2
Нью-Йорк. Январь 1892 года
Узнав, что вы находитесь в Нью-Йорке, я счел уместным написать короткое послание звездному ученику Колби. У меня такое впечатление, будто здесь витает дух самого сэра Томаса, продолжая игру, начатую нами в Лондоне. Пожалуйста, передайте ему от меня привет.
Похоже, они не обнаружили предыдущие метки, поэтому я оставил эту метку там, где ее невозможно не заметить. Неужели Колби прислал вас специально из-за меня? Если так, я чрезвычайно польщен. Знаете, я всегда наблюдал за вами и Томасом, когда вы реконструировали последние моменты жизни этих бедных девушек.
Теперь вы пытаетесь выяснить, кто я – мясник, пекарь, производитель свечей? Вас окружает так много людей и днем и ночью. В Нью-Йорке то же самое. Сюда стекаются толпы из всех уголков света. Порой здесь испытываешь воодушевление, но в другие моменты все представляется бедламом. Бедлам? Вот слово, над которым стоит поколдовать. Кстати, как поживает ваш помощник Лоуренс?
Для поездки в Нью-Йорк вы не могли выбрать лучшего времени. Эти быстро растущие небоскребы из монолитного бетона и новомодные электрические фонари так оживляют улицы! Погрузитесь в теплую, дружелюбную атмосферу местных баров, театров и концертных зало, и – вы почувствуете себя почти как в Лондоне.
Почти, друг мой. С прискорбием узнал о смерти вашей тетки. Очень скоро вы, вне всякого сомнения, ощутите, насколько тяжела разлука с родными и друзьями. По иронии судьбы в этом новом городе мы с вами, по всей вероятности, являемся друг для друга самыми близкими людьми.
Отхлебывая из чашки густой черный кофе, детектив Джозеф Ардженти прочитал письмо, после чего бросил взгляд на мэра Нью-Йорка Джорджа Уоткинса.
Румяный и самоуверенный – эти два определения как нельзя лучше подходили для описания Уоткинса. Румяное лицо, самоуверенно закрученные усы… Вдобавок, будучи невысокого роста – всего 5 футов и 7 дюймов[2], – мэр казался почти широкоплечим. По сравнению с ним Ардженти выглядел более худощавым, жилистым, высоким и бледным, а его усы и борода были коротко пострижены.
Они сидели друг против друга за столиком у окна в кафе-кондитерской «Вандом». Снаружи, с 41-й стрит, до их слуха доносился непрерывный цокот копыт и скрежет двухколесных кебов, повозок пивоваров, тележек с углем и вагонов конки.
– Когда Джеймсон впервые прочитал это письмо? – спросил Джозеф.
– Сегодня утром. Оно было отправлено в редакцию «Нью-Йорк таймс». Очевидно, его автор намеревался тем самым бросить вызов общественности – как это обычно бывает в случаях с открытыми письмами в газеты. Он не хотел отправлять его лично Джеймсону, чтобы не подвергать себя риску.
– Откуда он мог узнать о смерти тетки Джеймсона? О ней сообщалось в прессе?
– Не думаю. Мы сейчас выясняем это. Возможно, в какой-нибудь газете был напечатан некролог, и он мог увидеть его.
– Итак, у Джеймсона есть помощник по фамилии Лоуренс? И какой смысл имеет слово «бедлам», если вообще имеет?
– Да, такой помощник у него действительно есть. А что касается смысла слова «бедлам», он нам пока не известен. У нас было слишком мало времени. Я же говорю, письмо пришло только сегодня утром.
Ардженти задумчиво кивнул.
– И Джеймсон будет присутствовать на этой пресс-конференции с Маккласки? – уточнил он.
– Видимо, да, – ответил Уоткинс и сверился с карманными часами. – Нам уже пора. Детали я изложу по дороге.
Они заняли места в одном из задних рядов концертного зала на 23-й стрит. Сидевшие за установленным на сцене столом инспектор Маккласки и Финли Джеймсон отвечали на вопросы журналистов, служащих мэрии и представителей духовенства. Зал был переполнен самой разношерстной публикой, представлявшей «озабоченных граждан» – от волонтеров Армии спасения до членов местного отделения общества библиофилов «Грольер».
Репортер «Нью-Йорк пост» задавал уже третий вопрос, и Маккласки начал нервничать.
– …Как я уже говорил, наша первоначальная информация, касающаяся подозреваемого, известного как «Француз Номер Один», судя по всему, не соответствует действительности. Он не мог быть тем вечером в баре, поскольку его пароход отплыл двумя днями ранее, – объяснял инспектор.
– А другой подозреваемый – Француз Номер Два?
– Мы до сих пор не сумели установить его местонахождение и, следовательно, не можем сказать ничего определенного.
