Самое обидное – что она больше не будет печататься. Как бы там ни было, а Осокин продвигал её книги в печать, а также способствовал публикациям в газетах. Сам по себе талант ничего не стоит без связей и денег. Будучи женой самого Осокина, она имела возможность печататься, чем и нажила себе кучу врагов и завистников. Кто-то очень радуется, что она потеряла своего покровителя, а значит, и все свои позиции. Осокина ещё не предали земле, а у неё за спиной уже говорили, специально стараясь, чтоб она услышала:
– Вот пусть теперь докажет, какая из неё поэтесса! Стихи у неё весьма слабые, посредственные, да и сама ли она писала их. Сумела из провинции вырваться, сумела залезть под одеяло Осокину, пусть теперь сумеет доказать, что она без него значит.
Разве могла Женя вслух сказать, что «пододеяльные» пути были абсолютно исключены: Осокину это было уже не нужно. Он сумел дать ей столько душевного тепла, что она обходилась без интима. Она принимала его таким, каким он был, а он ещё больше боготворил её за это.
Телефонный звонок громом водопада разрубил тишину. Это звонила Зоя.
– Привет, мам! Как ты там?
– Да ничего, постепенно прихожу в себя.
– Судя по твоему голосу, я не уверена в этом. Чем занимаешься?
– Да так… Книжку читаю, – на ходу сочинила Женя.
– Мама, я по голосу слышу, что у тебя упадническое настроение. Мне кажется, что ты ещё хуже себя чувствуешь, чем когда я звонила в прошлый раз. Может, мне приехать?
– Нет, что ты, не надо. Ты и так много пропустила, когда приезжала на похороны. Всё в порядке, я справлюсь.
– Мать, ты мне не нравишься. Неужели ты хочешь, чтобы я здесь волновалась за тебя?
– Нет, котёнок, у меня всё в порядке. Просто я пережила сильный стресс, теперь тяжело войти в норму.
– Хорошо, держись там. Я буду звонить.
Когда Зоя была ребёнком и они жили вдвоём, им пришлось многого хлебнуть, а Жене не с кем было дома поговорить, взрослого человека не было, и она говорила с дочерью. Рассказывала о своих проблемах, советовалась с ней, прислушивалась к мнению ребёнка. Зоя рано повзрослела, да и заграничная жизнь сделала из неё настоящую западную девушку. Женя давно заметила, что в их отношениях сменился акцент – уже она слушается свою дочь, спрашивает её мнение, а Зоя как бы покровительственно относится к матери. Женя гордилась тем, какая у неё красивая, обаятельная, мудрая дочь и с радостью следовала её советам.
После звонка дочери она немного приободрилась. И решила, что неплохо было бы поесть. Пустой холодильник был давно отключен, и потому, наскоро одевшись, она отправилась в магазин. «Куплю хотя бы пельменей».
Она спускалась по ступеням и не обратила внимания, что в одной из квартир в щёлку вслед ей смотрели мутные старушечьи глаза. Когда за Женей закрылась дверь подъезда, старуха прошептала:
– Лимитчица! Ишь, прыткая какая! Мужа убила и думаешь квартиру просто так прибрать к рукам?! Не выйдет! Ты у меня заплатишь за смерть Михал Палыча.
И дверь тихонько закрылась.
Назад Женя возвращалась в несколько приподнятом настроении. Свежий воздух, которого она давно лишила себя, разрумянил ей щёки. Она шла по ярко освещённой улице и невольно подумала: «Всё-таки Москва – мой город. Никуда я отсюда не уеду». А ещё ей подумалось о том, какими волнами течёт жизнь (по крайней мере, её жизнь): были полуголодные, полунищенские годы в родном городе, когда она даже не могла себе позволить купить вторую юбку. Потом был этап жизни, когда не успевала подумать, как тут же её желание исполнялось. Сказочным Дедом Морозом, исполнявшим желания, был Осокин. Теперь, когда его нет, жизнь опять вернётся в прежнее русло. Как всё просто: чёрное – белое, плохое – хорошее. Третьего не дано, выбор только из этих двух категорий. Но как обидно снова возвращаться на чёрную полосу!
Если бы только Женя Лаптева знала, какие ей ещё предстоят полосы в жизни!..
