- Зачем? - не удивляясь, тихо спросила она. - Все равно уже вымокла.
Так и не взяла берет, и он опустил руку. Рука повисла, как неживая, и в ней два раза качнулся мокрый, отяжелевший берет - раз, два, и затих, будто съежился.
Тогда он услышал свой далекий, совсем незнакомый, прерывающийся от волнения голос.
- Если желаете, можете зайти ко мне. Обсохнуть. И он увидел, как снова забелели ее зубы, обнажаясь в улыбке.
- Спасибо, - сказала она. - Неудобно как-то...
- Почему? - спросил он, страшно волнуясь, будто от ее ответа зависело что-то неизмеримо важное для него.
- Ну почему, - сказала она и стала неохотно объяснять: - Во-первых, мы ведь не знаем друг друга. Совсем незнакомы, понимаете?
Он кивнул, да, мол, понимаю. И решил, что она права, и не стоит спорить, чтобы она не приняла его за нахала. Он совсем не смотрел ей в глаза. И вздохнул.
- А вдруг я пойду к вам, а окажется, что вы жулик или что еще похуже, неожиданно стала развивать она свою мысль.
- Нет, нет, я не жулик, я инженер, - сказал он заикаясь.
Она посмотрела на него серьезно, помолчала.
- Разве что на минуточку, - вдруг сказала она, словно размышляя вслух. Только обсохну.
- Да, да, только на минуточку, - глупо поторопился он и смутился.
И снова заметил возникшую недолгую ее улыбку. Они уже шагали рядом, когда она спросила:
- А дома ничего не скажут?
- Я один живу, - сказал он. - Совсем один.
- А-а... - сказала она.
В подъезде она тщательно вытерла ноги о первую ступеньку и дальше, поднимаясь, вытирала ноги на каждой ступени. Он охотно делал то же самое и, чтобы уверить ее, что это для него обычное дело, стал аккуратно и долго вытирать ноги о тряпку у соседних дверей. Она тихо, приглушенно засмеялась. Он принужденно хихикнул. Потом долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Тряслись руки.
- Простудился? - спросила она деловито. Ему показалось - с беспокойством спросила, и сердце заныло сладко и непривычно.
- Ага, - сказал он и наконец открыл дверь.
- Тебе выпить нужно, - сказала она, входя в квартиру. - Как рукой снимет. Что это у тебя? Коньяк?
- Нет. Шампанское.
- Э-э... Это не сгодится, - сказала она. - Тут первое лекарство коньячок.
- Ничего. Шампанское тоже... У него газы... - почему-то напомнил он.
- Тебе не газы нужны, а градусы, - сказала она. - А больше тапочек нет?
-- Нет, - сказал он и засуетился, - но вы не беспокойтесь. Надевайте эти.
- А ты?
- А я люблю босиком, - соврал он. - Знаете, так ноги дышат, врачи советуют босиком. Это здорово.
Она сняла с себя мокрое пальто, и он повесил его вместе со своим плащом на гвоздь в стене коридорчика. Она в его полосатых тапочках прошла в комнату. Он включил свет и заметил, что платье на ней тоже немного вымокло - подол и на спине.
- У вас платье мокрое, - сказал он. - Как бы не простыли...
Она рассеянно разглядывала календарь на стене, хотя мокрое платье занимало ее гораздо больше - как люди, не живущие постоянно на одном месте, она боялась заболеть, простудиться, боялась слечь, и потому такие вещи, как вымокшее платье, заставляли ее серьезно волноваться. Она помолчала немного, что стоило ей большого труда, но, поколебавшись, внешне очень равнодушно спросила:
- У тебя тут ванная есть?
- Есть, - выдохнул он с замершей от восторга душой.
- Можно я... - нерешительно начала она.
- Конечно! - перебил он ее слишком громко,
Она усмехнулась.
Он включил ей колонку и засуетился в ванной - распечатал новое душистое мыло, несмотря на то, что старое на раковине было почти не использованным, приготовил расческу и чистое полотенце.
- Вот, - сказал он, выходя из ванной комнаты. - Мойтесь'. На здоровье...
- Спасибо, - сказала она.
И уже входя в ванную, добавила:
- Послушай, давай на "ты"? А то как-то неудобно мне. В ванной у тебя моюсь, а ты все мне "вы" да "вы"...
- Да, да, - радостно подхватил он. - Давайте на "ты"...
- Ну вот и хорошо, - улыбнулась она. - Проще нужно быть.
- Ладно, - сказал он.
Кончив мыться, она позвала его из-за двери.
- Дай, пожалуйста, полотенце!
Ах, да, полотенце!" Впопыхах он повесил его за дверью ванной комнаты. И когда он постучал, и увидел ее высунувшуюся руку, обнаженную, ослепительно белую, душистую, и представил ее всю, голую там, в ванной, такую доступную, отделенную от него всего лишь тонкой дверью, у него яростно затрепетало, забилось сердце, подкатило к горлу, и у горла стало больно ворочаться и гулко стучать, отдаваясь во всем теле, даже в ступнях и в пальцах похолодевших рук, и закружилась голова, и заныли, обсохли вмиг, затосковали губы.
