Любил попугаев.
Ругался с женой до визга.
И никогда не ездил в страну Рас-с-сею.
Я ему говорила:
Mein Lieber!
my Darling Отто,
ну бросьте вы к черту свою малокровную Frau!
А он отвечал мне, что нужно любить кого-то,
включал мп3 и прощал под напевы НАУ.
И так было больно смотреть на него, влюбленной.
Вбивая под кожу раствор из породы камфор.
Я век умирала, а после другой знакомый
в любви признавался цитатами Mein Kampf'a.
Ирреландия
Видишь вокзал,
на котором можно в Индию Духа купить билет?
Н.В.Гумилев
Вспомню Ирландию.
Буду гадать на трилистник.
Потчевать Джойса своим интернет-переводом.
В городе А. не рождаются люди и виснет
каждое слово, как ниточка водопровода.
В городе Б будут лица привычно томиться,
В городе В будут чуда ждать или трамвая.
Вспомню Ирландию.
Недопостигнув Улисса.
Может, поэтому лучше его понимая.
Выдумав жизнь, как песок в человеческих лапах,
Бог перепишет сюжет в корневой директорий.
Вспомню Ирландию.
Цвет её, форму и запах.
Не повстречав ни одну из её территорий.
«Я человек с двадцатилетним стажем»
Я человек с двадцатилетним стажем.
Да будет Бог к писателям пристрастен!
Моих ошибок путь многоэтажен,
поэтому особенно прекрасен.
Многоэтажен, но немногословен.
Мой путь – он мой, каким бы ни был он.
Среди чудес мобильных колоколен
и жидкокристаллических икон
спешит.
Хрипит,
прокладывая шпалы.
Ползёт неопалимой целиной.
Мой путь один: других путей немало.
Мой путь один – поэтому он мой.
Был вечер
Был вечер как холодный виноград.
Плыл разговор в расставленные ровно…
Ты не был ни смущен, ни виноват,
но лучше бы ты чувствовал виновным.
Был вечер как примятый апельсин.
Как теплоход, застуканный отливом.
Мне сложно находиться на один…
И привыкать.
И выглядеть красивой.
Мне сложно.
Из незапертых дверей
глядит туман.
И память привирает.
– Не приручай ни женщин, ни зверей.
От этого обычно умирают.
«Из тишины превращаясь в чужую вину»
Из тишины превращаясь в чужую вину.
Из темноты выпрямляясь в подобие Бога.
Чаще и чаще мне кажется, что не пойму,
в нынешний раз куда выведет эта дорога.
Резала пальцы и прятала кровь в рукаве.
Мятым стеклом по рецепту талантливой группы.
Поиск себя только Rambler'у будет внове.
Мне же учиться искать по-хорошему глупо.
В данном контексте "хорошее" – жертва всего: жатву души Комбайнер совершает по кругу.
Каждый в другом убивает себя самого:
два близнеца, ненавидящих сходство друг друга.
«Как вы осиротели: люди, книги»
Как вы осиротели: люди, книги,
меня по недосмотру не добив.
Кармен гадала глупому Цуниге,
а Гончаров дописывал "Обрыв".
Белел туман, застенчивый, как парус.
Волхвы бутыль делили на троих.
Своей судьбы ни капли не осталось.
Осталось жить приметами других.
Живут часы. И степь. И лист больничный.
На шеях нив живой дрожит ледок.
Душа ушла не пойманной с поличным,
но был побег ей, видимо, не впрок.
На жизнь поэтов
Нет у поэта ни пола, ни пола.
Первый – животный.
Второй – не помыли.
В вечность сползают стихи-приговоры,
не замечая, что этим убили.
Гибнут друзья, превращаясь в знакомых
или в живущих в Сети астронавтов.
Гибнет любовь под воздействием сонных,
старых и плохо вменяемых фактов.
Жизнь погибает!
Всеместно!
Всечасно!
Жизнь подменили движением ловким.
Нет у поэта ни горя, ни счастья.
Есть только томик в посмертной трактовке.
«Мне нравится, что ты темноволос»
Д.Д.
Мне нравится, что ты темноволос.
Теряешь всех, включая дни недели.
Мне нравится, что кукольный Христос
распят в твоем – почти красивом – теле.
Распят – вдвоем.
В театре простыней.
Кому ты врешь, что мир твой совершенен?
Мне нравится свою ладонь к твоей
прижать-примять, как голову к коленям.
