Мне понятно, за что высмеивал Тургенев недавнего каторжанина Достоевского.
К этому времени моя жена полюбила знаменитого столичного литератора. Тогда я окончательно надулся и со всеми перессорился.
Надо было искать работу. Мне казалось в ту пору, что журналистика сродни литературе. И я поступил в заводскую многотиражку. Газетная работа поныне является для меня источником существования. Сейчас газета мне опротивела, но тогда я был полон энтузиазма.
Много говорится о том, что журналистика для литератора - занятие пагубное. Я. этого не ощутил.
В этих случаях действуют различные участки головного мозга. Когда я творю для газеты, у меня изменяется почерк.
Итак, я поступил в заводскую многотиражку. Одновременно писал рассказы. Их становилось все больше. Они не умещались в толстой папке за сорок копеек. Тогда я еще не вполне серьезно относился к этому,
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Однажды брат спросил меня:
- Ты пишешь роман?
- Пишу. - ответил я.
- И я пишу, - обрадовался брат - Махнем не глядя?..
Я должен был кому-то показать свои рукописи.
Но кому? Приятели с филфака нс внушали доверия.
Знакомых литераторов у меня не было. Только неофициальные...
ПОТОМОК Д'АРТАНЬЯНА
По бульвару вдоль желтых скамеек, мимо гипсовых урн шагает небольшого роста человек. Зовут его Анатолии Найман.
Быстрые ноги его обтянуты светлыми континентальными джинсами. В движениях - изящество юного князя.
Найман - интеллектуальный ковбой. Успевает нажать спусковой крючок раньше любого оппонента.
Его трассирующие шутки - ядовиты.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Женщина в трамвае - Найману:
- Ах, не прикасайтесь ко мне!
- Ничего страшного, я потом вымою руки..
Кроме того, Найман пишет замечательные стихи, он друг Ахматовой и воспитатель Бродского.
Я его боюсь.
Мы встретились на улице Правды. Найман оглядел меня с веселым задором. Еще бы, подстрелить такую крупную дичь! Скоро Найман убедился в том, что я - - млекопитающее. Не хищник. Морж на суше.
Чересчур большая мишень. Стрелять в меня неинтересно.
А сейчас...
- Мы, кажется, знакомы? Демобилизовались?
Очень хорошо... Что-то пишете? Прочитайте строчки три... Ах, рассказы? Тогда занесите. Я живу близко...
Найман читает мои рассказы. Звонит. Мы гуляем возле Пушкинского театра.
- Через год вы станете "прогрессивным молодым автором". Если вас это, конечно, устраивает...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
"Толя, - зову я Наймана. - пойдемте в гости к Леве Рыскину".
"Не пойду. Какой-то он советский".
"То есть как это - советский? Вы ошибаетесь! "
"Ну, антисоветский. Какая разница? "
Найман спешит. Я провожаю его. Мне хочется без конца говорить о рассказах. Печататься не обязательно. Это неважно. Когда-нибудь потом... Лишь бы написать что-то стоящее.
Найман рассеянно кивает. Он равнодушен даже к созвездию левых москвичей, Ему известны литературные тайны прошлого и будущего. Современная литература - вся - невзрачный захламленный тоннель между прошлым и будущим...
Мы оказываемся в районе новостроек. Я пытаюсь ему угодить:
- Думаю, Толстой не согласился бы жить в этом унылом районе!
- Толстой не согласился бы жить в этом... году!..
Мы видимся довольно часто. Я приношу новые рассказы.
Толя их снисходительно похваливает. Его жена Лера твердит:
- Сергей, у вас нет Бога! Вы - изувер!
Я не знаю, кто я такой. Пишу рассказы... Совесть есть, это точно. Я ощущаю ее болезненное наличие.
Мне грустно, что наша планета в дальнейшем остынет.
Я завидую Найману. Его остроумию, уверенности, злости.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Найману звонит приятельница:
"Толя! Приходи к нам обедать... Знаешь, возьми по дороге сардин таких импортных.
марокканских... И варенья какого-нибудь... Если тебя не обеспокоят эти расходы:
"Эти расходы меня совершенно не обеспокоят.
Потому что я не куплю ни того, ни другого... "
Я так хочу понравиться Найману. Я почти заискиваю.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Я спрашиваю Наймана:
"Вы знаете Абрама Каценеленбогена? "
Абрам Каценеленбоген - талантливый лингвист.
Популярный, яркий человек. Толя должен знать его.
Я тоже знаю Абрама Каценеленбогена. То есть у нас - общие знакомые. Значит, мы равны... Найман отвечает:
"Абрам Каценеленбоген? Что-то знакомое.
