое время до Ворот; обычно тела погибших превращаются в пепел, но археологам (или обыкновенным строителям) случается находить в завалах такие вот засмоленные тела. И только специалист может определить, жил ли человек десять циклов назад, или твои родители были с ним знакомы еще в прошлом цикле…
Лидка не любила и боялась об этом думать.
– Погоди, Зарудный.
Она вошла в подсобку. Взяла три мелка – красный, синий, белый. Завернула в бумажку; она терпеть не могла, когда руки пахнут мелом, и потому не любила отвечать у доски.
Славка ждал у входа в музей:
– Слушай, Пигалица, ладно, хоть на минуту зайди…
Лидка остановилась. Взвесила в руке свои мелки и решила, что если задержаться в Музее, а потом быстро-быстро взбежать по лестнице, то по времени выйдет то же самое, как если бы она просто поднималась не спеша.
Славка отступил в глубину, приглашая, Лидка вошла. Славка тут же запер дверь на ключ.
– Ты это зачем? – удивилась Лидка.
– Техничка ругается, когда открыто. Здесь же режим…
Лидка поставила портфель, сверху положила сверток с мелками:
– Ну, показывай, что хотел.
Окон в музее не было. На их месте тянулось цветное панно с электрической подсветкой – древний город с забытым названием, когда-то полностью уничтоженный апокалипсисом и реконструированный по сохранившимся гравюрам. Напротив, в витрине, лежали на линялых подушечках закопченные металлические обломки, а сверху, на стене, медными буквами было выложено чье-то изречение: «Пока мы помним о погибших цивилизациях, история продолжается».
Лидка поежилась.
– Идем, Пигалица…
– У меня есть имя, – сказала Лида скорее для порядка. Она давно не обижалась на прозвище, тем более что в Славкиных устах оно звучало почти нежно.
– Идем, тут новый экспонат…
Фотография действительно была новая, матовая, цветная. И огромная, почти метровой высоты; сквозь дым и языки огня на Лидку смотрела, как живая, здоровенная уродливая глефа.
Лидка отпрянула.
– Страшно? – нарочито небрежно спросил Славка.
– Гадко, – сказала Лидка, глядя в сторону. – Зачем это показывать?
– Затем, что скоро они из моря полезут. – Славка наставительно поднял палец. – Мы должны быть готовы…
– Я не собираюсь на них смотреть!
– Вот видишь, ты трусишь! А находятся же храбрые люди, которые их фотографируют! Это подлинный снимок, восемнадцать лет в спецхране…
Лидка еще раз мельком глянула на фото. Потом на Славку; насмешливо прищурилась:
– В спецхране? Восемнадцать лет? Слушай, это подделка. Я в детстве тоже глеф рисовала. Мистификация…
Славка надулся:
– Скажи еще раз.
– Ми-сти-фи…
Славка быстро наклонился вперед и губами поймал Лидкины губы. Ей сделалось страшно и неприятно; она не думала, что симпатяга Зарудный способен на такую глупость.
– Дурак…
Вырываясь, Лидка оступилась и села на ворсистый ковер. И отбила бы себе мягкое место, если бы Славка не подхватил ее.
– Дурак, Зарудный, совсем спятил?!
– Пигалица… – сказал Славка жалобно. – Успеешь на свою математику…
Руки у него были взрослые – жилистые, твердые и в то же время красивые, с длинными пальцами. Славка закончил музыкальную школу.
– Что ты меня так гладишь все время, как будто я тебе кошка?
– А как тебя гладить, Пигалица?
– Никак, пусти…
Он не позволил ей встать. Наоборот, навалился сверху и снова полез целоваться. Лидка решила минуточку потерпеть – когда-то ведь он отстанет?! А на будущее надо будет учесть: Зарудный – дурак…
Но Славка не думал отставать. Наоборот, сунул руку Лидке под юбку, а этого она не собиралась терпеть ни в коем случае.
– Одурел?! Сейчас как заору…
– С чего бы тебе орать? Глупенькая, что ли?
– Пусти!
– Да перестань…
– Пусти, говорю!
Она все еще надеялась на его благоразумие и не решалась вырываться всерьез. И заорать тоже не решалась, а потом уже было поздно, потому что Славка зажал ее рот своим ртом, и трудно стало не то что издавать звуки – дышать. А когда он принялся стаскивать с нее колготки и сделалось ясно, что происходящее – не игра, у Лидки вдруг не оказалось сил. Теперь она вырывалась еле-еле, и Славке, вероятно, казалось, что девчонка сопротивляется только для виду.
