— Марлейский язык⁈ То есть я говорю не на русском сейчас⁈
— Ты находишься в другом мире. Это Марлейская Империя. И ты говоришь на марлейском языке, — почесал Волшебник свою короткую бороду. — Это достаточно красивый язык, но не менее сложный, чем русский. Ты всё поймёшь, когда откроешь книгу.
— Какую книгу?
— Тебе тридцать лет, Андрей. Я думаю, не проблема найти в этом мире книгу и попробовать её прочесть, чтобы понять, о чём я говорю.
— Значит, Марлейская Империя, — подытожил я. — Тело восьмилетнего Эрлина. Родителей нет. Кто я такой — нужно узнать. Предназначение — тоже. Хорошо. Я тебя услышал, старик. Это такая шутка, да? Я сперва реально подумал, что всё взаправду, но теперь понимаю, что скоро прозвенит будильник и…
— И ничего не произойдёт, — улыбнулся Волшебник. — Про Российскую Империю читал альтернативные книги в жанрах бояръ-аниме? — Я только хотел было сказать, что почитывал, когда было время, но незнакомец опередил: — Знаю, что читал. Можешь не отвечать.
— Тогда зачем спрашиваешь⁈ — слегка напрягся я.
— Потому что тебе этот мир покажется очень знакомым и очень интересным… хоть и очень сложным по части выбора.
— Выбора⁈
А вот здесь Волшебник действительно решил надо мной «поиздеваться».
Гигант подошёл к компьютеру в той операционной, которую создал.
— Ночью поступил этот пациент, кстати, в Москве. Так что есть шанс спасти сородича.
— Но ведь я же только закончил учёбу в МГУ! — сразу же возразил незнакомцу. — По сути, учёба продолжается. Это лишь диплом, ничего больше. У меня куча практики в Мюнхене, которая поможет…
— Вот твоя практика! — серьёзным тоном перебил Волшебник, указывая на пациента. А потом спокойно продолжил: — Мужчина сорока лет. Неудачно упал с велосипеда. Очень-очень неудачно.
После этой фразы Волшебник усмехнулся. Он явно задумал какое-то действо, которое приведёт к тому самому выбору. Затем он набрал что-то на клавиатуре, и прямо из темноты на белой стене передо мной, словно смертный приговор, один за другим начали появляться снимки томографии головного мозга пациента.
Я сглотнул, рассматривая снимки. Сразу же понял, в чём кроется подвох.
— Знаешь, он недавно ещё разговаривал, — нагнетал Волшебник, понимая, что мне неприятно такое слышать от осознания, что будет дальше. При этом незнакомец понимал, что внутри я спокоен. И что это, скорее, мышечная память восьмилетнего реципиента, которая на любую опасность реагирует телесными «расстройствами». — Но, когда его доставили в больницу, у него начался припадок, и его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, после чего сделали томографию.
— И ты мне решил всё это показать? Забрал пациента из больницы и вот так вот просто перенёс в другой мир?
— Ты не отвлекайся, — улыбнулся незнакомец, не желая отвечать на мои вопросы. — Твой первый клиент. Что будешь делать?
Я, понимая, что ему уже не помочь, сказал со вздохом:
— Что ж, на снимке, который ты спёр из больницы, много отклонений. Имеется перелом лобной кости, причём кость вдавлена в мозг.
— И что происходит с мозгом? — надавил Волшебник.
— Ты решил поиграть со мной в экзаменатора? — Понимая, что лучше ответить, я продолжил: — Там кровь — у пациента контузия. Причём контузия слева настолько сильная, что здесь явный разрыв лобной доли. И эта часть мозга была разрушена. А справа тоже контузия, но не такая сильная.
— И? Ты будешь его спасать?
— Ты сейчас серьёзно⁈ — развёл я маленькими ручками. Но, не получив взаимного одобрения, добавил: — В общем, сперва пациент мог говорить, так что теоретически он может быстро пойти на поправку. НО! — повысил я голос. — Иногда с некоторой задержкой развивается такое вот интрапаренхиматозное кровоизлияние, да и на снимке отчётливо видно, что мозг слишком сильно поврежден. Так что с обеими раздробленными лобными долями у него нет ни малейшего шанса. Если я проведу операцию, чтобы остановить кровотечение, то он, может, и выживет, но на всю жизнь останется безнадёжно парализованным, потеряет дар речи, а также, вероятно, столкнётся с ужасающими изменениями личности. Если же не оперировать, то он быстро и мирно умрёт.
