— Да, и я, — спокойно подтвердила Мария Николаевна.— И сейчас объясню почему.
— Не надо мне ничего объяснять, — с холодным презрением проговорила Настенька. В следующую минуту она соскочила с кровати, взяла ножницы и шагнула к подоконнику, на котором стояла герань. Мгновение — и шарообразный красный цветок был обрезан у самого корня. Зеленый сок так и брызнул из толстого стебля.
— Вот тебе! — мстительно сказала Настенька, схватила за руку растерявшуюся Катю и вместе с ней выбежала из дому.
— Вернись! Вернись сейчас же! — кричала Мария Николаевна из открытой двери, но Настенька была уже далеко.
До двух часов ночи девушки сидели на диване у Горбуновых в той самой комнате, где родилась их блестящая, но так бесславно провалившаяся идея. Катя читала «Королеву Марго», украдкой поглядывая на подругу и вздыхая, а Настенька тупо смотрела в одну точку перед собой, обхватив руками колени.
В два часа она вскочила с дивана:
— Ну, пошли на вокзал.
И снова она была прежней энергичной Настенькой, для которой не существовало никаких преград.
На улице хлопали калитки, скрипел снег под ногами, во многих окнах горели огни. Только у портнихи Серафимы Ивановны окна, как всегда, были наглухо закрыты ставнями.
Собралось так много народу, что все не уместились в станционных залах, многие толпились на перроне и привокзальной площади. Было очень холодно, парни и девушки приплясывали на снегу, хлопали руками, кое-где завязывалась веселая возня.
Настенька прошла на перрон и встала у самой его кромки. Застенчивая Катя тронула ее за рукав:
— А может, уйдем отсюда? А может, не надо все это?
Настенька отдернула руку. Чтобы три цветка ее не замерзли, она сняла с головы пуховый платок и накрыла им скромный многострадальный букетик. Снежная изморозь засеребрилась в ее волосах.
— Простудишься, Настя! — весело крикнул Жунус, оказавшийся рядом.
— Ничего, как-нибудь, — сухо ответила Настенька и отвернулась.
К перрону подошел долгожданный поезд. Весь в клубах белого пара, паровоз дышал тяжело и прерывисто. Перекликнувшись буферами, замерли вагоны, утыканные еловыми ветками. Перед глазами Настеньки остановилось длинное красное полотнище: «Освоение целинных и залежных земель — всенародное дело». Вместе со всеми она бросилась к ближайшему вагону, из которого уже выходили парни и девушки с чемоданами и рюкзаками.
Оберегая цветы, Настенька пробилась к подножке, очутилась перед каким-то парнем в новом нагольном полушубке и протянула ему букетик. Сердце ее колотилось сильно-сильно, она была счастлива, что вот и сделала свое дело. Незнакомец небрежно принял цветы, крепко встряхнул Настину руку и тут же передал букетик сходившей вслед за ним девушке в шапке-ушанке. Настенька даже немного обиделась: получилось не так торжественно, как она думала.
— Хлопцы! — насмешливо крикнул парень. — Бачьте, яки здесь гарны дивчата!
Это касалось в первую очередь Настеньки, и девушка немного смутилась. Все выходило не так, как она представляла себе.
Хлопцы заулыбались, загоготали, откровенно разглядывая Настеньку, а парень в нагольном полушубке весело подмигнул ей:
— Ну, давай знакомиться. Мэнэ зовуть Игнатом Дорошенко. А тэбэ?
— Настей Светловой. Вы откуда?
— 3 Ромадана. А ты з цьего миста?
— Что? — не поняла Настенька.
— Ну... из этого города?
— Ага. Здесь живу и здесь родилась. А это моя подруга, Катя Горбунова.
Игнат и Кате встряхнул руку так, что та поморщилась.
— Ну и як? — деловито спросил он. — Яка тут жизнь?
— Ничего, — вставила Катя.
— А як земли? Дуже богаты?
— О да! — ответила Настенька, оправившись от первого смущения. — Настоящие кладовые несметных богатств!
Игнат как-то странно посмотрел на нее и хмыкнул.
Вместе они вышли на привокзальную площадь, где уже начинался митинг.
— Товарищи! — выкрикнул секретарь горкома комсомола. — Разрешите митинг, посвященный...
