– Утешил, сердоболец.
– А сам чего хотел? Ты уже меченый системой… на всю оставшуюся жизнь. Как ни крутись. Клеймённый.
– Давай поговорим о чём-нибудь светлом.
– Давай. Не бездельничай, возьми бумагу и опиши, что с тобой произошло… вот и наступит тебе прозрение… и это, душевное равновесие. Определишь свою роль в этом мире. В жизни же нет ничего заумного. Вечная грязь, которую все старательно не замечают. Как дерьмо в унитаз… поднатужился… наложил… полюбовался… и смыл. Задницу старательно подтёр… и опять чистенький… а нос… он только на чужой запах реагирует.
– Да ты, брат, вульгарист. Забористую дурь твоим корешам закинули.
– На таких корешей… вишнёвый сад бы не пожалел… как этот ваш врач-очкарик7 с бородкой.
05 Апреля 2009 года принесённым вертухаем куском кекса я одновременно отметил Вербное Воскресенье, и первые пять месяцев абсолютно бессмысленного болтания между тюрьмами.
– Вертеп… охолощенный, но всё же вертеп8, – сытно бурчал я, вывалившись из камеры, а потом бесцельно слоняясь по этажу и задумчиво разглядывая потолок, – Вот вам и обещанное шествие на осляти9. Нет, не так… гоняют впустую осляти по вертепам… а таможня давно сожрала морковку. Совсем как бедных евреев, которые по пустыне рыскали сорок лет, чтобы уж точно найти место, где нет следов американской нефти. А у меня впереди ещё семь долгих лет. Хотя, если не зажмут УДО, то три с половиной минус пять месяцев даёт три года и один месяц.
– Ты чё тут шаманишь? – за спиной у меня нарисовался хмурый Сулев, – Башка, как… ну, ты понял… а ты тут маятники рисуешь. Случайно парочку лишних колёс не заныкал? У меня глаза штырит зигзагом… вроде даже третий через затылок попёр.
– Халява всегда выходит боком, – язвительная нравоучительность в моём голосе напрочь победила редкие ростки сострадания, – А с бодяжной халявы можно вообще зажмуриться с финальным обсёром. Исключительно жидким.
– Смотри, как заговорил, – Сулев натужно усмехнулся и облизнул потрескавшиеся губы, – У меня калган10 крепкий, лишь бы кендюхи11 сдюжили. А ты чего здесь впустую понты колотишь? Крутани вертухая, а? Мне сейчас никак нельзя. У тебя такой вид, что и косить не надо. А я пока у корешей в камере покантуюсь, чтобы сильно не отсвечивать.
Выждав, для приличия, несколько минут я пошёл к вертухайской будке. Коридорный с сожалением оторвался от монитора, и кисло покосился на меня. Явно раздумывал, выключать свой комп со старательно скрываемой секретной порнухой или я и так быстро слиняю.
– Pain killer, please (болеутоляющее средство, пожалуйста) – решил я сократить общение до минимума и избавить его от излишних умственных напряжений.
Вертухай понятливо покивал головой и потрусил к кладовой, соседствующей с моей камерой. Со вздохом поковырялся в замке и втиснулся в узкое помещение. Некоторое время он там слабо чертыхался, но потом замолк, обнаружил искомое и, не оборачиваясь, вытянул в мою сторону руку с большой банкой и с цифрой вместо этикетки. Нетерпеливо потряс ей в воздухе.
– Опять панадол, – пожаловался я этой волосатой руке по-русски и сделал руки ковшиком, слегка стукнув по банке, – Им только печень отыметь… без удовольствия.
То ли от незнакомых слов, то ли от желания поскорее от меня отделаться, но вертухай щедро сыпанул таблеток и продолжил свои личные изыскания.
– Thank you, – поблагодарил я в полумрак кладовки и поплёлся в камеру.
Странная щедрость. Но надо учитывать, что сегодня воскресенье и служивым особо напрягаться нет никакого резону. Лучше недобдеть, чем перебдеть – спокойней вечер будет. А может он там для себя особый вертухайский вазелин ищет, чтобы потом вечером не отвлекаться. Все мы люди-человеки со своими тараканами.
Сулев почти мгновенно просочился в камеру и вопросительно посмотрел на меня:
– Что и сколько?
– Дерьмо, но до хрена. Хочешь, запей, а хочешь, зажуй. Здоровье по рифме.
Сулев утробно заурчал, сгрёб все таблетки и запихнул в рот. Некоторое время он их с хрустом перемалывал, а потом затих.
– Ты их что, даже глотать не будешь?
Он отрицательно покрутил головой, упёрся спиной в стену и впал во внутреннее созерцание. Даже глаза закрыл. Ясно, отходняк пошёл. Тут лучше не мешать процессу, но свербит же.
