Больно молод ты для международника-то, — скептически окинув взглядом журналиста в спортивном костюме с женского плеча, скривился Кузьмич. — Тем более для журналиста.
Вячеслав вспыхнул, вскинул голову, возмущенный таким недоверием.
— Документы в палатке!
Кузьмич продолжал давить взглядом.
— Ну, пошли… журналист… — вот умеет Сидор Кузьмич так слово молвить, что потом ходишь полдня и хочется помыться!
Стеблев дернул головой, подхватил планшет, закинул ремешок на плечо, одернул коротковатый костюм и первым шагнул из кустов акации на поляну.
— А ты… — Сидор Кузьмич прищурился, разглядывая мою искривленную болью физиономию. — Заканчивай здесь… маяться. Болен — нечего ехать. Дома сиди, в кустах не гадь! Природа, якорь тебе… — мичман запнулся. — М-да… Только якоря тебе и не хватало… — начальник махнул рукой и полез в карман за сигаретами.
— Сидор Кузьмич, да тут уже прихватило… Я не думал… — повинился я, по-прежнему держась за живот.
— Прихватило его… — передразнил Кузьмич, и вдруг резко, без перехода. — О чем с Игорьком трепались? — и взгляд такой тяжелый, пристальный, аж до позвоночника.
— Дык ни о чем… — я подал плечами, демонстрируя недоумение.
Не доверяю я тебе, Сидор Кузьмич, и еще долго доверять не буду. Пока не пойму, кто ты и на чьей стороне играешь. И что тебе вообще нужно от меня конкретно? Чем я тебя так зацепил, что ты за мной приглядываешь чужими глазами.
— Ой ли?
— Так точно… ох… — я натурально скривился и согнулся. — Жаловался на здоровье.
— Кто? Игорек?
— Я… А этот… — я поморщился. — Шутки шутил про тетю Дусю. Ну, я и поучил малость…
— Это правильно. Язык у Игорька без костей, а голова с одной извилиной. Да и та от осводовской фуражки…
Я глуховато хохотнул, продолжая изображать больного.
— Сидор Кузьмич… я это… в кусты, а? — умоляюще глянул на мичмана.
— Понабирают… сирано… а я воспитывай, — буркнул Кузьмич, туша окурок о подошву. — Давай быстро, и к автобусу. Милиция уже заканчивает.
— Так точно! — кивнул я, держась за живот.
Кузьмич еще раз окинул меня задумчивым взглядом и исчез из поля моего зрения так, что ни одна ветка акации не дернулась!
«Ох, непростой этот мичман! Зуб даю, непростой! Осторожней с ним надо!» — с этими мыслями я потихоньку отступал вглубь лесополосы, прячась поглубже. Хотел еще раз глянуть на карту. Точнее, на размытую строку под именем.
Ретировавшись в дальние кусты, я вытащил документ, развернул его, разместив на стволе дерева, и принялся разглядывать каждую черточку, каждую завитушку.
Действительно, второй строчкой под таким родным и дорогим для меня именем виднелись затертые буквы. С трудом мне удалось распознать букву «б» и «а», в первом слове. Во втором вроде как прослеживались «о» и «р». Только не понятно было, это первые буквы слова или нет. Я напряг зрение, поднес бумагу близко к глазам, но странный документ сжирал не только качество, но и смысл.
И все-таки Стеблев был прав — это карта, точнее, схема подземелья. И, сдается мне, журналист дважды прав. Подземелья наши, энские! Кружками обозначены входы. Один возле водонапорной башни. А вот этот нашли, когда строили пятиэтажки на пересечении Гоголя и Ленина. А это, похоже, тот самый люк в подвале старой музыкальной школы.
Входов было много. В основном они располагались в жилых зданиях. Некоторые круги мелькали по периметру Гостиного двора. Одна из меток находилась за городом. Аэродром, что ли?
Любопытный документик. Даже если не брать во внимание собственное имя, обнаруженное на нем. Стоп. А не прадед ли это все-таки оставил автограф? Если моего отца назвали Степаном… По отчеству он Николаевич. Дед мой был Николай…
«Да к черту!» — голова взорвалась острой болью, разрываемая мыслями. Я прислонился лбом к шершавой коре дерева, прикрыл глаза.
Так, еще раз, что мы имеем? Старую схему с именем, двуглавым орлом и еще одним смазанным гербом. Далее… Далее затертая надпись под именем, в которой можно разобрать только несколько букв. Третье: журналист знает какую-то тайну. Подозреваю, этот его сенсационный секрет я тоже знаю. Что мне это дает? Ничего, кроме дикого желания докопаться до правды!
Значит, Вячеславу повезло с напарником. Я хмыкнул: спасатель я или где? Отпускать этого интеллигента одного в подземелья никак нельзя. Сгинет по глупости, или от восторга, ищи его потом. Решено, иду с ним. Все равно не отвяжется, сам попрется, к бабке не ходи! Упертый! Да еще и возьмет кого-нибудь не того в помощники. Главное, чтоб его первым не отыскали те, кто с этой бумагой связан…
Мысли завертелась в рабочем направление, но были безжалостно оборваны громогласным окрик Кузьмича.
— Лесаков! Хватит ср… в засаде сидеть! Мы отчаливаем!
На поляне раздался громкий ржач, парни поддержали шутку мичмана. Я спрятал документ за пазуху и зашагал в сторону палаточного лагеря, старательно кривя лицо, чтобы не выпасть из образа больного.
— Как самочувствие? Лопухов хватило? — подначивали меня парни.
— На ваши жопы еще осталось, не переживайте, — страдальческим голосом отбрехивался я, выискивая глазами Стеблева.
Вячеслав с рюкзаком стоял возле автобуса, в который рассаживались задержанные нудисты. Судя по всему, забирали не всех. Часть любителей ровного загара оставалась в брезентовом городке, охранять вещи избранных рукой правосудия, и соблюдать общественный порядок, ожидая товарищей, которым не повезло оказаться в числе нарушителей.
Журналист успел переодеться, и теперь выглядел уверенней, чем недавно в кустах в одном полотенце. Стеблев увидел меня, и вопросительно выгнул бровь. Я сделал вид, что не заметил, чтобы не привлекать внимания Сидора Кузьмича.
— Мы скоро отчаливаем? — поинтересовался у кого-то из дружинников.
— Эти вот отчалят, мы следом.
— Понял, — я размышлял, как дать понять Вячеславу, что все в порядке, схема у меня и наш договор в силе.
Потом подумал, чего я менжуюсь? Парень мне помог, так сказать. Могу я подойти и сказать товарищу спасибо? Могу. И я пошел, по-прежнему держась за живот на всякий случай.
— Вячеслав, спасибо за помощь! Таблеточка твоя прям волшебная. Помогла! Полегчало мне. Ты, если что, обращайся. Чем могу, помогу. Я в общаге живу, в педагогической. Меня там все знают. Алексей Лесаков, — я протянул журналисту руку. — Заходи в гости, буду рад.
— Алексей, искренность в человеческих отношениях — это основное. Я верю тебе, — негромко произнес Стеблев, пожал мне руку и забрался в автобус.
А я остался
