Юра пробежал глазами открытую страницу.
– Он же позёр. Графоман. Посмотри, ну что это за обороты речи? Разве так может писать реальный человек, который попал в затруднительную ситуацию?
– Наклонности имеются, – отмахнулась Алёна. – И только. Наверное, втайне уже пять лет пишет книгу. Но это же не повод обвинить его во лжи?
– Именно что повод, – Юра постучал пальцем по столу. – Он просто в поиске нестандартного пути к успеху.
– Нет, нет… а может… такое же невозможно, да? Чтобы ты барабанил в дверь, а тебя не слышали?
Алёна Хорь посмотрела на Юру почти с надеждой, тем взглядом, которым любая женщина может выдавить из мужчины, как из волшебного тюбика, всё, что она пожелает. Но на этот раз он решил не отступать и держаться до последнего.
– Только если ты стучишь слишком тихо… например, не хочешь, чтобы тебя нашли. Ведь того, что этот мужчина не в своём уме, тоже нельзя исключить, правда?
Алёна кивнула и снова уставилась в монитор. Юра мог наблюдать в играх отражений на гладких пластиковых поверхностях её нос. Поняв, что он всё так же стоит за спиной, она сказала:
– Иногда это бывает забавно. На минуту представить, что что-то невозможное на самом деле существует.
– В таком случае я ему не завидую. Надеюсь, его вызволили без нашей с тобой помощи.
– Валентин, – напомнила Алёна. – Его зовут Валентин.
– Да хоть бы и граф Вяземский, – ответил Юра, возвращаясь к прерванной работе и остывающему кофе.
4.
Перед тем как отойти ко сну, Юра долго смотрел на хохолок волос, топорщащийся над затылком Алёнки – свечение монитора рисовало над ним нимб. Путь из ванной остался на линолеуме цепочкой мокрых следов. Она и раньше так увлекалась, и в эти минуты Юра мог мяукать не хуже брошенного котёнка, внимание жены оставалось для него недоступной роскошью.
Он подкрался к ноутбуку (который теперь переехал в спальню за их общий письменный стол) и за спиной жены почитал немного, пока в ванной шумела вода. Бред, каждое слово бред. Нету там, как говорят мэтры, литературной достоверности. И всё же… всё же. Чёрные, строчки на белом фоне пахли тревогой. Хуже – они пахли паникой, хотели спрятаться друг от друга где-то за границами экрана, и всё-таки оставались вместе. Видно, что написанное никто не пытался перечитывать. Ошибки-сорняки, проклюнувшиеся тут и там, продолжали существовать как им вздумается. Этот парень не более и не менее чем обычный умалишённый, быть может, смотрящий на компьютер так же как он, Юрий, сейчас – когда некому за ним присмотреть. Как Алёнку, однако, зацепила эта история! Может, в ней умер гениальный психолог… но, скорее всего, живёт очень доверчивая личность.
Относительно последнего Юра много чего мог рассказать – и рассказывал – своим товарищам по вечерним посиделкам в баре за углом. Она прекрасно ориентировалась в современном мире, в том смысле, что все её пароли и личные данные были под надёжным замком в сейфе собственной памяти. Она не покупалась на дешёвые фокусы, которыми обманывают детей и стариков, не была наивной. Однако что-то, что запросто выходило за рамки привычного и понятного нам мира, могло мгновенно выбить её из колеи. Когда они только начинали встречаться, Алёна рассказывала, как однажды, когда ей было двенадцать лет, старший брат целую неделю пичкал её историями о существах, живущих за маминым зеркалом: «У него был череп кошки, и Федя говорил, что ему дали его они, хотя на самом деле просто нашёл его на улице. Я верила». И всё что нужно, чтобы их выманить – это каждый день класть за зеркало по кусочку еды. Алёна так и делала, ровно до тех пор, пока вся эта съестная гора не начала благоухать. Юра тогда изрядно потешился над этой историей, будучи уверенным, что она выдумана. И только много позже он понял, что когда Алёна говорит о чём-то выходящем за грань обыденного, в большинстве случаев она абсолютно серьёзна. Она не позволяла себе смеяться над теми вещами, что человеческое сознание не способно понять.