– Сулев, хорош стенку подпирать, лучше сядь по-человечески, – меня уже стала беспокоить его поза. Полное ощущение, что он, медленно сползая, пытается изобразить равнобедренный треугольник. Как бы затылком об пол не долбанулся. – Стена не рухнет, если ты свою подпорку уберёшь.
– Качает, – Сулев попытался разлепить глаза, но только скорбно собрал морщины на лбу.
– «Летучая мышь», – вспомнилось мне, – Фильм такой старый. «Опять заключенные тюрьму раскачивают». Это про тебя.
– Не, – вяло сообщил Сулев и вдруг вполне вменяемым тоном быстро забубнил что-то странное, – Тюрьма надёжная, тут хрен дырку под шуруп пробьёшь. А шуруп, забитый молотком, держится крепче, чем гвоздь, закрученный отверткой. И вообще, если болт надо забить аккуратно, его вкручивают. Учись реальной жизни, пока я добрый.
– С тобой всё ясно, красавец. Пусть хромой, зато горбатый.
Дверь слегка скрипнула, и явился растрёпанный Лёха. Реально злой.
– Сулев, вот ты где! Там на тебя сейчас облаву объявят.
– Что? – Сулев с напрягом и явно неохотно, но всё-таки приоткрыл один глаз.
– Твои картёжники уже всех достали. Сам их вчера взгоношил. Они уже и банк сбили, а главного каталы нет. Непорядок. Ты тут тупо кемаришь, а там финское бабло на сторону уйдёт.
– Иду уже, – он решительно потряс головой, – Сушняк валит. Колы нет? А, блин, совсем забыл.
– Ага. Тут одни Миколы да квасные приколы, – Лёха проводил его красноречивым взглядом и повернулся ко мне, – Слушай, а чего это с ним?
– Ломка вроде. Отходняк. Бодун. Хандра эстонская. Хрен разберёшь. Вроде бы вчера закинулся, сегодня добавил, а теперь отходит.
– И где он ширнулся?
– Места знать надо. Он тут свой среди чужих. Тебе завидно?
– Вроде нет. Мне бы в покер так научиться… но без такого похмела. Лучше вообще по старинке. Как в том тосте: «В меру выпитая водка хороша в любых количествах».
– Тут я за. Но всяко лучше финская водка в теплой компании, чем теплая водка в финской тюрьме. Кофе будешь?
– Давай. У меня две новости.
– Начинай по нарастающей.
– Меня назначили старостой камеры и начнут платить деньги.
– Нормально. А что ваш славный Джон-гандон12?
– Женьку вчера перевели в Коннунсуо. Вот кому точно будет не сладко. Там все его подельники сидят. Кранты ему, если быстро не слиняет.
– Этот быстро слиняет. Только будет ли ему от этого дома лучше?
– А ты почём знаешь?
– Он тебе про свои заморочки в Выборге рассказывал?
– Долги, что ли?
– Да.
– Говорил, что есть немного. Но, вроде так, ничего особого.
– Ну, в принципе, да. Если три лимона с копейками под 30% годовых для тебя не представляет ничего такого особого.
– Бакинских или еврейских? – деловито спросил Лёха.
– А тебе не по барабану? 600 хабаровских13 тебя устроит? Или 1.000 Франклинов?14
– Что-то для него крутовато.
– Вот и я о том же. Когда выйдет, то будет должен в два раза больше.
– А кого он раскрутил?
– Каких-то чекистов. Он им за это фазенды обещал построить. Как раз к этому лету. Но сюда залетел.
– Тогда пипец ему. Лучше из Финки вообще не возвращаться. – Лёха задумчиво просвистел первые такты похоронного марша, – Слушай, я тут подумал, это он точно наших таможенников кинул. Они его на ноль помножат, а остатки на лоскуты порежут.
– При чём здесь таможенники? Он про чекистов говорил.
– Чекисты отвечают за охрану границы и всех крышуют, а таможня основное бабло собирает. Порвут они нашего Джона-гандона как таксы глупую крысу. Не с теми связался.
– Не боись. Он без смазки проскользнёт. Как бы все вы ещё виноватыми не оказались. Да, а что у тебя за вторая новость?
– Хреновая. Я звонил директору своей конторы. У них заказов вообще нет, и они мне больше не смогут платить.
– Вот он, подсунутый нам капитализм, собака, вечно в кризис валится. Нет в природе совершенства. Могли бы в девяностых придумать какой-нибудь культурный горби-стабилизм, а не это.
– Ага. Больше всего я боюсь, что мне перестанут даже адвоката оплачивать. Тогда точно… сидеть тут до последнего звонка. Труба, если опять подсунут какого-нибудь хмыря государственного. Он меня вообще доконает.
– Да не бзди ты раньше времени. Куда твой денется? Раз подписался, то будет отдуваться. Иначе финны его радостно отправят в игнор. Он и так своим питерским офисом слишком много клиентов перешибает у местных.
– А как ему платить?
– Девичьими обещаниями.
– Да ты чё? Я на такое не подпишусь.