— То есть ты выбираешь смерть своего первого пациента? — начал подкалывать меня незнакомец, ставя в тупик.
— Нет, я всем сердцем и душой хочу, чтобы он жил. Но я прекрасно понимаю, что без нужной практики и такая первая операция — уж нет, извините. Я такое не смогу осилить. Плюс нет анестезиолога… хотя бы его, чтобы контролировать процесс. Ладно там ординатор и медсёстры. Есть хотя бы оборудование за твоей спиной. Но всё равно — я один такое не «прооперирую» при всём моём желании. И самое главное — я не хочу, чтобы мой первый пациент потом мучился. Врагу такого мучения не пожелаю, даже если всё пройдёт идеально. Он же овощем будет.
— Верно. Но зато живым.
Меня чуть не пробрало на слезу. Тут ещё Рыжик вылез из рубахи и мяукнул. Незнакомец сразу же создал в воздухе сметану и накормил котейку, за что ему плюс в карму.
— Знаешь, старик, я всё понимаю, и спасибо за Рыжика, но я не готов делать из человека овоща, зная, что через некоторое время он попросит эвтаназию, которая, между прочим, запрещена в моей стране.
— Но ведь ты же теперь в другом мире.
Этот гад пытался меня довести. Я же пытался сдержаться, чтобы не пришлось наблюдать ещё одну томографию с повреждениями черепа. Хотя конечно, я бы ничего не смог сделать незнакомцу. Признаюсь, я и не желал ничего ему делать. Всё, чего я хотел, это чтобы он понял меня и мой выбор.
— Что ж, родственники наверняка захотят, чтобы ты сделал всё, что в твоих силах, — закончил незнакомец.
Я подошёл к пациенту. Сжал свои маленькие кулачки.
— Знаешь, решение родственников будет целиком и полностью зависеть от моих слов. Если бы я был сейчас в больнице и у меня были бы помощники, то я бы перед операцией подошёл к родственникам и мог бы сказать им: «Мы можем прооперировать пациента и удалить повреждённую часть мозга, тем самым сохранив ему жизнь». И да, семья моего пациента обязательно захочет, чтобы я и моя команда оперировали их родственника. Но я не такой. Я бы подошёл и сказал им: «Нет практически никаких шансов на то, что после операции он вернётся к полноценной жизни. Он на всю жизнь останется парализованным инвалидом. Захотел бы он так жить?» Уверен, родственники, скорее всего, ответят совершенно иначе.
— Что ж, я тебя понимаю.
— Хочу заметить. Когда у меня не получилось стать архитектором и я пошёл в армию, мои мозги резко поменялись. Я вспомнил про дедушку, который был нейрохирургом. Может, не мирового уровня, но людей в нашем городе он спас много… очень много, — начал я. — Так вот, дедушка всегда спрашивал родственников пациента: «Любите ли вы его настолько, чтобы ухаживать за парализованным инвалидом до конца его дней?» И у родственников не оставалось выбора. Хотя да, они всё равно по инерции выбирали любовь и дедушка зачастую, хоть сам того не хотел, проводил операцию и спасал человеку жизнь, оставляя его овощем до конца его дней. А потом мне дедушка рассказывал, мол, идёт он по улице и видит своего пациента, которого спас пару лет назад. И в этот момент дедушка понимал, что операция была чудовищной ошибкой.
— Это печально слышать.
— Именно. Но ты делаешь всё возможное, чтобы я тебе здесь открыл своё сердце. Однако делаешь ты это без уважения.
— Возможно, — улыбнулся незнакомец так, словно его вообще не беспокоил пациент. Ну либо он знал что-то, чего не знаю я, поэтому вёл себя вызывающе. — А ещё твой дедушка сказал тебе, что в какой-то момент стал отказывать родственникам его пациентов, потому что не хотел видеть овощей, которые мучаются до конца своих дней с дикими болями и уродствами. Твой дедушка сказал тебе, что его намного меньше стало беспокоить возможное осуждение со стороны окружающих. И именно это он пытался тебе донести. Предупредил, что если ты когда-нибудь захочешь стать нейрохирургом, то сразу же отказывайся от любых операций, которые превратят твоего пациента в нечто противоестественное, о чём ты будешь жалеть всю свою жизнь. И ты это хорошо запомнил.