Возвращаясь из недавнего гастронома, ныне гордо именуемого супермаркетом, Женя вдруг увидела у своего подъезда «Скорую помощь» и милицию. Она резко остановилась. То, что ещё не отболело, вновь встало перед глазами. Дача в Переделкино, внезапный сердечный приступ у Михаила. Она плакала, рыдала, кричала, звала, делала искусственное дыхание – но всё напрасно. Приехавшая «неотложка» ничем не могла помочь. Врачи только разводили руками…
Как из незажившей раны льётся кровь, так из её неотплакавших своё горе глаз брызнули слёзы. Она побежала, не видя дороги перед собой, закрывая лицо руками в перчатках и сдерживая рыдания. Забежав в квартиру и захлопнув за собой дверь, она разрыдалась в полную силу. Её тело содрогалось от рыданий. Выплакав весь водопад слёз, она постепенно успокоилась. Облизывая пересохшие губы, оглядываясь вокруг себя в пустой квартире, она снова и снова спрашивала себя: «Зачем теперь жить?» Блуждающий по комнате взгляд наткнулся на портрет Осокина. «Поэтесса – это прежде всего судьба», – словно бы сказал он ей. «Легко так говорить, – подумала Женя, – а когда у тебя не осталось ничего в этой жизни, полная пустота, и стихи не пишутся, и никто их не печатает – тогда поэтессе незачем жить…»
А в это время этажом ниже шёл допрос свидетелей по поводу убийства или самоубийства сантехника Егорова, горького пропойцы, давно потерявшего человеческий облик.
– Вот я вам и говорю: это она убила его. Видели, как она пробежала мимо, закрывшись руками? – шамкала старуха беззубым ртом. – Я видела, что она выходила из его квартиры. Она и мужа свово убила. Такой замечательный человек был! Она ещё летом нам в подъезде заявила, что убьёт его. Сказала, что в Москву приехала за квартирой, а не за мужем.
Следователь старательно записывал каждое слово в протокол. Дав старухе подписать её показания, он сказал:
– А теперь навестим вашу соседку.
Женя даже не удивилась, когда к ней позвонили. Она открыла сразу, точно ждала гостей. Она не смутилась, увидев людей в милицейской форме. Они о чём-то спрашивали её, но смысл их вопросов не доходил до неё. В конце концов, Женя, чтобы прекратить этот балаган, сказала непрошеным визитёрам:
– Чего вы от меня хотите? Показаний? Я ничего не знаю. Пишите, что хотите, я всё подпишу.
Один из гостей начал быстро что-то строчить. Потом дал Жене. Не читая, она подписала в нужном месте. Все стали переглядываться, а потом один из них сказал:
– С кем вы живёте? Одна? Тогда возьмите с собой смену белья, гигиенические принадлежности, ну всё, что вам, женщинам, нужно, и проедем с нами.
После некоторой паузы Женя равнодушно спросила:
– Вы хотите посадить меня в тюрьму?
И сама же ответила:
– Что ж, если там кормят и дают крышу над головой, то я согласна.
II
Обитатели камеры предварительного заключения не на шутку всполошились. В этой камере сидели приличные женщины.
Галина Петровна, даром, что по отчеству называлась, молодая, красивая, длинноногая блондинка с томным взглядом, была владелицей фирмы по продаже автомашин, вела двойную бухгалтерию и обвинялась в неуплате налогов.
Анна Ивановна, дама почтенного возраста, бухгалтер фирм-однодневок, которые открывались её бой-френдом, молодым обходительным красавцем Георгием. Они собирали деньги и исчезали, чтобы всплыть в другом месте под другим названием и другим видом сбора денег. Анна Ивановна, подписывая бухгалтерские документы, больше смотрела не в них, а в глазки своему Георгию. Когда она очнулась от сладких грёз, то обнаружила себя на нарах, а её Георгий был то ли на Канарах, то ли ещё где, но при этом он сумел снять все деньги, которые были у них на счету благодаря её подписям на банковских чеках.
Третья женщина – Марина, молодой врач, обвинялась в смерти ребёнка. В день ареста она порвала свой медицинский диплом и поклялась никогда не переступать порог лечебных учреждений.
У каждой из них было своё несчастье, все они переживали по-своему, но было у них общее: они боялись появления криминальных соседок. Каждый прошедший день они смотрели на четвёртое, пустое пока место и тихо радовались, что его никто не занял.
В тюрьме слухи опережают события и всё узнают раньше времени. Они узнали, что к ним подселяют убийцу. Причём двойную убийцу. Причём один из убитых – её собственный муж.
Ужас объял всех троих. Дело шло к ночи, а как оставаться на ночь рядом с убийцей?
– Спать ночью не будем, – сказала Галина.
– Можно спать по очереди, – предложила Марина.
– Ой, девочки, ничего уже нам не поможет, – вздохнула бухгалтер Анна Ивановна. – Мы ведь в тюрьме.
Тут загремели железные запоры, дверь отворилась и вошла невысокая молодая женщина в джинсах и джемпере с вещами в руках. С виду она была похожа на девочку-подростка.
Три пары глаз неотрывно следили за ней. Новоприбывшая увидела свободное место, легла, не раздеваясь и не расстилая белья, и отвернулась к стенке. Воцарилась тишина.
– Может, спросим, как зовут? – шёпотом сказала Галина.
