На следующий день прискакал сменный отряд и получившие увольнительную кавалеристы поехали вместе с Кикахой в город Таланак. Полукони не появлялись, и после того, как Кикаха пробыл некоторое время в городе, он начисто забыл об угрозах шойшателей.
Но вскоре ему пришлось вспомнить о них.
Глава 2
Река Ваткеткол начинается с речки, ответвляющейся от реки Гузирит в стране Хамшем, или в Дракландии, на монолите Абхарплунта. Она протекает через густые джунгли до края монолита, а затем обрушивается через проточенный водой в твердой скале канал. Долгое время река падает сплошной массой воды, затем, перед тем, как достигнуть подножья тридцатимильного монолита, становится водяной пылью. Тучи докатываются до монолита и скрывают брызги и пену от людских глаз.
Подножье тоже скрыто.
Те, кто пробовал зайти в этот туман, рассказывали, что он все равно, что самая черная ночь, а влага через некоторое время превращается в сплошную воду. Туман простирается на одну-две мили от подножья и где-то там снова становится водой, а потом рекой.
Поток протекает через узкий канал в песчанике, а дальше расширяется. Около пятисот миль река петляет зигзагами, выпрямляется миль на двадцать, а затем разделяется, обтекая твердые скалы гор.
По другую сторону горы река вновь воссоединяется, резко поворачивает и течет шестьдесят миль на запад. Там она исчезает в огромной пещере и, надо полагать, стекает вниз через сеть пещер внутри монолита, на вершине которого находится Индейский уровень.
Где она выходит на свет, знают только орлицы Подарги, Вольф и Кикаха.
Обтекаемая рекой гора-остров была сплошной глыбой агата.
Когда Джадавин создал эту вселенную, он отлил гору из смеси агата и нефрита в три тысячи миль высотой и примерно пирамидальной формы, в яблочно-зеленые, изумрудно-зеленые, коричневые, лиловые, желтые, голубые, серые, красные, черные и разные другие оттенки полосы. Джадавин поместил её охладиться на краю Великих Прерий, а позже направил реку протекать вокруг её подножья.
Тысячи лет нефритовая гора оставалась нетронутой, если не считать приземлявшихся на ней птиц и плававших у прохладного скользкого основания рыб. Когда индейцев провели через врата в этот мир, они наткнулись на нефритовую гору. Некоторые племена сделали её своим богом, но кочевые народы не селились поблизости от нее.
Затем в этот мир поселили неподалеку от нефритовой горы группы цивилизованных людей из древней Мексики.
Случилось это, насколько мог вспомнить Джадавин, ставший позже Вольфом, приблизительно 1500 земных лет назад. Недобровольные иммигранты могли принадлежать к цивилизации, названной последующими цивилизациями ольмеками. Сами они называли себя тишкет-моаками. Они построили деревянные дома и деревянные стены по берегам к западу и востоку от горы и назвали гору Таланак.
Таланаком они называли своего бога-ягуара.
Котчултя — буквально: дом бога — или храм Тош-коуни, божества письменности, математики и музыки, находился на полпути к вершине похожего на ступенчатую пирамиду города Таланак. Он выходил на улицу Смешанных Благословений и снаружи не выглядел впечатляюще большим. Фасад храма — изящное здание, высеченное в склоне горы — представлял собой птичье-ягуарово лицо Тошкоуни. Как и в остальной внутренней части горы, все пещеры, вся резьба, все барельефы были сделаны с помощью трения или бурения. Нефрит нельзя отколоть или расслоить, его можно пробуравить, но большая часть труда по созданию красоты из камня приходилась на трение. Трение порождает прекрасное и полезное.
Таким образом, черно-белый нефрит в этом районе истерли поколения рабов, применявших в качестве абразивов толченый корунд и стальные или деревянные инструменты. Рабы выполнили основную черновую работу, а потом за дело взялись художники и ремесленники.
Тишкетмоаки утверждали, что форма похоронена в камне, и кажется правдой, что её можно открыть — в случае Таланака.
«Боги прячут, люди находят», — говорили тишкетмоаки.
Когда посетитель вступает в храм через дверной проем, который, кажется, сжимается за ним кошачьими зубами Тошкоуни, он попадает в огромную пещеру. Она освещена солнечным светом, льющимся сквозь отверстия в потолке, и сотней бездымных факелов. За красно-белой нефритовой перегородкой высотой в пояс стоит хор одетых в черное монахов с выбритыми и окрашенными в алый цвет головами. Хор поет хвалы Повелителю Мира, Оллимамлу, и Гошкоуни.
