Александр Викторович усмотрел погрешность в организации труда трактористов. «Пожалуй, — предположил он, — тракторов тут более, чем требуется». Когда мы приехали на базу, он сказал об этом Ковалю: «Съезди, посмотри».
Потом, уже без Немцова, мы сидели в кабинете Коваля, не зажигая света, разговаривали. Я, естественно, допытывался, как тут живется-работается.
— Приехав, допустим, после отпуска, — тихо рассуждает Коваль, — многие жалуются: дома измотали всякие хлопоты, похудел. Дня три-четыре входишь в наш ритм. Освоишься — и пошло дело. А что до еды… Столовая у нас открыта практически круглые сутки. Ешь, сколько угодно. Хоть три раза в день, хоть шесть. Когда ни придешь — накормят. На еде мы не экономим.
Жить мужику у нас проще, чем дома. Тут у него работа — и больше ничего. Втянулся — и пошло.
О том же говорил мне Немцов. Мужик в артели отвыкает от семьи, «портится». Приедет он домой, в гастроном его не заставишь сходить. Жене по дому помочь отказывается: «Я заработал, обеспечил, не дергай меня по мелочам». Знать только работу и ничего кроме нее — такая жизнь по нынешним временам слишком легкая.
Артель предпочитает принимать тех, кто приехал издалека: они напрочь отрываются от семьи. А если дом близко, артельщик хуже работает. То ребенок заболел, то картошку выкопать отпусти. А бывает, отпрашивается мужик и не говорит зачем. Не говоришь — значит потерпишь. Но утром его койка пуста. Ночью снялся. Дело ясное: заревновал…
Уже за полночь. Я иду спать, а Коваль уезжает на гидравлику — о задании председателя он не забыл. Вернулся он часа через два. Вскоре я уснул. Всю ночь за окном отъезжали и прибывали тяжелые грузовики.
Утром Коваль знакомит меня с Владимиром Даяновичем Сарапиным, который, взяв меня под опеку, привел к танкетке, у которой стояли три парня — Александр Козлов, шофер, Александр Шабунин, тоже шофер, и Владимир Трофимов, горный мастер. Сейчас мы поедем, но сначала — короткая беседа.
Сарапин — секретарь парторганизации артели, в которой 55 коммунистов. Что и говорить, парторганизация эта необычная. Все-таки все здесь чувствуют себя людьми временными — собрались, повкалывали и разъехались. Откровенно говоря, коммунисты предпочли бы оставаться в тени. Может быть, они стесняются того, что подались за «длинным рублем». Вообще неизвестно, хорошо или плохо то, что они оказались в артели, есть ли в том «криминал». Вроде что-то есть «такое». А вроде, если задеть за живое, ничего «такого» и нет.
Ну, поехали. Куда? Значит, так, едем брать золото. Дело это строгое, посторонние при сем присутствовать не должны, но корреспонденту отказать нельзя.
Все забираются внутрь автомобиля, оставляя мне место рядом с водителем. Я закрываю тяжелую железную дверцу и — можно ехать.
Поворачиваюсь к Шабунину.
— Не тяжело?
Мне говорили: в артели не всякий выдюжит, тут только с крепким хребтом выживают. А Саша Шабунин — я на это сразу обратил внимание — невысок и щупловат. Потому и спросил, не тяжело ли ему.
— Нет, нормально, — ответил он.
— Он у нас жилистый, — подмигнул Козлов.
Саша совсем еще молод. 23 года всего-то. Что он может? Оказывается, многое. Шофер, сварщик. «Если надо, поваром могу». Теперь вот — сполощик. (От слова «споласкивать» — сейчас мы это увидим). Саша прошлый год провел в артели. Домой вернулся, женился, оставил молодую жену в Южноуральске, а сам — обратно, в артель. Денежки ушли на музыкальную аппаратуру, на свадьбу опять-таки, теперь Саша хочет накопить на автомобиль.
Нет, не такими я представлял артельщиков. Совсем не такими. Матерый, косая сажень в плечах, скуп на слово, тем более на эмоции, душа на замке, что называется, работяга — таким виделся мне старатель. А тут — молодые ребята. Приветливые, улыбчивые лица. На вид никакие не богатыри. «Конкурс», тем не менее, прошли, артель их приняла. Через час я понял за что. За трудолюбие. Я видел, как они работают. Погонять не надо. Слова не надо и даже взгляда. Сами все делают.
А знают не одно дело, а два-три. На всех четверых наберется специальностей двенадцать, если не больше. И еще там готовы работать, куда пошлют.
— Недавно ездили лес валить, — сообщает Сарапин. — Потом пилораму монтировали.
На пилораму-то и свернули сразу. Да, пилорама. Уже под навесом. И даже что-то вращается.
— Сегодня пустим.
— Зачем? Пригодится в хозяйстве. Допустим, дрова пилить и продавать. Рублики — в общий котел.