Имя Абрам мне где-то встречалось. Определенно встречалось, фамилию Каценеленбоген слышу впервые... "
Приношу ему три рассказа в неделю.
- Прочел с удовольствием. Рассказы замечательные.
Плохие, но замечательные. Вы становитесь прогрессивным молодым автором. На улице Воинова есть литературное объединение. Там собираются прогрессивные молодые авторы. Хотите, я покажу рассказы Игорю Ефимову?
- Кто такой Игорь Ефимов?
- Прогрессивный молодой автор...
ГОРОЖАНЕ
Так мои рассказы попали к Игорю Ефимову. Ефимов их прочел, кое-что одобрил. Через него я познакомился с Борисом Бахтиным, Марамзиным и Губяным. Четверо талантливых авторов представляли литературное содружество "Горожане". Само название противопоставляло их крепнущей деревенской литературе.
Негласным командиром содружества равных был Вахтин.
Мужественный, энергичный - Борис чрезвычайно к себе располагал.
Излишняя театральность его манер порою вызывала насмешки. Однако же насмешки тайные.
Смеяться открыто не решались. Даже ядовитый Найман возражал Борису осторожно.
Потом я узнал, что Бахтину хорошо заметны его слабости. Что он нередко иронизирует в собственный адрес. А это - неопровержимый признак ума.
Как у большинства агрессивных людей, его волевое давление обрушивалось на людей столь же агрессивных.
В отношении людей непритязательных он был чрезвычайно сдержан. Я в ту пору был непритязательным человеком, Мне известно, что Вахтин совершил немало добрых поступков элементарного житейского толка.
Ему постоянно досаждали чьи-то жены, которым он выхлопатывал алименты. Его домогались инвалиды, требовавшие финансового участия, К нему шли жертвы всяческих беззаконий.
Еще мне импонировала в нем черточка ленивого барства. Его неизменная готовность раскошелиться.
То есть буквально - уплатить за всех...
Губин был человеком другого склада. Выдумщик, плут, сочинитель, он начинал легко и удачливо. Но его довольно быстро раскусили. Последовал длительный тяжелый неуспех, И Губин, мне кажется, сдался.
Оставил литературные попытки. Сейчас он чиновник "Ленгаза", неизменно приветливый, добрый, веселый.
За всем - этим чувствуется драма.
Сам он говорит, что писать не бросил. Мне хочется этому верить. И все-таки я думаю, что Губин переступил рубеж благотворного уединения. Пусть это звучит банально - литературная среда необходима, Писатель не может бросить свое занятие. Это неизбежно привело бы к искажению его личности.
Вот почему я думаю о Губине с тревогой и надеждой.
В моих записных книжках имеется о нем единственное упоминание.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Володя Губин - человек не светский.
- До чего красивые жены у моих приятелей. - говорит он, - это фантастика! У Бахтина - красавица! У Ефимова - красавица! А у Довлатова. Ну такая красавица.. Таких даже в метро не часто встретишь!..
Губин рассказывает о себе:
- Да, я не появляюсь в издательствах. Это бесполезно.
Но я пишу. Пишу ночами, И достигаю таких вершин, о которых не мечтал!..
Повторяю, я хотел бы этому верить. Но в сумеречные озарения поверить трудно. Ночь - опасное время. Во мраке так легко потерять ориентиры.
Судьба Губина - еще одно преступление наших литературных вохровцев...
Марамзин сейчас человек известный, живет в Париже, редактирует "Эхо".
Когда мы познакомились, он уже был знаменитым скандалистом. Смелый, талантливый и расчетливый, Марамзин, я уверен, давно шел к намеченной цели.
Его замечательную, несколько манерную прозу украшают внезапные оазисы ясности и чистоты:
"Я свободы не прошу. Зачем мне свобода? Более того, у меня она, кажется, есть... "
Замечу, что это написано до эмиграции.
В его характере с последовательной непоследовательностью уживались безграничная ортодоксия и широчайшая терпимость. Его безапелляционные жесты - раздражали.
Затрудняла общение и склонность к мордобою.
После одной кулачной истории я держался от Марамзина на расстоянии...
О Ефимове писать трудно. Игорь многое предпринял, чтобы затруднить всякие разговоры о себе.
Попытки рассказать о нем уводят в сторону казенной характеристики:
"Честен, принципиален, морально устойчив.,, Пользуется авторитетом... "
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Шли выборы правления Союза. (Союза писателей, разумеется. ) Голосовали по спискам.
Неугодную кандидатуру следовало вычеркнуть.
В коридоре Ефимов повстречал Минчковского.
Обдав Игоря винными парами, тот задорно произнес:
