и кончились, да общество мясом уже запаслось. Пришлось, правда, все картошечные поля крепкой изгородью обнести от кабанов и медведей, да ловушек на них поставить. В те ловушки ещё две свиньи попались позднее.
Мужики целыми днями рыбу ловили в окрестных речках, а вот ягод и грибов опять не уродилось, но до осени община дожила.
И снова, как в дурном сне, повторилась прошлогодняя картина. Собранной из земли картошки еле набиралось до Рождества, но скотины во дворах сейгод не осталось совсем. Немного вызрели капуста и репа, так опять набежали боярские тиуны и забрали весь урожай, да вдвое против прежнего недоимки на каждого хозяина повесили. Ладно, народ догадался половину картошки сразу в схроны убрать, только тем и выжили.
Совсем плохо стало в деревне, ни петухи не поют, ни коровы не мычат. Тишина, как на кладбище, даже голодные детки не радовали своим смехом и песнями, всё больше по болотам ходили, корни рогоза и кувшинок выкапывали. Снег осенью выпал рано, морозы землю застудили как раз в Успенский пост, в августе, значит. А реки ещё не встали, не успела остыть вода в реках.
По реке и приплыли новые баре, зато со старым дьячком, жаль, без муки и консервов. И стрельцов с ними было всего три человека оружных. Зато привезли баре каждому хозяину письма и гостинцы от детей, что год назад за границу отправили. В письмах тех, что дьячок прочитал всему сельскому сходу, писали дети про свою жизнь на чужбине, как живут в тепле и сытости, учат буквицы и цифры разные. Звали дети к себе родных, а баре подтвердили, что примут семьи на жительство, работой обеспечат, да и жильё найдётся.
Гостинцы немудрёные сразу детишки младшие съели, то пряники да леденцы были, сохранённые старшими отроками и девицами от своих обедов заморских. Ещё снимок баре отдали, где все деревенские были нарисованы как живые. Видно, что сытые, хорошо одетые, подросли немного за неполный год. Весь вечер и всю ночь плакали бабы, чесали затылки мужики, не понимая, грустить или радоваться сему.
А баре иноземные утром объявили, что заплатят недоимку за каждого хозяина, кто поедет с ними в Новороссию. Да не старосте, коему деньги сохранить тяжело будет, а самому боярину Захарьину-Кошкину. А старосте дьячок бумагу в том оставил для тиунов, дабы не лютовали.
Шесть дворов решили к детям подаваться, свои запасы обществу оставили, всё имущество раздали, ведь не вмещаются сани и телеги в лодку барскую. Поклонились друг другу односельчане, да и попрощались навсегда. Совсем плохо стало в деревне, хотя припасов добавилось: картошка от уехавших вся осталась и клюква с сушёной рыбой.
По первому льду ещё приехали иноземцы, но другие. Нанимали работников на строительство чугунки, лес рубить для просеки, прочие работы выполнять. Платить подрядились мукой и консервами, половину платы сразу привезли.
Семерых мужиков отпустил староста на эти работы, остальные в деревне остались, дабы охранять баб и детишек. Неспокойно было в округе, зимой волки не боялись днём в деревню забегать, слух шёл о татях под Рябиновкой. Бог миловал, волки только двух последних коз зарезали, а тати в Теребиловку не добрались. Померли всего три человека из общины за зиму голодную.
На вербное воскресенье вернулись мужики с заработков, привезли муки и консервов, семенной ржи на посев, картошки на посадку. Хоть и нет в деревне лошадей, а сеять надо, земля за два года отдохнула, на старых полях урожай будет, решили мужики. Тут и Пасха пришла, а на неё новые гости наведались, на сей раз русские люди, наглые. От боярина Плещеева люди прибыли и принялись сманивать мужиков на юга, в новые земли русские.
Баяли, южнее Камня и на Алтае земля сплошь чернозём, пшеница сам-десять урожай даёт, травы отборные, народа мало, по двадцать и больше десятин на семью нарезают. Сам боярин на новых землях лес разрешает рубить невозбранно, три года обещал мыто не брать, зерно да коня каждому хозяину выделить. Крест целовали, что не обманут молодцы залётные, да со старостой торговались, чтобы тот отпустил людей из общины.
Долго торговались, дня три сидели-рядили, но сговорились. Отпустил староста ещё шесть хозяев на юг, за Камень, на алтайские чернозёмы. О том ряд написали, а люди боярина Плещеева всю недоимку за шесть семей старосте отдали да ещё двух коняжек степных оставили. Конями теми и подкупили старосту, не на себе хоть пахать придётся.
Едва успели попрощаться селяне, как снег и растаял. Полыхнула весна, жаркая и голодная, как всегда, перешедшая в тёплое лето, чтобы закончиться урожайной осенью. Не могли нарадоваться теребиловские мужики и бабы богатому урожаю, не помещавшемуся в закромах. Но часть урожая староста припрятал, памятуя два прошедших года. И правильно сделал, поскольку тиуны боярские нагрянули опять после Успенского поста. Да не просто нагрянули, а велели в счёт недоимки собираться на юга всей Теребиловкой, тоже на чернозёмы, только возле Чёрного моря.
Лаялись со старостой тиуны изрядно, особенно пеняли за отпущенных мужиков из общины, хоть и с погашенными недоимками. Чем только не угрожали старосте, и плетьми, и боярским судом, да два голодных года отучили мужиков бояться смерти. Стало общество крепко за своего старосту, а тот смог тиунам противиться, отстоял от переселения восемь семей. Только три хозяйства согласились отправиться с боярскими тиунами на юга, за что все недоимки Теребиловке были списаны, о чём бумага выдана старосте.
Так и началась новая жизнь в деревне Теребиловке после голодных лет. Восемь дворов из двадцати трёх осталось, зато без недоимок и с родными людьми на Алтае и в Новороссии. Теперь было чем напугать боярина и его тиунов теребиловцам, коли безобразничать начинали. Мол, в любое время уедут в лучшие края, благо Юрьев день никто не отменял. А в голодные годы впредь по царёву указу разрешалось крестьянам уходить в любое время от хозяина, который своим людям не помогает, оброк не снижает, а токмо обирает, коли недоимки выплатят полностью.
Глава первая
Тропинка вилась вокруг крепких дубов, вытянувшихся к небу в стремлении захватить больше солнечного света. Прежние хозяева поместья не проводили санитарную вырубку своих лесов, скорее всего, от жадности, в результате вековые дубы были не толще сорокалетних сосен, мешая друг другу раздаться вширь. Все деревья рвались вверх, где смыкались кронами, отчего в солнечное летнее утро в дубраве царил сумрак, а земля и редкие травяные островки под ногами чавкали от сырости.
Сергей недовольно оглянулся, рассматривая свои отчётливые следы на тропинке, и