Нельзя не заметить: тут все увлечены, буквально-таки глаза горят. Как же — не было пилорамы и есть. Из ничего. Собрали! Сумели! Раму — из лома подняли. Рельсы ржавые — из шахты. Ножи выписали. Что-то выточили. Что-то выпросили. Если захотеть, все можно. А они хотят.
Пилорама — между делом. Заехали посмотреть. Интересно же, как идет дело. Но сегодня им тут не работать. По крайней мере с утра. Сегодня с утра — главная работа. Самая главная — взять золото.
Поехали, время не ждет. Через полчаса мы у промприбора.
Исповедь у гидромонитора. Сколько весит трудодень? База в чистом поле. «Прошу вызвать»Промывочный прибор, если коротко, — это высоко поднятые на бревнах два наклонных лотка. Лотки застелены резиновыми, ячеистыми ковриками. Почти такими же, какие выставляются на лестничной площадке у порога. Пульпа подается сюда по трубопроводу. Мутная вода стекает, камешки скатываются по лоткам вниз, в отвал, а крупинки драгметалла застревают в ячейках ковриков.
Издали промприбор напоминает «катюшу».
Отключен трубопровод — промприбор успокаивается. Последние капли стекают в отвал. Все поднимаются по лестнице наверх. Сняты пломбы. Открыт кран чистой воды. И пошло — сверху вниз, каждый коврик поднять, прополоскать в струе воды, сложить на борт. Оно бы ничего, особенно летом. А на студеном ветру тут неуютно, все-таки вода вокруг.
Наконец все коврики прополосканы, и на последнем поблескивает амальгама. Шабунин собрал все крупицы, сбросил на ладонь — вот он, конечный результат. Горы земли выворотили ради этой горсти. Драгметалл уложен в круглый стальной контейнер. Коврики разостланы и закреплены в лотках. Дело сделано.
Сарапин, подняв контейнер, обращается ко мне:
— Заметьте, кого ни встретим, все будут спрашивать, сколько взяли сегодня.
И действительно, не успели мы спуститься вниз, шофер самосвала тормознул, высунулся из кабины:
— Ну, как сегодня?
— Нормально.
Часа через два оказываемся у старого отвала. Здесь один гидромониторщик и бульдозер. Что-то застопорило, есть время в будке выпить стакан чаю. И поговорить. Покопаться в психологии старателя, то бишь, в его душе. Это замечаю, интересно не только мне, но и им самим.
— Возьмем меня, — говорит Сарапин. — До артели был начальником цеха на заводе. Работа известная — нервы, свистопляска, ругня. А тут я работаю спокойно. Я в артели с самого начала. Вы думаете, только из-за денег? Нет. Я с ужасом думаю: как же мне возвращаться на завод? После артели я ведь там не смогу!
Тут у нас каждый знает свое дело. Никто никого не принуждает, не стыдит, не уговаривает. Никто, наконец, не орет. Сказано — сделано. Если ты снабженец, где хочешь возьми, откуда хочешь привези, но кровь из носу дай все, что положено для работы. Вот трафареты закончились. Прииск не дает ничего. А забота моя. Делать нечего, еду на завод, договариваюсь — привез трафареты. Все в порядке.
У нас, если гвоздь загнулся, его не выбрасывают. Каждый водопроводный кран бережем, обрезок трубы не выбросим.
У нас работа творческая. Был в артели Курдинок Николай Романович. Вот это ас!.. Сначала электриком значился. Потом видим, на все руки мастер. Причем редкий рационализатор: помозгует и обязательно-найдет выход из любого положения. Тогда решили: пусть занимается всем, чем хочет. Сколько он сэкономил труда, материалов!.. И мы к нему обращались по любому вопросу.
Мы все время ищем, как сократить затраты. Возьмите нас. Вы видели: мы все делаем вместе. А раньше водитель привезет и сидит ждет, пока сполощики работают наверху. Мы доказывали: давайте совместим. Нам отвечали: нельзя, не положено. Однако мы свое доказали.
— Но атмосфера у вас, надо полагать, трудная. Люди съехались из разных мест. Знают, не надолго. Только бы урвать свое. Закон джунглей. Тут уж не до взаимовыручки. Того, кто послабей, могут так зажать, что и не пикнет. А?
— Неправда, — вмешался в разговор Саша Козлов. — Мы живем дружно. Тех, кто «сидел», в артель вообще не принимают. А бичи попадаются, но очень редко. И блатных нет. У нас все равны.
Если я заболею, знаю, что вот он, Саня, за меня отработает. А потом, конечно, я за него. Кому-то срочно надо ехать — соберем ему денег на дорогу.
— Нет, — вздыхает Сарапин, — не только ради денег мы тут работаем.
— И все-таки еще о деньгах. Я понимаю, год повкалывать в артели. Ну два. А ведь вы уже шестой сезон.