Вверх взметнулась ручка журналиста «Нью-Йорк таймс».
– А у вас имеются подозреваемые других национальностей? – поинтересовался он. – Например, Итальянцы, Русские или Голландцы Номер Один и Номер Два? Или, раз мы находимся в Нью-Йорке, Ирландцы или Американцы Номер Один и Номер Два?
По залу прокатился смех. Маккласки поднял руку, призывая соблюдать тишину:
– Позвольте мне внести ясность. Примерно в одно время с Камиллой Грин бар покинул только один человек, и, по свидетельству двух других девушек, которые встречались с ним несколькими неделями ранее, он говорил с сильным французским акцентом. В настоящее время мы пытаемся выяснить, кто это мог быть.
Джордж Уоткинс наклонился к Ардженти:
– Вы сейчас смотрите на покойника.
– Почему? – удивился Джозеф. – Он серьезно болен?
– Я имел в виду, в плане карьеры. Он не нажил себе друзей, так как слишком много распространялся насчет некомпетентности британской полиции, на чью помощь мы сейчас очень рассчитываем, поскольку англичане располагают чрезвычайно важной информацией о сходных по почерку преступлениях. Уж если кто и некомпетентен в этом мире, так это мы – со всей этой чушью по поводу всяких Французов. Поэтому-то я и показал вам сегодня утром письмо – чтобы привлечь вас к этому делу.
– Вы хотите, чтобы я помог Маккласки в расследовании?
– Нет. Я хочу, чтобы вы взяли расследование на себя. На днях я разговаривал на эту тему с комиссаром Лэтамом.
Ардженти ничего не ответил. Ему следовало догадаться, что здесь не все так просто. Личная встреча с Уоткинсом в «Вандоме», затем тот факт, что мэр сидит сейчас с ним в заднем ряду, а не по правую руку от Маккласки…
Джордж поморщился.
– Послушайте. Будем говорить откровенно. Дни Маккласки сочтены. И не только из-за фиаско, которое он потерпел в этом расследовании, но и из-за настоящей волны коррупции, буквально захлестнувшей его отдел. Как вам известно, Майкл Тирни нагревает руки на доках, пивных, борделях и половине строительных проектов в городе. При этом половина сотрудников мэрии и полиции куплены им – возможно, включая Маккласки. А вы не запятнаны коррупцией и всегда боролись с ней.
Уоткинс бросил взгляд на выступающего инспектора и добавил:
– И поверьте мне, это не осталось незамеченным.
Джозеф кивнул.
– До вас доходили слухи, что Тирни назначил цену за мою голову – за то, что я осмелился идти против него?
– Да, я слышал об этом. Это лишнее доказательство вашей принципиальности.
Уоткинс испытующе смотрел на детектива. Он знал, что у Ардженти есть жена и трое детей.
– Понимаю, вам нелегко принять это решение, – сказал он осторожно.
В свете газовых фонарей медленно плавали густые клубы табачного дыма. А на сцене Финли Джеймсон зачитывал комментарии к произведенным им ранее вскрытиям:
– …Чтобы внести ясность, удушение не было причиной смерти, оно лишь привело жертву в бессознательное состояние. Ее вероятной причиной явилось повреждение внутренних органов с последующей потерей крови.
– И это похоже на результаты прошлых нападений Потрошителя в Лондоне? – спросил кто-то из журналистов.
– Да, причиненные травмы почти идентичны тем, что были получены жертвами, по крайней мере, четырех предыдущих убийств.
– Имеет ли какой-нибудь смысл метка, которую убийца, по его словам, оставил на теле Камиллы Грин?
– Похоже, это буква «Х» или римская цифра десять на ее левом плече. А может быть, и нечто иное.
– А на других телах имелись метки?
– Нет. По крайней мере, они не были обнаружены. В настоящее время тела жертв вновь осматривают в Лондоне.
На несколько секунд в зале воцарилась тишина – журналисты делали записи в блокнотах. Затем поднял руку репортер «Геральд трибьюн»:
– А та девушка, которую разрезал пополам трамвай на прошлой неделе? Она не могла быть еще одной жертвой? Убийца мог просто положить тело на рельсы, чтобы скрыть следы своего преступления.
– Нет, это невозможно, – покачал головой Финли. – Я видел ее тело вскоре после того, как его осмотрел коронер. По всем признакам она попала под трамвай при жизни.
Уоткинс повернулся к Ардженти:
– Какое впечатление производит на вас Джеймсон? Вы могли бы сработаться с ним?
Джозеф окинул англичанина взглядом. Немного за тридцать, аккуратно постриженные усы и борода… ничего примечательного, разве только светло-серые глаза – чрезвычайно подвижные, проницательные, отмечавшие все, что попадало в поле их зрения. И еще постоянно игравшая на его губах легкая, подкупающая улыбка.
