— Нет, я об этом еще не справлялся. — отвечал Главкон. Замолчал Главкон, и все замолчали.
Тогда Главкон сказал:
— Ты до всего так допытываешься Сократ, что если все так обдумывать и считать, как ты спрашиваешь, то управлять народом будет слишком трудно.
— А ты думал — легко? — сказал Сократ. — Спрошу тебя последнее: я слышал, ты начал помогать дяде в хозяйстве, а потом бросил. Отчего это случилось?
— Трудно было мне, — отвечал Главкон, — и хозяйство большое, и дядя меня не слушал.
— Вот видишь, ты с одним домом не управился, а целым народом берешься управлять. Браться–то можно за всякое дело, да удается оно только тому, кто его понимает. Смотри, чтобы вместо славы и почестей не нажить себе беды. Поди узнай прежде хорошенько все, о чем я тебя спрашивал, и тогда уже думай об управлении.
Молча отошел Главкон от Сократа и перестал добиваться места управителя.
IV. КТО ЛУЧШЕ — РАБ ИЛИ ГОСПОДИН?
Случилось раз, пришел к Сократу его сосед Аристарх и стал ему жаловаться на свою беду.
— Ума не приложу, как мне быть. Был я, — говорит, — богат, торговал, потом не задалась торговля — разорился. А тут еще на беду война, убили родных, пришлось взять к себе вдов и сирот. И собралось у меня теперь в доме четырнадцать душ. Каково всех прокормить! Беда к беде, и не знаю, как быть.
— Жаль мне тебя, друг, — сказал Сократ. — Как же ты думаешь теперь делу помочь?
— Хотел денег занять, опять торговлю начать, да не дают, потому знают, что дела плохи.
Покачал головой Сократ и говорит:
— Так–то так, четырнадцать душ кормить, надо припасти; да ведь вот у соседа твоего более двадцати душ, и ведь сыты. Да еще деньги наживают, сказал Сократ.
— Вот сравнил! — сказал Аристарх. — У соседа он один, девятнадцать душ рабов, у него рабы больше сработают, чем съедят. А у меня четырнадцать душ свободных греков.
— А свободные греки чем отличаются от рабов? Ведь тем, что они лучше рабов?
— Конечно, лучше, то — свободные греки, а то — рабы.
— На словах точно выходит — свободные лучше, — сказал Сократ, — а на деле–то не то; у соседа, говоришь, все хорошо, потому что там рабы, а у тебя плохо, потому что не рабы, а свободные греки. Видно, рабы умеют работать, а свободные не умеют.
— И мои бы сумели, коли бы их заставить, — сказал Аристарх, — да не могу же я их заставить работать! Ведь они знатного рода и родные мне, как их заставить работать? Обидишь их, начнутся попреки, недовольство, нельзя это.
— Ну, а теперь у тебя нет попреков, недовольства? — спросил Сократ. — Все в согласии живете?
— Какое согласие! — отвечал Аристарх. — Только и слышишь попреки да ссоры.
— Так вот что, — сказал Сократ, — и без работы у вас согласия нет и кормиться нечем. Ведь родных твоих знатность и благородство не кормят и согласие не дают. Так не сделать ли тебе вот что: не дать ли тебе им какую работу по силам? Не лучше ли будет, когда станут работать?
— Я бы сделал так, — сказал Аристарх, — да не понравится им это. Да и в городе меня, пожалуй, люди осудят.
— А теперь не осуждают? — спросил Сократ.
— И теперь есть добрые люди, осуждают за бедность; осуждают, а денег не дают, чтобы мне поправиться.
— То–то и есть! — сказал Сократ. — Так ведь всех пересудов не переслушаешь; а попытайся–ка, посади их за работу, может, лучше дело–то будет.
И послушался Аристарх Сократа. Через полгода встретил опять Сократ Аристарха и спросил, как живет. И говорит Аристарх:
— Хорошо живу и все тебя благодарю. Послушался я тебя тогда и теперь совсем делами поправился. Поверил мне один человек шерсти в долг, домашние мои эту шерсть спряли, соткали сукна, потом нашили на продажу платья мужского и женского. Продали — не только за шерсть деньги выручили, а и барыши взяли. С тех пор стали этим делом заниматься, и все мы сыты, и ссор у нас нет, и деньги заводятся.
— А люди что говорят? — спросил Сократ.
— Да и люди не бранят, — отвечал Аристарх и засмеялся.
* * *
Увидал раз Сократ, лежит на площади развалясь молодой господин и обмахивается от жара.
— Отчего же это ты так уморился? — спросил его Сократ.
— Как не умориться, я нынче из деревни верст десять пешком прошел.
— Что ж уж очень уморился? Разве что тяжелое нес? Молодой человек обиделся.
— Зачем я понесу? На то раб есть; он нес, что со мной было.
— А он что ж, уморился или нет?
— Что ему делается! Он здоровый, всю дорогу шел — песни пел, даром что с ношей.
— Жаль мне тебя, — сказал Сократ, — выходит, что твой раб и тебе и всякому человеку и себе служить может, а ты ни другим людям, ни себе даже служить не можешь.
