занятым раздачей еды, при этом ее вездесущий ингалятор с вентолином оттопыривал карман. Озомена мысленно пообещала себе больше не задавать подобных вопросов. Мимо нее прошла одна из сестер отца, тетушка Эдна, неся на руках маленького ребенка. Узнав сестричку, он потянулся к ней своими слюнявыми пальчиками. Помахав братцу, Озомена отправилась на скотный двор, чтобы немного побыть одной.
И там, возле загона с козами, стоял какой-то мальчик. Озомена хотела было развернуться и уйти, но потом подумала: с какой это стати? Ведь все тут принадлежит ее дедушке. Откашлявшись, она произнесла:
– Прости, но тут нельзя находиться посторонним.
На самом деле Озомена не была уверена в своей правоте – а вдруг это какой-нибудь дальний родственник, а значит, ему тут рады, – но интуиция подсказывала, что это не так. В соседнем загоне развалились на сене бабушкины овцы, и когда мальчик протянул к ним руки, они забились в угол. Под ногами кружились курицы: они склевывали листья с ветки азимины[7], специально привязанной к столбу, чтобы птицы не передрались насмерть. Мальчик даже не обернулся на слова Озомены.
Сам загон был глинобитным, дающим прохладу, но крыша из цинковых листов трещала от жары.
– Ты меня слышишь или нет? – растерянно повторила девочка. И ее, и Мбу мама научила хорошим манерам, отчего Озомена частенько не могла найти общего языка с одноклассниками, находя их грубыми, когда они не реагировали на самые обычные вопросы. А еще они смеялись, что она не знала местных игр, посмеивались над ее домашними завтраками, над ее акцентом, продолжая это делать, даже когда Озомена заговорила как все. Чужая грубость вызывала в ней чувство неловкости, как будто это она виновата.
По-хозяйски сплетя руки на груди, Озомена сказала:
– Если ты не желаешь меня слушать, я сейчас позову кого-нибудь из взрослых. И моя бабушка тебе задаст.
Развернувшись, она прошла мимо источающего жаркие миазмы туалета с выгребной ямой, что по левую сторону, – Озомена направлялась к кухонной пристройке, заваленной всяким скарбом, которым пользуются женщины: мотыгами и мачете, пустыми джутовыми мешками, сетчатыми переносками для кур. Все эти предметы были измазаны либо черным суглинком, либо рыжей глинистой землей. Через щелочку меж досок можно было разглядеть корзину с сушеной рыбой, подвешенной к почерневшей балке над тем местом, где бабушка разводила очаг для готовки. Рядом с корзиной висели потемневшие кукурузные початки.
Пристройка эта находилась слева от Озомены, а чуть дальше и правее – душевая кабинка с потрескавшимися каменными ступеньками, сквозь которые пророс мох. Земля в этом месте всегда была влажной, а высокое тенистое дерево уже давно не приносило плодов, так как впитало слишком много мыльной воды. Озомена намеревалась обойти пристройку и позвать кого-нибудь из женщин, что готовили еду на улице в водруженных на треноги котлах. Девочка слышала, как они переговариваются, видела дымок в воздухе, знала, что рядом ошивается собака по имени Чаззи, от которой Озомена старалась держаться подальше: с каждым новым пометом Чаззи становилась все злее, потому что щенков у нее отбирали для продажи. Подойдя ближе и увидев, как Чаззи навострила уши, Озомена почувствовала неладное: она знала, что за спиной ее точно стоит тот самый мальчик.
Чаззи вскочила и начала рычать. Развернувшись, Озомена сразу же уперлась глазами в черную метку на груди мальчика. Она даже не успела среагировать, как мальчик потянулся рукой к ее спине и дотронулся до зудящей болячки. Озомену пронзили жар и боль, рот ее открылся в немом крике, а Чаззи на цепи совсем обезумела. С клыков гавкающей собаки потекла пена.
Это Озомена только думала, что кричит, но на самом деле она не издала ни звука. Соленая боль, подобная безмолвно кричащей улитке, содрогалась в ее голове, вливаясь в кровоток. Женщины начали кидать в Чаззи всякими объедками, но потом решили подойти и посмотреть, что же она так заходится.
На пороге кухни лежала Озомена: ее кофточка цвета индиго была разодрана на спине, а на месте болячки вздулся огромный волдырь. Тут поднялся шум и гам, со страху все забыли про поминки, на улицу выбежала бабушка. Увидев спину внучки, она начала смеяться и плакать одновременно, и все уж подумали, что она спятила, потому что никогда прежде ее не видели в таком состоянии. Но женщины все же сделали все, как велела им бабушка: помогли девочке сесть и побежали за ее отцом, что находился под навесом среди старых друзей и одноклассников, своих и его брата. Ведь их так и звали – братья-неразлучники, хотя никто даже не подозревал, что истинная причина крылась в чем-то более важном, чем просто кровное родство. Отец подошел к Озомене, взглянул на нее и ушел. Он вдруг стал еще более хмур и молчалив и даже не стал выслушивать соболезнований от делегации священников, которых он всегда лечил бесплатно. Жена спросила, что случилось, но и ей он ничего не ответил.
Озомена сидела и корчилась от боли, Чаззи все гремела цепью, стараясь допрыгнуть до девочки, и ее плоские оттянутые соски болтались на животе, словно маленькие розовые флажки. Странный мальчик подошел к Озомене, наклонился над ней и прошептал «прости», и дыхание его было подобно прохладному ветерку.
Глава 2
Озомена: день сегодняшний
Солнце злобно светит прямо в глаза. Для своих десяти лет Озомена довольно высокая, но в основном за счет вытянувшихся ног. Это создает много неудобств, как, например, сейчас, когда она сидит рядом с мамой в машине, и козырек в салоне никак не спасает ее от солнца. А это еще только десять утра. Лицо девочки горит от жары, над губами выступил пот, а меховые чехлы «Хонды Прелюд», предназначенные для страны с более суровым климатом, где она собственно и была куплена, неприятно колют шею. Но Озомена не смеет чесаться. Нынче ее мама Приска сердита как скорпион, может и укусить.
– Не забыла принять лекарство? – спрашивает Приска.
Озомена сначала кивает, а потом говорит:
– Да, мамочка. – Она закрывает глаза и думает, что уж лучше б ехала на заднем сиденье – это ее обычное место, для нее и Мбу. Однажды они на пару расковыряли дырку в чехле, случайно прожженную папиной сигаретой. Но потом Мбу стала уже достаточно большой, чтобы сидеть спереди. Озомена с завистью думает о том, что сейчас козырек машины замечательно защищал бы лицо сестры от солнца.
Пропасть между сестрами постепенно расширялась, а когда Мбу перешла в среднюю школу, то уж совсем внаглую начала злоупотреблять своим старшинством. Теперь она зовет Озомену «ребенком» и наслаждается своими женскими секретиками. Да что там говорить – они стали почти чужими: одна только командует, а вторая ропщет, но подчиняется. Озомену просто бесит, что Мбу стала косить под маму,
