class="p1">Анюта разливает половником по тарелкам супчик… супчик, надо сказать, довольно жидкий. М-да, совсем неважно идут дела у последнего из рода Кротовских. После супчика Анюта раскладывает подобие плова на кожистых тощих куриных крылышках. В заключении морс… не, мне-то грех роптать. Я последние десять лет вообще одни каши жрал, но… для древнего графского рода обед не просто скудный, а откровенно постыдный.
— Такие, значит, дела, Сергей Николаич… — после того, как Анюта убрала посуду, деда, он же Матвей Филиппыч набрал в грудь побольше воздуха, будто собирая силы для важного разговора, — …мы с Анютой рады, что хвори своей ты не поддался, но…
— Да вы говорите прямо, Матвей Филиппыч, — подбадриваю деда незнакомым мне молодым голосом.
— Тянуть с домом дальше нельзя. Завтра приедет купец Хоромников. Цену дает справедливую. Делопроизводство на себя берет. Надо продавать, — деда смотрит на меня напряженно, похоже этот разговор он затеял не в первый раз.
— Надо, Сережка, ну правда, — на подмогу к деду приходит Анюта, — Даже столовое серебро в ломбард снесли. Нечем платить. Понимаешь, дурачок? Жить не на что. Надо продавать.
— А ну-ка, — дед нахмурился, стрельнув на Анюту глазом, — Выдумала еще… хозяина дурачком называть… не лезь в разговор.
— Раз надо продавать, — я усмехаюсь, — Значит, будем продавать.
В гостиной повисает молчание. Две пары глаз впериваются в меня. В глазах старого слуги читается надежда, что юный хозяин не безнадежен. В глазах Анюты — сомнение, не выкинет ли сейчас Сереженька очередной капризный номер.
— Анюта все верно говорит, — не удерживаюсь и подмигиваю девушке, — Дурачок и есть. Нельзя ругать за правду.
— Сережа, ты только не обижайся, — походу Анюта такой спокойной и самокритичной реакции от меня не ожидала, и взялась оправдываться, — Ну нету других вариантов, сколько бы ты не упирался…
— Спокойно, я уже не упираюсь, — стараюсь звучать твердо, — Вы полностью правы, а мне… мне пора повзрослеть.
— Вот верно говоришь, — с жаром поддерживает дед, — Ты ж теперь совершеннолетний. Ты теперь над нами законный глава. Не забывай, Сергей Николаич, мы с Анюткой целиком от тебя зависим.
— Уж поверьте, теперь не забуду. Ну? Когда там прибудет ваш купец?
— Обещал завтра с утра лично приехать вместе с этим… как его, Анюта?
— С договором купли-продажи, — подсказывает внучка.
М-да, мое попаданчество продолжает скатываться по наклонной плоскости. На шкале попаданского качества жизни верхнюю часть графика занимает попаданец в наследного принца с ярко выраженным нагибационным магическим талантом. А уровень плинтуса представлен попаданцем в безродного раба вообще без магических способностей. Что-то я все больше смещаюсь к плинтусу.
Сейчас я узнал о предстоящей продаже особняка, что дальше? Почку продавать не понадобиться? Или в рабство? Или просто скачусь до обычного бомжа?
— А где ж мы жить будем, когда дом продадим? — задаю насущный вопрос.
— Анюта присмотрела доходный дом, — охотно поясняет дед, — Снимем две комнаты. В одной ты будешь жить. В другой мы. Опять же от магуча недалеко.
— Откуда недалеко?
— От магического училища.
— А мне светит еще и магическое училище?
— Сережа, не начинай, а? — сердится Анюта, — Это твой шанс хоть на какую-то карьеру. Все ведь обговорено на десять раз.
— Да я ж не отказываюсь… магуча так магуча… просто хотел уточнить. Мы дом продаем, чтобы концы с концами свести…
— Оно конечно, Сергей Николаич, с заносчивыми сынками тебе не просто будет. Но ты не забывай, знатных, но бедных родов хватает. Главное, что учат забесплатно. А ты на тех, кто деньгами сорить привык, обращай поменьше внимания.
— А вон как, забесплатно…
— И не надо считать это унижением, — дед продолжает гнуть свою линию, принимая мои реплики за капризы балованного барчука, — Твой род графский. Учеба — твоя привилегия. И говорить тут не о чем. А ты съезди, подай документы.
— Та не вопрос. Когда съездить нужно?
— А прям сейчас и поезжай, — дед радуется моей покладистости, — Сегодня последний день подачи документов. Анютка тебе компанию составит.
— Куда уж тут денешься, — вздыхает Анюта, неумело пряча радость, что меня так легко удалось уболтать, — Составлю, конечно.
Решительно поднимаюсь из-за стола, мне собраться — только подпоясаться. Анюта убегает в соседнюю комнату переодеться, заодно прихватывает папку с моими документами. Причем мне в руки эту папку давать даже не собирается. По всему видно, Сереженька был инфантилен до безобразия.
Выходим во двор под жаркие лучи августовского солнца. Природа упоительна. Сам особняк окружен обширным запущенным садом и утопает в зелени. Жаль продавать такую недвигу…
По заросшей грунтовке минуем небольшой лесок и выходим на ЖД-перрон.
— Скоро пригородный поезд, — сообщает Анюта, — Стой тут, я билеты куплю.
Пожимаю плечами, я уже и сам догадался, что Сереже самостоятельно доверяют только жо… нос подтирать. Дожидаемся состава, ведомого древним локомотивом. Из трубы валит густой дым. Етить-колотить, это ж даже не дизель… натуральный паровоз. Судя по сладковатому запаху, топится он березовыми дровами…
Ну, мое дело маленькое: делать вид, будто меня ничего не удивляет. Заходим в вагон. Свободных мест хватает, быстро находим пустую скамейку. Анюта подталкивает меня к месту у окна. Сама садится рядом так, будто закрывает собой от внешнего мира. Определенно, она видит в Сереженьке младшего брата, слабого, нуждающегося в постоянной опеке.
Да и пофигу. Хуже было бы наоборот. Когда бы от неподготовленного человека ждали немедленных решительных судьбоносных действий. А такая гиперзабота дает мне фору, возможность немного обвыкнуться в новом мире. Меня вон как эйфория накрывает. Молодое здоровое тело, целая жизнь впереди, только от одного этого голова кругом идет…
На скамейку, расположенную напротив нашей, плюхается немалая туша. По мелким поросячьим масляным глазкам и блуждающей поганой улыбке на толстых бесформенных губах сразу понимаю, хамло и быдло с комплексом неполноценности. Верзила держит в руке бутылку пива. Присматриваюсь к этикетке: Жигулевское. Эх, я бы тоже от Жигулевского не отказался.
Верзила сбивает бутылочную пробку о край скамейки. Пробка укатывается под лавку. Поднимать ее этот свинтус даже не собирается. Запрокидывает бутылку над раскрытой пастью, долго булькает, заливая в себя добрую половину. Отнимает ото рта, издает громкую отрыжку, обдавая вагон запахом перебродившего солода, и… замечает меня.
— Тю, а я ж тебя знаю, — верзила мерзотно склабится, — Выродок Кротовский. Совсем обнищал, на поезде