* * *
Другой раз увидал Сократ, что один хозяин бьет плетью своего раба.
— За что ты его так больно бьешь? — спросил Сократ.
— Как его не бить, — отвечал хозяин, — он обжора, лентяй, только и думает о том, чтобы ему спать, да веселиться, да послаще поесть. Ему и ста ударов плетей мало!
Сократ отозвал хозяина в сторону и говорит:
— Ну, а ты о чем думаешь, кроме как о том, чтобы тебе помягче поспать, послаще поесть и повеселиться?
Хозяин ничего не ответил.
— А если ты сам только об этом думаешь, то сколько же тебе плетей следует за то самое, за что ты наказываешь раба? Не с тебя ли он и пример–то берет?
Обиделся этот хозяин, ушел от Сократа.
V. КАК ЖИТЬ В СЕМЬЕ
Когда Сократ стал отрываться от своей каменотесной работы, чтобы ходить на площадь, учить народ, жена его обиделась, думала, что убытки будут; но когда стало собираться к Сократу много народу, утешилась, подумала: «За учение хорошо платят, учителя живут в довольстве; будем так жить и мы». А Сократ думал не так. Он думал: «Не могу я брать платы за ученье — я учу тому, что мне голос Бога говорит, учу праведности. Как я за это деньги буду брать?» Хоть и много собиралось народа слушать Сократа, но он ни с кого не брал денег. А на содержание семейства зарабатывал своим мастерством: только бы хватало на необходимое. Жене Сократа жить бедно казалось и тяжело, и стыдно. Часто роптала она на то, что муж за ученье не берет денег. Доходило дело иногда и до слез, и попреков, и брани. Жена Сократа — звали ее Ксантипа — была женщина вспыльчивая. Когда рассердится, то рвет и бросает все, что под руки попадается.
Доставалось от нее и детям и больше всего самому Сократу. Но он не сердился и или молчал, или уговаривал ее.
Раз она бранилась, бранилась, а Сократ все молчит; досадно ей стало, и она со злобы вылила на него ушат помоев.
— Ну, так и есть, — сказал Сократ, — был гром, а после грома дождь. — И стал вытираться.
Так сам делал Сократ и тому же учил сыновей. Один раз старший сын нагрубил матери. Сократ и говорит:
— Что ты, — говорит он сыну, — думаешь о тех людях, которые добра не помнят? Хороши ли такие люди?
— Если люди не хотят делать доброго тем, кто им добро сделал, — я думаю, что это самые дрянные люди, да так и все думают.
— Это ты верно рассудил, — сказал Сократ. — Ну, а теперь скажи, что если один человек другого, когда у него нет силы, носит с места на место, кормит, обшивает, одевает, спать кладет, поднимает, за больным ходит, болезни за него принимает, его злобу с любовью переносит. Что — такой человек сделал добро другому?
— Сделал большое добро, — сказал сын.
— Ну, ведь вот это самое, еще больше того сделала для тебя твоя мать. Она и носила, и кормила, и ночи не спала, и не знала сама, дождется ли она когда–нибудь от тебя благодарности или помощи. А ты что ей за это воздаешь и почитаешь ли ее, как следует благодарному человеку?
Смутился сын, но не хотел покориться и стал оправдываться:
— Я бы ее почитал, если бы она была другая, а то накричит, обидит ни за что. Вот и не выдержишь.
— А ты, когда маленький был, все по делу кричал? А переносила же она, и любила тебя, и ухаживала за тобой. Так–то и тебе делать надо, — сказал Сократ.
VI. ПОЧЕМУ СОКРАТУ НЕ НУЖНО БЫЛО НИ ДОРОГОЙ ПИЩИ, НИ ДОРОГОЙ ОДЕЖДЫ
Пришел к Сократу раз один учитель, посмотрел на его жизнь и говорит:
— Ну, видел я теперь твою жизнь, Сократ; ешь ты самую грубую пищу, одежду носишь тоже самую простую, да и без перемены, ту же и зимой и летом; а обуви у тебя и вовсе нет. Для чего же тебе твоя мудрость, если от мудрости твоей жизнь твоя тяжелая?
— А ты слышал ли, чтобы я когда жаловался? — спросил Сократ.
— Нет, не слыхал; ты не жалуешься. Да все–таки житье твое неприятное. Пищи и питий у тебя вкусных нет, и не знаешь ты удовольствия.
— Нет, — сказал Сократ, — никто так приятно не ест и не пьет. А отчего? Я тебе сейчас скажу. Ты сам знаешь, что самая простая пища кажется вкусней самой дорогой, когда проголодаешься; ну, вот я так и делаю, не ем, пока не голоден, не пью, пока пить не хочется, так на что мне дорогие кушанья и напитки? Мне простое вкусней дорогих. А об одежде скажу тебе, что никакой другой мне не нужно. Ты знаешь, что у людей две одежды — одна на зиму, другая на лето, потому что им летом в зимней жарко, а зимой в летней холодно. Ну, вот я так приучил свое тело, — сказал Сократ, — что мне летом не жарко, а зимой не холодно. И по жаре и по холоду иду куда мне следует. Так зачем же мне заводить другую одежду?
