– И что она делает?
– O! Если уж говорить об этом, то ничего хорошего; она топчется у меня по груди: шлеп, шлеп, шлеп!
– Слушай, где ты поставил ловушку?
– Ловрушку! Я ее поставил у себя на животе, где же еще!
– А какую ловушку ты поставил?
– O, знатную ловрушку!
– Которую?
– Ту, что я когда-то сделал, чтобы поймать серого волка, который задушил овец господина Детурнеля.
– Не такую уж знатную, Мокэ, потому что серый волк съел твою приманку и не попался.
– Не попался – и вы знаете почему, генерал?
– Нет.
– Он не попался, потому что это черный волк Тибо-башмачника.
– Это не черный волк Тибо-башмачника, потому что ты сам уверял, что волк, который зарезал баранов господина Детурнеля, был серым.
– Мой генерал, это сегодня он серый, а во времена Тибо-башмачника, то есть тридцать лет назад, он был черным. И вот вам доказательство, мой генерал: тридцать лет назад я был черным как ворон, а сегодня седой, как Доктор.
Доктор был котом, которому я старался в «Мемуарах» уделить достаточно внимания, а Доктором кота прозвали из-за прекрасной шерсти, которой его одарила природа.
– Да, – сказал мой отец, – я знаю твою историю о Тибо-башмачнике. Но если черный волк – это черт, как ты говоришь, Мокэ, то он не должен меняться.
– Ваша правда, мой генерал; только совсем белым он становится к концу столетия, а каждую полночь сотого года он снова делается черным, как уголь.
– Я признаю, что не прав, Мокэ; только прошу тебя не рассказывать эту замечательную историю моему сыну, по крайней мере до того, как ему исполнится пятнадцать лет.
– Это еще почему, мой генерал?
– Потому что бессмысленно забивать ему мозги подобными глупостями до того, как он станет достаточно взрослым, чтобы смеяться над волками, какими бы они ни были – белыми, серыми или черными.
– Договорились, мой генерал, ничего ему не скажем.
– Продолжай.
– А на чем мы остановились, мой генерал?
– Мы остановились на ловрушке, которую ты установил на животе, и ты говорил, что это знатная ловрушка.
– Aх, боже мой! Да, мой генерал, это знатная ловрушка! Она весила добрых десять фунтов! Да что я говорю: по меньшей мере, пятнадцать фунтов, вместе с цепью! А цепь я намотал на руку.
– А той ночью?
– O! Той ночью было еще хуже! Обычно она шлепает по мне в кожаных башмаках, а той ночью явилась в сабо.
– Вот так и приходит?..
– Каждую ночь, дарованную нам Господом. Вот, я похудел: вы прекрасно видите, что я отощал. Но сегодня утром я принял решение.
– И какое же решение ты принял, Мокэ?
– Я принял решение пальнуть по ней, вот!
– Это мудрое решение. И когда ты намерен его выполнить?
– O! Сегодня или завтра вечером, генерал.
– Вот досада! А я хотел было отправить тебя в Вилье-Эллон.
– Ничего страшного, генерал. То, что я должен там сделать, – это срочно?
– Очень срочно!
– Хорошо, я могу сходить в Вилье-Эллон – всего-то четыре лье леском – и вернуться к вечеру. Каких-то восемь лье. Мы куда больше на охоте протопывали, мой генерал.
– Договорились, Мокэ. Я дам тебе письмо к господину Коллару, и ты отправишься.
– Да, и я отправлюсь, генерал.
Отец встал с кровати и написал письмо господину Коллару. Письмо было составлено в таких выражениях:
Дорогой Коллар!
Отправляю к вам своего дурачка-сторожа, вы его знаете; он воображает, будто какая-то старуха морочит его ночи напролет, и, чтобы покончить с этой вампиршей, он хочет просто-напросто ее убить. Но поскольку правосудие могло бы счесть такой способ своевольно избавляться от затруднений неподходящим, я отправляю его под каким-то там предлогом к вам. Вы же, под предлогом, что он вам пришелся по душе, отправьте его к Данрэ из Вути, который пошлет его к Дюлолуа, который, под предлогом или без оного, пошлет его к черту, если захочет.
Короче говоря, нужно, чтобы его путешествие длилось минимум пару недель. Через две недели мы переедем и будем жить в Антийи, и тогда, поскольку он уже будет вдали от Арамона и, вероятнее всего, по дороге его кошмар исчезнет, матушка Дюран сможет спать спокойно – чего бы я ей не советовал, пока Мокэ проживает в окрестностях.
Он принесет вам с дюжину бекасов и зайца, которых мы подстрелили вчера на охоте в болотах Валю. Тысячу теплых пожеланий вашей красавице Эрмине и тысячу поцелуев дорогой крошке Каролине. Ваш друг
АЛЕКС. ДЮМА
Мокэ отправился в путь через час после того, как письмо было написано, и возвратился через три недели уже в Антийи.
– Ну как, – спросил отец, видя его бодрым и в добром здравии, – как там мамаша Дюран?
– Хорошо, мой генерал, – ответил сияющий Мокэ, – она оставила меня в покое, старая кротиха; похоже, она имеет власть только в округе.
VII
После кошмаров Мокэ прошло двенадцать лет. Мне уже минуло пятнадцать.
Это было зимой с тысяча восемьсот семнадцатого на тысяча восемьсот восемнадцатый год.
Увы! Десять лет назад мой отец умер.
У нас больше не служили ни садовник Пьер, ни камердинер Ипполит, ни сторож Мокэ.
Тогда мы уже не жили ни в замке Фоссэ, ни на вилле Антийи; мы проживали в Виллер-Коттре в маленьком домике на площади, напротив фонтана, а моя мать держала табачную лавку.
Еще там продавался порох, дробь и пули.
С молодости я уже был заядлым охотником.
Только я охотился – в прямом смысле слова – лишь тогда, когда мой двоюродный брат, господин Девьолен, лесничий из Виллер-Коттре, благоволил отпросить меня у матери.
В остальное время я браконьерствовал.
На оба случая, охоты и браконьерства, у меня было чудесное одноствольное ружье, которое прежде принадлежало принцессе Боргезе, и на нем был выгравирован ее вензель.
Его мне подарил отец, когда я был еще совсем ребенком, и на торгах, последовавших после его смерти, я так настойчиво протестовал, что мое ружье не продали вместе с другим оружием, лошадьми и экипажами.
Самым радостным временем для меня была зима.
Зимой земля покрывается снегом, и лишенные пропитания птицы слетаются туда, где им насыплют зерен.
Некоторые старые друзья моего отца, у которых были прекрасные сады, позволяли мне устраивать в этих садах охоту на птиц.
Я расчищал снег, посыпал дорожку зернами и из какого-нибудь укрытия, устроенного на расстоянии в половину ружейного выстрела, открывал огонь, убивая порой с одного раза шесть, восемь или даже десять птиц.
Позже, когда снег уже лежал крепко, появлялась другая надежда: затравить волка.
Затравленный волк принадлежит всем.
Это общий враг, убийца, поставленный вне закона. Каждый имеет право на свой выстрел. Нечего и говорить, что я, не слушая криков матери, которая вдвойне боялась за меня, брал ружье и первым являлся на встречу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
