— И квартира есть?
— Есть.
— Вот люди! — хмыкнул Микеша. — Всё-то у них есть, а маются, выдумывают… Так и будешь рисовать, пока самому по душе не придётся?
— Так и буду.
— Мне бы вот деньжат прикопить, избу в Тоцком поставить, жениться…
— А дальше что? — поинтересовался Игорь. — Что дальше?
— Как что? Жить буду.
«Как всё просто, — подумал Игорь, — просто и хорошо без мучительных исканий, без терзающего разочарования. Жить, обедать, ужинать, смотреть телевизор, растить детей. Должно быть, для счастья достаточно довольствоваться тем, что достижимо без терзаний. А он? Несчастлив, что не может перенести на полотно буйство красок на цветущем поле. И будет ли это его Главной Картиной или спустя время появится вторая, третья… Почти все великие художники прошлых столетий оставляли после себя людям радость. Чужим людям. Муки и нищета доставались их близким при жизни».
— Жена, поди, недовольная — мотаешься от дома далеко, — сказал Микеша.
Жена? Игорь вдруг увидел лицо её и руки, придерживающие на коленях болезненного мальчика. «Ты жесток! — произнесло видение. — Ты равнодушен ко всему, кроме своих проклятых красок!» Игоря не тронуло мысленное видение, всё потеряло смысл, всё сейчас осталось в другой плоскости жизни, и существовала одна картина. Он равнодушно подумал: одержимые должны оставаться одинокими, чтобы никому не приносить огорчений.
Игорь прожил на разъезде около двух месяцев, днём писал, вечером же долго сидел на пороге мазанки, наблюдая угасание просторного неба. Ночь затопляла степь и посёлок, избы тогда становились похожими на невиданных зверей, сонно уткнувших тупые морды в лапы.
В августе степь порыжела, иссохла, пыльные смерчики без устали крутились по ней. Клеверное поле давно выкосили, осталась одна бурая стерня с редкими огрехами — увядшими кустиками. Игорь писал теперь по памяти, раз и навсегда запечатлевшей июньское сочное великолепие.
Кончились деньги, пора было возвращаться. Чтобы купить билет, пришлось продать Микеше наручные часы и свою импортную рубашку. В поезде соседи по купе недоверчиво косились на загорелого, косматого Игоря в пиджаке, надетом на одну майку. Ему же было безразлично, как его воспринимают, он не отрывался от окна до Бузулукского бора. Должно быть, по традиции поезд опять приветствовал строй сосен длинным гудком. Возвращался Игорь с твёрдым намерением вернуться следующим летом.
Жена встретила его враждебно, с отвращением глядя на его одичалую внешность. Были слёзы и упрёки, и он, понимая её, не обижался, стараясь отмалчиваться. Появилась тёща и в который раз изрекла, что только дуры связывают жизнь с разными там поэтами и художниками. Со временем всё немного уладилось. Игорь пошёл в свою мастерскую в надежде на заказы — семье нужны были деньги. Ионыч поворчал больше для вида: панно в Оренбурге он сделал один, заработок не пришлось делить пополам. Игорь взял заказ на два портрета, получились они у него без живости, лица походили на маски. Ионыч сокрушённо покачал головой:
— Ну, старик, меньше бы бродяжничал!
Руки Игоря словно утратили былую лёгкость. Над тем, что он писал по заказам ради заработка, стояло воспоминание о сиянии красок на клеверном поле, и он тосковал.
Наступила поздняя осень с ночной седой изморозью на газонах, колючим реденьким дождём и дружным листопадом. Нескончаемый поток мокрых зонтиков и блестящих от влаги машин торопился утром по улицам, втаптывая в грязь опавшие листья. Игорь же вставал поздно, нехотя шёл в мастерскую, заранее ненавидя предстоящую работу. Часто он, не сумев пересилить себя, отказывался от заказа, жена упрекала в лености, и, чтобы не слушать упрёков, приходилось долго в одиночестве бродить по улицам или сидеть вечер в кафе, если было немного денег. Стало тяготить и общение с друзьями-художниками, неустанно спорящими о смысле искусства, — это казалось ему бессмысленным и скучным. Иногда он шёл к реке. Осенью берег был безлюден, на песке только лежали перевёрнутые лодки да хлопали на ветру рваные тенты на пляжных «грибках». Игорь подолгу смотрел на текучие серые воды, это успокаивало, и думал о скорой длинной зиме, отдаляющей возвращение в Оренбуржье.
В один из осенних дней он побродил по городу, вышел к реке, сел на перевёрнутую лодку и закурил. За спиной у него взвизгнула тормозами машина, хлопнула дверка и проскрипели по песку приближающиеся шаги. Досадуя, что уединение нарушено, Игорь не обернулся, а человек сел рядом на лодку, пощёлкал вхолостую зажигалкой и весело сказал:
— Керосин кончился!
Игорь молча протянул незнакомцу коробок спичек, встретившись с ним взглядом. Глубокие синие глаза пристально и доброжелательно смотрели из-под полуопущенных век, взгляд словно излучал ощутимую теплоту.
— Прохладно, — бодро сказал незнакомец, всё так же пристально глядя на Игоря. — А вы, извините, чем-то огорчены? Надо надеяться: после осени и зимы наступает обязательно весна, время надежд и свершений, а затем лето, плодовитое и изобильное. Не так ли?
Игорь неопределённо пожал плечами, однако его удивило, как были точно, угаданы его мечты о следующем лете. Незнакомец был молод, не более тридцати, со здоровым румянцем на холёных щёках, одет с претензией на моду. Обычно такие благополучные бодрячки вызывали у Игоря неприязнь, но этот чем-то непонятно сразу располагал к себе. Улыбчивый взгляд его всё скользил изучающе по лицу Игоря, и вдруг он сказал:
— А вы художник или что-то в этом роде. Да, я сразу догадался, вы имеете отношение к искуссту, у вас какие-то терзания из-за этого?
— Поразительно! — воскликнул Игорь. — Мысли читаете?
— Это из области фантастики, а я просто наблюдателен. У вас пятно краски на рукаве, уважаемый живописец…
И, почувствовав желание облегчения, Игорь рассказал незнакомому человеку всё о себе, всё, что не рассказывал никому из коллег-художников и даже Ионычу.
— Право, чудо! — мягко заметил, выслушав, незнакомец. — В этом мире много приятного без неудавшейся картины. Допустим, вы напишете её, а дальше? Появятся вторая и третья Главные? — снова непостижимо повторил незнакомец давние мысли Игоря.
— Самое высокое счастье — создать в жизни хотя бы одно высокое и прекрасное произведение, перед которым остальное ерунда…
— Да? Изводить себя ради куска полотна, расписанного красками? Поймите, мимо него одни пройдут равнодушно, не поняв, или картина просто окажется не в их вкусе, а после вашей смерти и предшествующей трудной жизни в газете появится коротенький некролог рядом с объявлениями об обмене квартир! Изводить себя ради того, что, возможно, когда-то картину повесят в музее и посетитель, только что сытно закусивший и выпивший в ресторане за углом, скажет: «Глядите-ка, как поле здорово нарисовано».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