- Ну, что же ты? - спокойно сказала она из-за двери и щелкнула пальцами своей душистой, белой руки.
Он спохватился, отдал ей полотенце, прошел в комнату и сел, часто дыша, за свой стол. Но тут же вскочил, взял на кухне стаканы, поставил на стол шампанское, нарезал булочку аккуратными ломтиками, хотя отчаянно дрожали руки, расставил в тарелочках масло, сыр, колбасу... И тут, подняв голову, увидел ее в дверях. Она стояла в коротенькой, яркой и несвежей комбинации, с полотенцем, накинутым на плечи, и внимательно смотрела на него. У нее были худые, немного костлявые, но красивые ноги, и лицо без косметики, чуть покрасневшее, распаренное, напоминало лицо заплаканного ребенка. Завидев ее в дверях, он от растерянности выронил нож. Нож звякнул на полу, и он полез под стол доставать его, не успев обратить внимания ни на худые, с выступающими костями ноги ее, ни на лицо заплаканного ребенка.
- О! К тебе гость придет, - сказала она, кивнув на выроненный им нож.
- Я не .пущу его, - пробормотал он, поднимаясь с пола.
- У меня платье мокрое, - сказала она. - Повесила сушиться. Дай мне что-нибудь накинуть.
Он дал ей свою лучшую рубашку. Рубашка была ей- до колен, она застегнула ее и сказала:
- Почти как платье.
- Ага, - сказал он. - С обновкой.
: - А почему это у тебя столы так странно поставлены? - вдруг обратила она внимание.
- А это так... - засмущался он. - Глупости... Так мне удобнее, свет падает...
- А, - и она тут же забыла о столах и села. Он приготовил и протянул ей бутерброд.
- Что я, маленькая? - сказала она недовольно, но бутерброд взяла и с удовольствием надкусила.
- Если хлеба мало, я могу у соседей попросить, - предложил он, видя, с каким аппетитом она ест.
- Нет, нет, я не ем много, - сказала она. - Особенно на ночь.
Он взволнованно покраснел при упоминании о ночи.
- Ну, что же ты не разливаешь?
Он спохватился, разлил шампанское дрожащей рукой.
т- И, конечно, перелил, - сказал он огорченно.
- Ничего, не беда, - она решительно встала. - Есть у тебя на кухне тряпочка?
- Есть, - сказал он. - Там, на столе, или на холодильнике... Или на полу, - крикнул он ей на кухню.
Она вошла с тряпкой.
- К счастью, не на полу, - сказала она и стала вытирать со стола.
Он задумчиво смотрел на нее и думал о чем-то своем, туманном, сокровенном.
- Ты чего улыбаешься? - спросила она и тоже улыбнулась.
- Да так, - он стряхнул с себя начинавшиеся, как болезнь, мечты.
- Анекдот вспомнил?
- Ага.
- А этот знаешь, про мужа, у которого жена уехала в командировку, а он ей телеграмму - срочно, где ножи и вилки? А она ему - спи дома. А он опять - где ножи и вилки? А она ему обратно - спи дома. А потом приезжает, ведет его в спальню, а там, под одеялом, - ножи и вилки, - рассказывала она, вытирая со стола.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся от души он и тут же почувствовал себя немного раскованнее.
Она улыбалась, смотрела, как он смеется, а потом серьезно сказала:
- Когда ты смеешься, у тебя уши шевелятся. Он помрачнел.
- Обиделся? - удивилась она. - Дурачок, что ты? Я же так, не хотела обидеть. Просто интересно, как уши сильно могут двигаться...
- Ну, ладно, уши и уши, - рассердился он, но тут же сменил тон: - Да нет, я ничуть не обиделся.
- Ну, тогда давай выпьем, - сказала она. - За праздник, ведь сегодня праздник! За нас, за все хорошее.
- Ага, - сказал он. - За все хорошее... И они выпили.
- У тебя сигарет нету? - спросила она.
- Нет, - сказал он. - То есть есть, но ты, наверно, такие не будешь. "Прима".
- Давай "Приму", - сказала она.
Он протянул ей пачку, и она взяла мятую, дешевую сигарету, закурила и с наслаждением затянулась. Ему стало немножко неприятно. Наверху у соседей послышалась музыка. Они молчали, слушая музыку сверху.
А потом она долго и путано рассказывала ему о себе, а он никак не мог понять, пьяна она или нет, и рассказывая, она повторяла одно и то же несколько раз по-разному, забывая старое и придумывая по-новому, - рассказывала про то, как выросла в детдоме, и как потом ее взяли на воспитание дальние родственники, и относились к ней, как к родной дочери, рассказала, как родилась и до двенадцати лет жила на Севере, и что брат у нее - полярник, и что другой брат - нефтяник в Тюмени и зарабатывает бешеные деньги, а муж у нее (при этом он неприятно поморщился) подлец (он улыбнулся), бросил ее, и она тогда сделала аборт на Севере, а потом приехала сюда, в Баку, потому что родилась и выросла здесь, а дальние родственники держали ее как прислугу, и что их сын-лоботряс совратил ее, когда ей не было еще и шестнадцати лет, и они поженились и уехали на Север. После второго стакана она опьянела заметно.
