Король снова нагнулся к ящику, порылся, вытащил и поднял над головой золотой обруч:
— А это не для кого-нибудь, не для любого. Это для Унферта, мудрейшего из мудрых, хвастливейшего из хвастливых... Где ты, Унферт, хорек драный, тюлень дохлый, потаскун паршивый? Унферт! Унферт!!!
В другом конце зала, стоя у глубокой канавы, вырытой в полу, дабы гостям не приходилось подставлять ветру и морозу чувствительные части тела, Унферт облегчал мочевой пузырь, не прекращая оживленно беседовать — и даже жестикулируя при этом — с другим советником короля, Эскхере. За царящим в зале шумом и собственным голосом хмельной Унферт не услышал монаршего зова. Он отдавал черной зияющей канаве ее долю поглощенного на пиру меда. Лицо Унферта отличалось жесткостью и угрюмостью, волосы отливали чернотою, как перья ворона, сам он — худ и жилист, а зеленые глаза напоминали камушки счетной доски.
— Не спеши смеяться, — увещевал он Эскхере. — Пора отнестись к этому серьезнее. Слышал я, что вера эта зародилась в южных землях, за морем Срединным, но там не укрепилась, а разошлась от Рима на север, в земли франков[17].
Эскхере сосредоточенно провожал взглядом собственную янтарную струю.
— А вот как ты думаешь, ежели их столкнуть на ножах, то кто победит, Один или этот твой Иисус Христос?
— Унферт!!!!!! — зарычал Хродгар, и на этот раз вызываемый услышал зов повелителя.
— Вот так всегда, — проворчал себе под нос Унферт. — Отлить не дадут спокойно. Тяжкая наша доля.
Эскхере затряс бородой, рассыпал мелкую дробь смеха.
— Поспеши, король ждать не любит. Что такое низменные потребности твоего мочевого пузыря в сравнении с высочайшей волей властелина?
— Унферт, ублюдок, сын ублюдка Эгглафа! Где ты, неблагодарная скотина?!!!
Унферт торопливо убрал свое хозяйство в штаны, пробрался сквозь толпу. Кто-то его пропускал, почтительно уступая дорогу, ктото вообще не замечал ни его, ни чего иного на свете. Но вот он уже достиг подножия королевского помоста. Выдавив дежурную улыбку, он поднял руку, обращая на себя внимание владыки:
— Я здесь, повелитель.
Хродгар ухмыльнулся, обратил на своего ближайшего советника милостивый взор и опустил на его шею золотой обруч.
— Ты слишком добр ко мне, властелин. Щедрость твоя многократно превосходит мои скромные...
— Нет-нет, никакой щедрости. Ты это заслужил, верный Унферт, добрый мой Унферт.
Король покосился на толпу, и все взорвалось славословиями в адрес короля и верного и доброго Унферта, конечно же заслужившего королевское благоволение. Королевский герольд[18] Вульфгар выступил вперед, чтобы организовать дикую какофонию верноподданнических чувств в слаженный хор. Он зычно завел бодрую песнь:
Хродгар, Хродгар!
Хродгар, Хродгар!
Сразил он демона-дракона,
Его поставил на колени
По слову древнего закона
И утопил в прибойной пене.
Хродгар, Хродгар!
Хродгар, Хродгар!
Вступили королевские музыканты, забренчали их арфы, задудели флейты, забухали барабаны.
Слава! Слава! Слава!
Сильна его держава!
Крепки его заставы!
Супруга величава!
Унферт тоже запел, хоть королевский подарок сдавливал горло, царапал и холодил его. Поэтому в голосе советника не слышалось особенного воодушевления.
Хродгар, Хродгар!
Любимый повелитель!
Хродгар, Хродгар!
Дракона победитель!
* * *
Но бьющая ключом радость, переполняющая Хеорот и выплескивающаяся на мрачный берег, звон струн, кубков и монет не радует существ, обитающих у самого моря. Живут здесь создания ночи, не люди и не звери, потомки гигантов. Тролли — еще не худшие среди них. Вечно бодрствуют они в прибрежных топях, в недоступных расщелинах скал. Вдали от стен и башен крепости Хродгара, где кончаются пашни и луга, начинается чаща лесов, не знавших человека, не видевших пришедших сюда данов. За лесами этими раскинулись бездонные замерзшие болота, под землею соединенные с морем; скалы с множеством пещер, тоннелей, подземных ходов и нор, проеденных неизвестными существами.
В одной из этих пещер, посреди пятна лунного света, скорчилось на куче щебня громадное и, с точки зрения человека, ужасное, безобразное существо. Оно жалобно стонало и сжимало лапами уродливый череп, стремясь защитить уши от шума, воя, грохота, доносившегося со стороны Хеорота. Королевский замок находился на значительном удалении от пещеры, но ее стены обладали магическим свойством. Они умножали отдаленные шумы и превращали их в оглушительный грохот. И череп тролля раскалывали хриплые вопли разгоряченных обильными возлияниями певцов.
Стон существа перешел в протяжный вой, чудовище разрывали страдание и гнев, боль и страх. Голова раскалывалась. Когтями острыми вонзалось чудовище в собственные щеки, затем бессильно скребло скальный пол пещеры. Ему хотелось оглохнуть, чтобы прекратить эти мучения, но уши служили ему безотказно, и боль не прекращалась.
— Мать моя, не могу я больше, — стонало существо, оскаливая зубы в сторону выхода из пещеры, в сторону королевской башни. — Нет, не вынесу.
Оно задрало голову в сторону холодного лунного диска, безмолвно умоляло Мани, сына гиганта Мундильфари[19], покончить с этой пыткой.
— Я не могу сам, не могу, — объясняло существо ночному небу. — Мне нельзя. Мать моя запретила мне. Она сказала, что они слишком опасны.
Оно представляло себе, как лунный гигант Мани низвергнет с неба скальный град и серебряное пламя и навечно раздробит, размелет, раздавит эти ненавистные голоса, голоса мерзких мелких тварей, людей. Но пение продолжалось, а лунный диск, кажется, только насмехался над ним.
— Всё, — сказало себе чудовище и поднялось, понимая, что ему придется сделать все самому, потому что ни гиганты, ни мать его не хотят ему помочь. Закутавшись в пелену гнева и страдания, существо покинуло укрытие, скользнуло между залитых лунным светом скал.
* * *
Пристроившись за королевским троном, Унферт наблюдал за развитием событий в зале. Его собственная чаша опустела, но нигде не видно было раба, который должен ее наполнить. Вокруг только смеющиеся лица да разинутые пасти танов, выкликающих слова бесконечной песни, пытающихся переорать друг друга:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