– Пус…ти… иди… от…
В дверь постучали.
Новый ужас придал Лидке силы. Она вырвалась. На четвереньках отползла в сторону, натянула колготки, судорожно одернула юбку. Губы ее горели и саднили – казалось, рот разорвали до ушей, как у клоуна.
– Зарудный, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты здесь.
Голос завучихи, и достаточно нервный.
– Зарудный, открой сию секунду!
Лидка затравленно огляделась. Под стеллажами не спрячешься, дверь в специальный зал заперта на кодовый замок. И Славка струсил, видать, вон как побледнел, даже губы трясутся.
– Си-ю секун-ду! Или будут неприятности, слышишь?!
Стук каблуков по паркету; еще чьи-то голоса. Сколько их там собралось? И когда уйдут?!
Славка точно решил не открывать. И ей махнул рукой: молчи, мол, сиди как мышь, обойдется…
– Принесите второй ключ! – Голос завучихи был как струна. – Елизавета Павловна, второй ключ, пожалуйста…
Лидка успела подумать, как легко проходят звуки сквозь укрепленную дверь музея.
Потом щелкнул замок, и дверь медленно, как в ужасном сне, начала раскрываться.
Славка уже стоял, прижав одну ладонь к лицу, а другую к груди, будто решившись в последний момент симулировать сердечный припадок.
А Лидке нечего было симулировать. Она сидела под витриной, под остатками погибшей цивилизации, и смотрела на себя как бы со стороны – на перепуганную, расхристанную, с распухшими губами девчонку.
Вошли завучиха, техничка, математичка, директор. Некоторое время было тихо, потом завучиха утробным голосом произнесла: «В святом для нас месте…»
На Славку почти не смотрели.
* * *
Маму было жалко.
Маме Лидка рассказала, как все было на самом деле, но легче от этого не стало. Брат демонстративно не желал разговаривать с падшей сестрой, отец ходил подавленный и молчаливый, зато Яна никак не могла сдержать язык:
– Дура! Кретинка! Что у тебя в голове – тряпки?! Допрыгалась, дура, вот вылетишь из лицея, вот попадешь в двести пятую… Возились с тобой, нянчились с тобой, вынянчили тебя… Дебилку, имбецилку, идиотку…
– Замолчи, – устало говорил отец, и Яна замолкала, и заведенный мотор внутри нее работал вхолостую целых две минуты, а потом молчание иссякало, и все начиналось сначала:
– Дура… Кретинка… Потаскуха малая… До чего ты мать довела…
Отец три раза ходил к директору. Вроде бы должны были исключить обоих – и Зарудного, и Лиду, но с самого начала ясно было, что на Славку у лицейских начальников рука не поднимется. У Славки слишком известный отец. Академик и депутат.
У Лидки не хватало сил сидеть дома, но и шататься по улицам было опасно – вдруг встретишь знакомого или одноклассника. К лицею она боялась подходить на пушечный выстрел, а потому с самого утра шла на берег, забиралась в скалы и сидела, съежившись, на обломках не то бревен, не то мачт, изъеденных солью, почерневших, когда-то проглоченных, а потом отторгнутых морем.
Несколько раз ей случалось видеть дальфинов – далеко от берега, совершенно безопасно, но все равно нервный холод пробирал до костей. Впрочем, она и без того мерзла; вот заболеть бы и умереть. Лидкин день рождения прошел буднично и безрадостно. Четырнадцатое октября, снова среда. До назначенного срока осталось семь месяцев и три недели.
Вместо обещанных роликовых коньков ей подарили коробку конфет и какие-то скучные книжки. Полвечера она проплакала, забравшись под одеяло, – не то из-за коньков, не то из-за лицея, не то из-за скорой и неотвратимой смерти.
А через неделю оказалось, что, раз исключить Зарудного нет никакой возможности, то и Сотову трогать не будут. Поругали, поставили на вид – и пусть помнит доброе к ней отношение.
Отец пришел из лицея нервный, но румяный и с блеском в глазах. «Обошлось», – сказал он маме. «Замолчи», – сказал он вскинувшейся было Янке. Лидке улыбнулся, потрепал по затылку: обошлось, мол, собирайся завтра в лицей…