Как странно, что мы вместе, – в который уже раз подумал Юра, засыпая. Ведь сложно быть столь же непохожими, как не похожи они друг на друга. От многих друзей он слышал, что лучшей пары в мире не сыскать. Если говорить языком Лермонтова или Фета, они подходят друг другу как утёс и море: море бьётся об утёс и откатывает, отползает, шепча слова любви или ненависти, вновь накатывает и снова отползает…
И только будучи участником этой системы, изнутри он видел, насколько зияюща пропасть, насколько огромна разница. Он простой очкарик, из тех, что занимаются своими тихими домашними делами, но исподволь, в тайне стремятся умостить свою задницу повыше, чтобы болтать ножками, с улыбкой поглядывать на оставшихся внизу. Именно с этой целью он переехал сюда, в северную столицу, из родного городка. Она… о, Алёна совсем другая. Она разбирается в авторском кино, любит мультфильмы о странных глазастых существах, которые изъясняются междометиями. Верит в жизнь после смерти и поэтому считает, что нет совершенно никаких причин карабкаться на жизненный олимп. «Вместо этого, – говорит она, – почему бы не углубиться в себя? Авось свезёт, и там найдётся что-нибудь кроме перегноя и скелетиков давно позабытых мыслей… Вдруг сокровища?» Иногда Юре казалось, что, следуя собственному правилу о том, что со всем приобретённым во время своей земной жизни нужно расставаться без сожалений, однажды она возьмёт и покинет его. Так же просто, как щёлкнуть пальцами.
Юра почти уже спал, когда понял, что дужка очков упёрлась ему в ухо. Он приподнялся на локте, чтобы снять их, и увидел как жена, скрючившись в кресле в неудобной позе, подтянув к груди колени, забывшись, водила курсором мышки по строчкам. Губы её едва заметно шевелились.
– Может, тебе отдать их? – спросил он. – Мои очки? Знаешь, в них у меня сразу получается отличить хорошую вещь от плохой, бесполезной.
Алёна вздрогнула. Что-то метнулось из-под правой её руки в щель между шкафом и стенкой – не более чем тень. Взяв себя в руки, она сказала так, будто была по крайней мере лет на десять его старше:
– Всё сложнее, чем тебе кажется.
Юра что-то буркнул, повернувшись на спину. Алёна вернулась к экрану. Именно тогда под покровом ночи и появилось это чувство – чувство дальней дороги, шорох листьев под подошвами ботинок; появилось, чтобы сделать закоренелого домоседа своим верным приверженцем.
Ему снилось как что-то большое и тёмное катится на них, и бежать столь же бесполезно, как рассматривать норки сусликов под ногами: вдруг, де, в одной из них найдётся место, чтобы спрятаться двоим несчастным, потерявшимся людям?
Или хотя бы одному.
Там, во сне, Юре пришлось себе пообещать, что он не сдастся без боя.
Блог на livejournal.com. 14 апреля, 02:15. На самом деле,
я утаил большую часть правды о той ночи, когда всё началось. Она была ужасной. Чем больше я думаю, тем больше мелочей припоминаю. Удивительно, как близко мы иногда в повседневной жизни приближаемся к порогу неизведанного. А там, вместо того чтобы испытывать трепет и обильно потеть, зеваем и беспардонно гремим кофемолкой, не подозревая, что под её ножи может затянуть краешек ТКАНИ МИРОЗДАНИЯ. Эй, кажется, я заговорил как горе-писака… простите меня за это. Никогда ничего не писал. Всё это так же вынуждено, как и необходимость думать вместо того, чтобы смотреть телек (которого, кстати, у меня нет) и счищать со стен дерьмо. Знание, что я переступил этот порог 12 апреля 2013 года, с 10:00 до 10:20, заставило меня сесть на стул, взять ментальную палку и поднять со дна собственной памяти весь этот ил.
Если у меня когда-нибудь найдутся читатели, было бы интересно узнать: а вы, если вдруг нужно будет вспомнить позапрошлое утро вплоть до минут, нет, до секунд и мгновений, справитесь? Сомневаюсь.
Для моего насквозь продымленного разума это была почти непосильная задача. Я просидел в ступоре почти десять минут, прежде чем догадался взять карандаш и бумагу. Читал где-то, что в одной из восточных стран был интересный обычай. Если нужно было что-то вспомнить (это непременно должно быть что-то, что человек прежде считал малозначительным и неважным), жители её обращались к памяти песка. Не то шумеры, не то египтяне… верили, что песок можно отнести к изначальным структурам, кубикам, из которых формируются любые природные и рукотворные формации. Песок запоминает всё, что вокруг происходит, он как равнодушное неподвижное море. Любой процесс и объект рано или поздно станет песком, песок впитает в себя любые эмоции, и даже армии сгинут там, среди барханов…
Ближе к сути.
Человек, который хочет что-то вспомнить, обращается к песку. Он берёт палку и начинает писать – точнее, рисовать на песке каракули. Он не смотрит на то, что рисует, но при должном желании, при правильном расположении звёзд и удаче эти каракули становятся ответом. Песок, сиречь, сама вечность начинает диктовать ответы. Вы поняли, да?
