– Проще мне до Вас доехать, чем Вы будете плутать по закоулкам. Стойте на месте, я через полчаса буду.
Тридцать минут мы ждали Юлю. Час ехали до Профсоюзной, где, как выяснилось, жила со своим гражданским мужем Олегом моя племянница. На наше счастье, Лена оказалась дома. Открыв дверь и увидев нас троих, она присвистнула от удивления:
– Так, не хватает только тетки… Чем обязана появлением родственничков?
– Не юродствуй! – оборвал я племянницу, ощутив запах перегара. – Теперь понятно, почему Тебя нет на занятиях.
– Что, контролировать станете?! – Ленка сделала попытку захлопнуть дверь.
– Алена, кончай выступать. Бабушка умерла! – Юлька прошла в квартиру, предлагая нам сделать тоже самое.
– Баба Наташа? Как умерла? Когда? – Лена растерянно переводила взгляд с Юли на меня, потом на Валеру.
– Ночью. Гала под утро обнаружила. Надо ехать хоронить. Ты чего телефон-то вырубила? – упрекнул я племянницу.
– Слышать никого не хотела…
– Сама расскажешь, от чего или как?
– Вам расскажу. Но без передачи матери, договорились?
– Договорились, валяй! – за меня ответила Юлька.
– Забеременела я. А Олег ничего не хочет слышать о ребенке. На аборт гонит. Вот я и не в себе. Его выгнала, одной хотелось побыть, обдумать все.
– Наедине с бутылкой, значит. О ребенке подумала, если рожать станешь? – поинтересовался я у племянницы. – Ты все же медик, последствия алкоголя и прочие факторы должна просчитывать.
– Какой Ты правильный, дядя Саша, аж тошнит…
– Тошнит Тебя, подруга, от токсикоза, а не от отца! – резонно заметила Юлька. – Короче, собирайся, надо ехать в Приволжск.
– А когда едем, дядя Саша? – жалобно спросила Ленка.
– На поезда мы опоздали, придется на машине…
– Отец, а ты разве выдержишь? Практически тысяча километров, ночью? – забеспокоился Валера.
– Будем меняться. На безлюдных участках буду давать руль Тебе…
– А лучше мне. У меня и права, и опыт вождения уже имеется, – вмешалась Юля.
– Давно за рулем? – опешил я.
– С полгода уже. Митька мне «Оку» подарил. Я не хотела Тебе говорить, чтобы Ты не волновался…
– Воистину, нет худа без добра! Чего только не узнаешь о детях и родственниках! – я выразительно посмотрел на Лену. Потом перевел взгляд на дочь. – Помоги сестре собраться. Тогда ведь и за Твоими вещами надо будет заехать, а времени в обрез, не совсем же ночью ехать! – попросил я.
Вера ничуть не удивилась, увидев вместе с нами и Юлю. Право же, смерть близкого человека примиряет родственников. Даже желание ехать в Приволжск на машине не повергло ее в шок. Выехав за пределы МКАД, я доверил руль дочери. Вела она осторожно, но уверенно, по принципу «Тише едешь, дальше будешь». Убедившись, что машина и наши жизни в надежных руках, я договорился с Юлей, что до полуночи машину ведет она, а на самом трудном отрезке, с полуночи до четырех утра, когда особенно клонит спать, за руль сяду я. Откинув голову на кресло, я задремал на переднем сиденье. В тревожной дремоте проносилось все детство, юность, все, что было связано с мамой, отцом, бабушками и дедушками, семьей, одним словом.
Глава первая. Детство
Я появился на свет Божий в декабре 1951 года, в славном городе Ташкенте – втором по площади и четвертом по населению из городов тогдашнего могучего Советского Союза. По медицинским показателям я не должен был остаться в живых – рожала меня мать тяжело и только вмешательство нейрохирурга профессора Гаспаряна – память не сохранила его имени и отчества – спасло мне жизнь. Мне не было еще и суток от роду, как скальпель профессора Гаспаряна отсек лишнее опухолевидное образование – мозговую грыжу, с которой меня угораздило появиться на свет. Откуда болезнь? Мама как-то призналась мне, уже взрослому, что во время беременности отец однажды во время скандала ударил ее в живот…
Так ли это было на самом деле, не знаю, но профессор Гаспарян спас мне жизнь. Это он дал мне имя, умывая руки после операции и слыша мой пронзительный крик – вероятно, резекцию грыжи делали без наркоза.
– Пусть кричит, как великий Македонский! Александром назовите! – посоветовал профессор плачущей от счастья бабушке, – мама в первые сутки моей жизни с постели от собственной слабости еще не вставала.
Профессор честно предупредил бабушку перед операцией о возможных рисках. «Будет или гений, или дурак!» – вполне безапелляционно выразился светило медицины. Насчет гениальности промолчу – скромнее надо быть, скромнее, да и будь я гением, вы бы обо мне услышали гораздо раньше – Лермонтов погиб в 27, Пушкин – в 37, вот то были гении! – Но и от дурака я явно далеко ушел.
Боязнью за мою жизнь можно объяснить мамину вторую беременность – через год после меня на свет появилась моя сестра Галина. Действительно, медицина, связавшись со мной в первые же сутки после рождения, еще долго не отпускала из-под своей опеки. Чем я только не болел в детстве! Моя медицинская карточка в детской поликлинике была, пожалуй, самая «толстая» – из самых серьезных заболеваний запомнились туберкулезный менингит, желтуха или гепатит, корь, камни в почках. Уже 19-летним я перенес ветрянку – в инфекционной больнице просто не существовало палат для взрослых с таким диагнозом, меня положили в детскую палату. От ветрянки осталась щербинка на лице, а от болезненности в детстве – «белый билет», как тогда называли в народе вполне красный по цвету военный билет, выданный мне в 18 лет – в армии по состоянию здоровья я никогда в жизни не служил.
С какого возраста человек начинает помнить себя? Ученые утверждают, что с двух лет. Но отчетливо в памяти всплывают картины какого-то семейного праздника. Теплый ташкентский вечер. Стол, накрытый во дворе – дед жил прямо в школе, в отдельном флигеле, разумеется. Как потом оказалось, был май 1956 года – славное для страны время, только недавно прошел ХХ съезд партии, Н. С. Хрущев выступил с докладом, осудившим культ личности И. В. Сталина, подуло ветром перемен. Дед в тот майский вечер праздновал свой 50-й день рождения. Мне дед казался тогда таким старым, но Бог после того майского дня дал ему еще 33 года жизни, мне бы еще хоть немножко – мне уже 55-ть, а кто знает, сколько там впереди?
Почему мне врезался в память именно тот вечер? Стоя перед многочисленными дедовскими гостями, я рассказывал первый в своей жизни анекдот. Представляете пятилетнего кроху, рассказывающего, как его сверстник приходит в булочную и спрашивает у продавщицы: «У вас изюм продается?» – «Нет», – отвечает продавщица. «А булочки с изюмом?» «Есть, тебе сколько?» «Наковыряйте килограммчик!» – просит кроха.
Из детских уст звучало весьма убедительно. Что еще осталось из тех сугубо детских воспоминаний? В перерывах между болезнями я, как и большинство моих сверстников, посещал детский сад. В детском саду я очень любил дежурить и категорически не спал днем. Воспитатели, каюсь, шли мне навстречу, дежурил я очень часто, а спать, вернее, лежать с открытыми глазами, меня заставляли редко – теперь я понимаю, это случалось в те дни, когда детский сад проверяла очередная комиссия. Впрочем, иногда не укладывали и при комиссии – достаточно было назвать фамилию неспящего ребенка – Трубецкой – как комиссия все понимала. Детсадик был ведомственным, железнодорожным, а дед работал заместителем начальника управления учебных заведений Среднеазиатской железной дороги, то есть, непосредственным начальником всех этих комиссий.
Еще из садовских воспоминаний в память врезалась катастрофа самолета Ил-14, выполнявшего рейс Москва – Ташкент. Сейчас искушенный читатель моего возраста или старше воскликнет непременно: «Не может быть, в советское время об авиакатастрофах не сообщали в открытой печати». За все годы лишь однажды при Брежневе, когда в результате столкновения двух самолетов погибла в полном составе ташкентская футбольная команда «Пахтакор», власти были вынуждены сообщить о происшествии в СМИ – как иначе объяснить миллионам болельщиков исчезновение футбольной команды высшей лиги? О той давней катастрофе 1950-х годов я узнал лишь потому, что среди пассажиров злополучного рейса оказалась заведующая моим 12-м железнодорожным детсадом Галина Ивановна. Уж как она, безусловно имевшая право на бесплатный железнодорожный билет, попала на самолет, не помню – то ли муж работал пилотом «Аэрофлота», то ли Галина Ивановна просто опаздывала из отпуска – память ребенка столь тонких подробностей не зафиксировала. Но, как дед рассказывал о гибели моей заведующей, как плакали воспитательницы – помню отлично. Пройдет еще лет шесть – семь и уже школьником я попаду на экскурсию в аэропорт – там работал отец кого-то из одноклассников. Нас прокатили по летному полю, показали Ил-18-й, даже в кабину его провели. На выходе, на самом краю летного поля, мы, ребятишки, увидели груду металла, в которой с трудом угадывались контуры самолета. Родитель, работавший за экскурсовода, объяснил нам, что в середине 1950-х при посадке разбился Ил-14, это все, что от него осталось. Почему обломки не сдали в металлолом – точно не знаю. Возможно, их оставили как своеобразный памятник жертвам катастрофы.