В каждом из шести углов помещения стоит алтарь в виде зверя, или птицы, или молодой женщины на четвереньках. На поверхности каждого алтаря выступают петрограммы, а также мелкие животные и абстрактные символы — результат долгих лет самоотверженного труда и длительной неутолимой страсти. На одном алтаре лежит изумруд величиной с голову человека, и существует рассказ о нем, затрагивающий также и Кикаху. В самом деле, изумруд был одной из причин, почему Кикаху так тепло встречали в Таланаке. Камень однажды похитили, и Кикаха отобрал его у хамшемских воров со следующего уровня и вернул — хотя и не задаром.
Кикаха находился в храмовой библиотеке. Это было громадное помещение в глубине горы, куда можно было попасть только пройдя через зал с публичными алтарями и по длинному широкому коридору. Оно тоже освещалось солнцем, просачивающимся сквозь шахтные отверстия в потолке, да факелами и масляными лампами.
Стены долбили и терли, пока не создали тысячи неглубоких ниш, в каждой из которых теперь хранилась тишкетмоакская книга. Книги были свитками из сшитых вместе ягнячьих кож, а свиток крепился с обоих концов к цилиндру из дерева и слоновой кости. Цилиндр в начале книги вешали на высокую нефритовую раму, и свиток медленно разматывали перед стоявшим читателем.
Кикаха стоял в ярко освещенном углу, как раз под отверстием в потолке.
Одетый в черное жрец Такоакол объяснял Кикахе значение некоторых пиктограмм. Во время прошлого визита Кикаха изучил письменность, но запомнил только пятьсот рисунков-символов, а для беглого чтения требовалось знать по меньшей мере тысячи две.
Такоакол показывал окрашенным в желтый цвет пальцем с длинным ногтем местонахождение дворца императора, миклосимла.
— Точно так же, как дворец Господа мира сего стоит на вершине самого высокого уровня мира, так и дворец миклосимла стоит на высочайшем уровне Таланака, величайшего города в мире.
Кикаха не стал ему противоречить. Одно время столица Атлантиды, занимавшая внутреннюю часть уровня, предшествовавшего самому высокому, была в четыре раза больше и населеннеё Таланака. Но она была уничтожена находившимся тогда у власти Господом, и теперь в её развалинах обитали только летучие мыши, птицы и большие и маленькие ящерицы.
— Но, — продолжал жрец, — там, где у мира пять уровней, в Таланаке трижды три раза уровня, или улицы.
Жрец свел вместе крайние длинные ногти пальцев обеих рук и, полузакрыв раскосые глаза, произнес речитативом проповедь о магических и теологических свойствах чисел три, семь, девять и двенадцать. Кикаха не перебивал его, хотя и не понимал некоторые технические термины.
Он услышал только один раз странное лязганье в соседнем помещении.
Одного раза было достаточно для него, выжившего потому, что его не требовалось предупреждать дважды. Болеё того, цена, уплаченная им за то, что он все еще жив, заключалась и в определенном объеме неуютного беспокойства. Он всегда сохранял минимальный объем напряжения, даже в минуты отдыха и занятия любовью. Поэтому он никогда не заходил ни в одно место, даже в предположительно безопасный дворец Господа, не отыскав сперва возможных потайных мест для самого себя.
У него не было причин думать, что для него существовала какая-то опасность в этом городе и особенно в святая святых храма — библиотеке. Но он много раз не имел никаких причин страшиться опасности, и все же опасность там существовала.
Лязганье слабо повторилось. Кикаха, не извинившись, побежал к арочному проходу, из которого донесся этот неопознанный и, следовательно, зловещий шум.
Многие одетые в черное жрецы подняли головы, отрываясь от столов с наклонной поверхностью, где они рисовали на коже пиктограммы, или отвернулись от висевших перед ними книг. Кикаха был одет как преуспевающий тишкетмоак, поскольку у него было в обычае как можно больше походить на местных, где бы он ни находился, но кожа у него была на два тона бледнее, чем у самого светлого из них. И, кроме того, он носил на поясе два ножа — и одно это выделяло его. Он был первым, помимо императора, вошедшим в это помещение вооруженным.
Такоакол окликнул его, спрашивая, не случилось ли чего-нибудь.
Кикаха обернулся и приложил палец к губам, но жрец продолжал окликать. Кикаха пожал плечами. Все шансы были за то, что в итоге он покажется сторонним наблюдателям дураком или слишком опасливым, как это случалось много раз в других местах. Ему было наплевать.