Клубы белого пара вылетали у него изо рта, как дымки выстрелов. Игнат, девушка в ушанке и все остальные смотрели на него с любопытством. Потом вежливо и глухо захлопали рукавицами и перчатками, причем девушка в ушанке сунула Настенькин букетик под мышку, как веник.
И пока один за другим к микрофону, установленному на возвышении, подходили ораторы и произносили речи, в толпе приезжих все нарастал и нарастал гул. Девчата и хлопцы потирали посиневшие носы и уши, приплясывали, подталкивали друг друга, не слушая выступавших. До Настеньки доносились слова:
— Ох, и жрать охота...
— Где-то нас устроят?
— Закруглялись бы, что ли. Завели волынку ва таком морозе!..
У Настеньки вспыхнули уши. Действительно, зачем эти речи?
Тут она увидела под мышкой у девушки в шапке-ушанке свой букетик — сморщенный, потемневший и жалкий. Настеньке стало смешно и грустно. И когда с трибуны объявили, что от имени учащихся города слово имеет Настя Светлова, она не пошла на трибуну. Взяла и не пошла. Секретарь несколько раз выкрикнул ее фамилию, недоуменно покрутил головой и под общие возгласы одобрения закрыл митинг.
Все: и новоселы и встречающие — повалили к клубу мелькомбината.
— Ну, пойдем до нас в гости, — пригласил Настеньку Игнат и подхватил ее под руку. Настенька охотно пошла, клуб был недалеко, на противоположной стороне площади.
Вскоре все подошли к длинному приземистому помещению. Настеньку всегда смешил висевший там плакатик: «Курить и сорить в клубе строго воспрещается. За нарушение правил штраф 25 рублей без предупреждения». Последние слова были подчеркнуты жирной чертой, но на них никто не обращал внимания.
В дверях Настенька чуть не столкнулась с портнихой Серафимой Ивановной, инспектором Михаилом Матвеевичем, старухой Мурхабой Нуртаевой и еще какими-то пожилыми женщинами и мужчинами, выходящими из клуба. Было темно, их лица казались сумрачными, и вообще Настеньке было неприятно видеть их. Они шли поодиночке, молчаливые, словно им было неловко перед этой дружной веселой толпой, и они спешили поскорее разойтись по своим домам.
«Так вам и надо!» — злорадно подумала Настенька и под руку с Игнатом торжественно прошествовала мимо Серафимы Ивановны, Михаила Матвеевича и Мурхабы Нуртаевой. В следующую минуту она уже забыла о них и не видела, как они с усмешкой и укоризной посмотрели ей вслед.
Первое, что бросилось Настеньке в глаза, когда она вместе со всеми вошла в зрительный зал, были алюминиевые койки-раскладушки, расставленные вместо деревянных скамеек. Полы были выскоблены до блеска, и по ним хотелось ступать только на цыпочках. На окнах висели занавески, и, хотя они были самых различных фасонов и расцветок, в зале от них стало уютно, как в Катином доме. А на подоконниках... на подоконниках стояли горшки и горшочки с комнатными цветами — теми самыми, в которых было отказано Настеньке. Тут были и строгие фикусы, и бледные чайные розы, и яркие фуксии с фарфоровыми, точно неживыми, колокольчиками цветов. А ванька мокрый, скромный и смешной ванька мокрый, стоял на столе посреди зала, рядом с графином с водой.
При виде всего этого девчата и хлопцы в первую минуту присмирели, удивленные и восхищенные, словно вошли в музей, а потом разом загалдели, бросились занимать места получше, и в зале возник невообразимый веселый шум.
Игнат Дорошенко тоже убежал от Настеньки, а девушка в ушанке бросила увядший букетик на стол, рядом с ванькой мокрым.
Настенька машинально посмотрела туда, где красовался грозный плакатик насчет штрафа. Вместо него висела картина художника Шишкина «Утро в сосновом лесу», которую она видела в доме инспектора по кадрам Михаила Матвеевича.
Все было ясно.
Настенька схватила Катю за руку и потащила к выходу.
— Ты куда?
— Куда, куда!.. — обозлилась Настенька. — Пойдем ко мне домой и скажем маме, что мы дуры.
И они пошли.
...Это было в первую целинную весну, когда новоселов встречали цветами настоящей человеческой дружбы, а Настеньке шел всего лишь семнадцатый год...
1954 г.