Мне нравится твоя хмельная дрожь.
И ревность. И пропахшая футболка.
Я знаю – никуда ты не уйдешь.
А если и уйдешь – то не надолго.
Плюс-минус (человек)
Внутри твоих снов, твоих мыслей, желаний и дел
рождается боль и живет, как простой подорожник.
И ты понимаешь, что снова нащупал предел,
пройдя сквозь который вернуться уже невозможно.
А бабочка-совесть продолжит кружить и болтать.
И белыми крыльями не защищая от света,
твой раненый ангел оставит тебя подыхать,
и ты ему будешь почти благодарен за это.
И тонкие дни, прорастая стена за стеной,
Легонько задушат в своей паутинной пустыне.
И ты понимаешь, что вечность не станет иной
Плюс-минус гореть
все равно что
плюс-минус остынуть.
музЫчность
На самом деле муза длинношеяя,
Как Белла Ахмадуллина.
Извне
слова приходят в виде приглашения,
как пропуск к нескончаемой весне.
Давно бытует музы двуязычие:
слова-музей – и музыка из слов.
И жжет, и ржет,
довольна неприличием,
как маечка с нашивками fuck off.
Есть что-то в ней от древней бухгалтерии:
проступки и прозрения в кредит.
С процентами оправдывать доверие
приходит бронзы звон или гранит.
И тем вдвойне поэты виноватее,
когда подделки замуж выдают.
Пусть пишут хрестоматии предатели.
К ним музы все равно не подойдут.
«Сложно быть упрямым самолетом»
Сложно быть упрямым самолетом,
неуклонно в гору стервенея.
Уходить в себя как на работу.
Закрывать перед собою двери.
Сложно быть блестящим и холодным.
Сложно для души достать запчасти,
Самого себя считая годным
для чего угодно, кроме счастья.
Сложно по ночам в свою кабину
приводить молчание и осень.
Молча гнуть летательную спину,
самолетность подвигов забросив.
А потом, проснувшись перед казнью,
улыбаться – призрачно и мнимо.
Жизнь для самолета – это праздник,
постоянно проходящий мимо.
Встречи по субботам
Четырнадцать граммов простых поцелуев.
И руко-творений.
И руко-скольжений.
Четырнадцать граммов – две маленьких пули.
Короткие игры прицела с мишенью.
Короткие правды – до ручки подъезда.
Короткие лжи – по нечетным неделям.
Держи меня чаще – мне это полезно.
Держи меня – еле
(Держи меня) – еле…
Твой дом-одиночка построен без лифта.
На взлетных полосках и звездных пружинках.
Как жаль!
Ты не путаешь дедушку Свифта…
Как жаль…
Ты не ловишь ладошкой снежинки.
Как жаль, ты не ездил к Лягушке-Царевне.
Не шел на дракона.
Не вел караваны.
Люблю тебя просто, как дети печенье,
Люблю тебя – остро, люблю тебя – странно.
Люблю тебя!
…лютебя…
…лютебя…
ливнем
накрою глаза твои
волосы
кожу.
Попытка "останься" – попытка "погибнем".
Люблю тебя больше, чем это возможно.
Реминисценции. Февраль.
В такие дни – выпрыгивать из окон
и небо лить в фаянсовые блюдца.
И быть дождем – и от дождя промокнуть.
и камнем быть – и камнем же вернуться.
В такие дни – ворочаться в постели.
не спать, не спать, не веря валерьяне.
Достать чернил и плакать в "Англетере", писать письмо Есениной Татьяне.
В такие дни – болтать как рыба, править
стекло души холодными руками.
И чувствовать, как память убивает,
как время умирает вместе с нами.
Кофе. Чай.
Я хожу босиком по кухне
Я пытаюсь поставить чайник.
Понимаю, что ты мне дорог.
Драгоценней дорог любых.
Я хожу босиком по кухне.
Чай налит.
Разговор случаен.
Понимаю, что вёсен сорок
прожила я за нас двоих
Я хожу босиком по кухне.
Я хожу босиком по кухне.
Я хожу босиком по кухне.
Бьется сердце в районе ног.
Я люблю тебя больше песен.
Я люблю тебя больше писем.
Я держу, как горячий бисер
на ладони твой каждый вдох.
Я хо-
жу.
Мне
до
жу-
ти
жарко.
Я дрожу, но уже реша…
– Кофе? Чаю?
– Души не жалко!
разреши мне тобой дышать.
Под колпаком
