Сердце ее учащенно забилось, в горле пересохло. Тем не менее Анна постаралась говорить ровно и спокойно:
– Мои сеансы обычно длятся час. Я стараюсь не делать исключений.
– А сегодня вы идете в театр. – В его глазах промелькнула насмешка. – Пусть рушится мир, пусть на улицах бесчинствует толпа, но билеты стоят двести восемьдесят долларов, и вы не намерены пропустить представление, не так ли?
Она ничего не ответила. Лицо ее окаменело.
– Очень жаль вас разочаровывать, Анна, но сегодня вечером вам придется не ходить на спектакль. – Голос его звучал успокаивающе, почти нежно, глаза выражали сочувствие. – И не беспокойтесь за Ричарда. Вы уже позвонили ему и предупредили, что не пойдете.
– Уверяю вас, я не делала ничего подобного.
Он улыбнулся.
– Не важно. Он считает, что звонили. Ведь единственная реальность – это наше восприятие.
Она уже не могла отличить биение собственного сердца, пульсирующего, казалось, в гортани, от ритмичного боя часов. Слабое шипение пружины в конце каждого удара звучало как придыхание. Комната жила ритмом. Или умирала в этом ритме.
Сосредоточиться оказалось намного сложнее, чем обычно. Анна крепко сжала пальцами ручку, вонзившись ногтями в ладонь. От боли голова прояснилась. Она твердо произнесла:
– Мистер Сонтайм, я хочу вам помочь. Но время мое ценится дорого, и ваши игры меня не забавляют. Есть определенные правила, относящиеся к моей приватности, и если уж нам надо установить между собой отношения, то, полагаю, моя просьба уважать эти правила не покажется вам непомерной.
– Хорошо сказано. Вероятно, чтобы сравнять шансы, мне следует немного рассказать о себе.
Анна спокойно выдержала его взгляд. Все-таки она ошиблась. Его глаза – зеленые, как летний день.
– Полагаю, мы здесь ради этого.
Откинувшись назад, он положил ногу на ногу и принялся поигрывать тростью. Часы громко тикали. Его глаза вновь засияли мягким серебристым светом. Приковав к себе ее внимание этой неожиданной переменой, он заговорил:
– Я родился на заре предыдущего тысячелетия, когда цивилизация еще только зарождалась и грань, отделяющая науку от религиозных предрассудков, была совсем тонкой. Я прожил не одну сотню жизней. На протяжении многих столетий я носил разные имена – Распутин, Сен-Жермен, Калиостро, Мерлин. А-а, не ожидали от меня такого. Я вас удивил.
– Да. – Голос ее прозвучал хрипло даже для собственных ушей. В горле словно застрял ком. – Такого я не ожидала.
С его лица исчезла улыбка, и в комнате повеяло прохладой.
– Я еще не раз удивлю вас до конца вечера. За что приношу свои извинения.
Он продолжал:
– Я рыдал вместе с Нероном во время пожара Рима, я шептал Калигуле на ухо. Я присутствовал при падении Санкт-Петербурга, положив руку на плечо диктатора, поднявшегося на этой волне. Я видел, как скатываются с плеч головы с широко открытыми от изумления глазами и перерезанными артериями, из которых бьет кровь – прямо в корзины, заполненные до краев такими же головами. Обладатели их, слушавшие когда-то оперу и читавшие Мольера, вдруг становились немы, словно камень. Все очень обыденно. И никакого сияния. Совсем никакого.
Теперь его голос стал задумчивым, он погрузился в себя, вероятно вспоминая годы, прокручивающиеся в его сознании. В тишине, бросая блики на казавшееся отлитым из бронзы лицо Сонтайма, мерцал и трепетал голубоватый свет от экрана онемевшего телевизора. С громким звуком раскачивался маятник часов. Анна сидела не шевелясь и ждала.
Через мгновение он заговорил снова:
– Я слышал вопли детей, над которыми надругались солдаты. Видел, как несло и швыряло маленькие тела по вздувшейся реке – ребятишек бросили туда измученные родители, ведь они не могли прокормить всех. Я сидел по правую руку от королевы, правившей миром, и по левую – от кардинала, едва этот мир не погубившего. Я видел, как возникали и исчезали целые народы, как жили и умирали любовники. Теперь я просто… устал. Пора положить этому конец.
Анна сделала глубокий ровный вдох, пытаясь разрушить чары его голоса, точно так, как проснувшийся человек стряхивает паутину тревожного сна.
– Мистер Сонтайм, расскажите, как вы собираетесь это сделать.
Он улыбнулся, но в глазах застыла грусть.
– Вряд ли вы поймете, если я не начну с самого начала. К тому же… – Казалось, он рассматривал что-то в собственной душе. А может, опять перебирал в памяти прожитые годы. – Это очень длинная история.
Она смотрела на собеседника и ждала продолжения. И пока на них медленно, как ночь, нисходила тишина, Анна вдруг осознала, что часы перестали тикать – впервые за несколько столетий.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕК ТАЙН
Египет
Доисторические времена
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Представьте, что вы хотите прокрутить жизнь, как кинопленку: тут кончается тысячелетие, там рубеж столетия, вот завершился год, и еще один, и еще тысяча других… Но в конце концов дней оказывается так много, так много окончившихся и начавшихся лет, что вы уже не помните, зачем вам понадобилось их считать. А я все же считал. Я считал каждый, отмечая начало очередного нового года или нового столетия на особый лад: бокал вина, иногда беззвучный тост. Вращается Земля, меняется пейзаж. То я стою на башне замка, то на палубе плывущего по морю парусника. Вот я смотрю на вечную реку, а вот – на усеянное телами поле битвы. Вижу мерцающие огни Елисейских Полей, а в следующее мгновение – тлеющие руины погибшей цивилизации. Проходят годы, но вопрос остается. «Когда все-таки это произойдет? – спрашиваю я себя. – Тот ли это год, когда я наконец расскажу свою историю, всю целиком, от начала до конца?»
И что за дивное это было развлечение – на протяжении тысяч мелькающих лет воображать себе, как я буду рассказывать, при каких обстоятельствах и что именно заставит меня начать рассказ. Мысленно я вновь и вновь разрабатывал сценарий, внося в него изменения. С чего начать? Как лучше всего прославить или унизить себя в рассказе, как отыскать нить правды, которая в конце концов должна стать итогом жизни любого человека – даже если эта жизнь такая долгая и запутанная, как моя? И вот теперь время настало, и момент этот – как многие моменты, которые полагаешь судьбоносными, – разочаровывает. Ибо не так давно я понял, что невозможно поведать всю историю – ни сегодня, ни, наверное, когда-либо вообще. Жизнь любого человека – просто совокупность повестей, и я сейчас поведаю вам некоторые из них.
Но с чего же все началось? Иногда, я думаю, что с молодой гибкой девушки со смеющимися глазами – весьма честолюбивой. В иные моменты я точно знаю, что началось это с меланхолических настроений поэта-жреца, которого я называл когда-то другом. О чем пойдет речь: о власти женщины или мечтах мужчины? Что за темное божество придумало эту неправдоподобную сказку, чтобы потом на одном дыхании с улыбкой отослать ее в пространство? Осмелюсь ли считать, что хоть когда-то имел над ней власть?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
