– Почему… я живой? – спросил Алексей.
Ларисса медленно кивнула; рука её скользнула под плащ и вынырнула обратно – с пяльцами, в которых натянут был белый платок с какой-то вышивкой… но не к вышивке приковало взгляд Отрады, а к тому, что на миг приоткрылось между полами плаща…
Не могли люди сотворить такое с другим человеком, с женщиной… не могли, не могли, не могли!
А шум сзади накатывался, вздымался, напомнив вдруг грохот ледохода – где среди сталкивающихся льдин есть льдины живые, железные, деревянные, хрустальные… Множество голосов заполнили собой пространство.
Отрада сумела наконец обернуться. Один ужас помог справиться с другим…
Перед нею разверзлась могила. У могилы было почему-то деревянное дно. Ярко освещённое жёлтое деревянное дно.
Земля осыпалась под ногой, Отрада вскрикнула и стала падать, продолжая вцепляться в Алексея. Тот удержался бы, но земля превратилась в текущий песок. Они скатывались вниз, как муравьи в воронку песчаного льва.
Она ожидала удара о дерево, но в последний миг дно отдалилось – недалеко, вот, рядом, достать, опереться… нет. Она повисла, как муха в паутине, как… как те странные пленники… как Агат… его прощальный взмах…
(Она не знала, кто такой Агат. Это было в другой памяти. Или в другой жизни. Она обжигалась, когда пыталась дотянуться до этого имени и этого прощального взмаха. Но не оставляла попыток…)
И, повинуясь какому-то новому, незнакомому страху, она согнула негнущуюся руку и схватила себя за щёку.
Под рукой было что-то мягкое, нечувствительное, податливое.
Не трогай, прошептал кто-то рядом, осторожно, сорвёшь… И ещё прошептал: дайте ей пить.
У губ тут же появился горячий край ковша. Давясь, Отрада глотнула жгучую жидкость. Ей показалось, что это дёготь.
Чья-то рука удерживала её затылок.
Пей. Пей, пожалуйста, пей…
Она отхлебнула ещё и ещё. Горечь и сильнейший запах берёзы.
На миг стало светло и легко. Она повернула голову. Неоконченная картина: парящие в воздухе торсы, голые и задрапированные, угол каменной кладки… И тут же торопливо нахлынула липкая пузырящаяся тьма.
Глава вторая
Знахаря нашли только в третьей по ходу деревне, девяностолетнего обезножевшего старика. Алексей буквально на руках принёс его в дом старосты, куда положили метавшуюся в лихорадочном бреду кесаревну, велел: лечи. Сам остался за помощника – со знахарским правнуком, белёсым до полной бесцветности пареньком лет пятнадцати. У паренька был маленький безвольный подбородок, вялый рот и глядящие в разные стороны глаза. Но руки, неожиданно большие, двигались сноровисто и быстро: когда одетую в хозяйкину рубашку Отраду уложили лицом вниз на лавку, он очень уверенно прощупал ей спину, глядя куда-то поверх всего, а потом стал делать такое, от чего у Алексея стянуло на спине кожу: руки и ноги кесаревны изгибались совершенно немыслимо, как в пыточной, и – сухой хворостяной треск бил в уши…
Но после всего этого Отрада, укрытая тремя пуховыми перинами, откашляла комья коричневой мокроты – и задышала глубоко и чисто. Даже румянец проступил на восковато-голубых щеках.
– Топите баню, – распорядился знахарь. Имя его было Памфалон.
Дочки старосты тут же бросились исполнять приказание, а знахарь раскрыл свою сумку и принялся разбирать травы. Травы хранились в пергаментных мешочках со старинными полустёршимися надписями.
– Почтенный Памфалон, – неуверенно сказал Алексей, – но ведь после бани организм больной будет слишком восприимчив к холоду…
– Если вы потащите её дальше, она умрёт, – сказал знахарь, не отрываясь от своих мешочков. Пряный вперемешку с пыльным запах распространялся по комнате. – Вполне возможно, что она умрёт и здесь. Силы, чтобы жить, у неё немного. Но если вы её потащите, она умрёт точно.
– Если мы не потащим её, нас настигнут и убьют.
– Опять война… – знахарь качнул большой седой головой. – Когда же вам надоест, молодые?
– Почтенный… неужели нельзя использовать какое-то средство… чародейство, может быть?.. – Алексей замялся. Сказать, подумал он. Мы уже ничего не теряем… – Отец, я скажу, но ты молчи. Это наша кесаревна. Дочь кесаря Радимира. Последняя наследница…
– Разве же ей осталось что-то в наследие? – знахарь совершенно не удивился, как будто бы полумёртвых кесаревен на долгом его веку приносили сюда, в болотный край, раз пятнадцать. – Дом её сгорел…
– Дом – горит, – сказал Алексей. – И ещё не все потеряли надежду потушить его.
– Вот так, да? – знахарь высыпал что-то на ладонь, понюхал, пожевал губами. Протянул Алексею. – Не все… Хм. Попробуй-ка, есть ли горечь ещё?
Алексей взял щепоть бурого порошка, лизнул. Порошок походил на подсоленный торф. Но через болотизну проступала далёкая едкая горечь.
– Есть, – сказал он.
– Это хорошо, – медленно протянул знахарь. – Так, значит, надежды не теряете?
– Не теряем, отец.
– Что же… Только вот мало вас, молодых, и всё меньше и меньше…
Алексей не ответил.
Два последних месяца унесли столько жизней… даже он, воин, человек с дублёной душой, внутренне сжимался, когда пытался представить себе разом всех убитых и покалеченных. Конечно, его воображение питалось только рассказами очевидцев и участников тех дел – быстро же прижилось новое словцо, обозначавшее сразу всё: от мелкой стычки разведок и разъездов до иной раз многодневного боя тысячных отрядов, – что последовали после разгрома при Кипени; но и рассказов достаточно было для бессонницы… Мелиора истекала кровью. Что, однако, пугало более всего, так это неурочные холода явно чародейской природы. Частью погиб первый недоубранный урожай – и никто не сомневался в том, что второго урожая в этом году не будет вовсе…
Значит – голод. Не зимой, так весной.
Но дожить до зимы, а уж тем более до весны…
…Что ж, пусть на Кипени мелиорская армия потерпела поражение – но и конкордийцы со степняками получили страшный удар. И не то важно, что в открытом бою их разгромили, и только чародейское вмешательство превратило их поражение в победу… хотя нет, и это важно: честный воин, может быть, промолчит об этом, но знать-то всё равно будет… нет, другое: тот, кто наслал испепеляющие тучи, не стал различать, где чужие, а где свои – прихлопнул всех разом. А такое уже не прощается…
Немало дезертиров из армии-победительницы бродило сейчас по лесам и побережьям, ища способ добраться до родного берега. Они угоняли у рыбаков уцелевшие лодки, самые бесшабашные вязали плоты. Но в основном они просто скрывались, чего-то выжидая. Нескольких таких дезертиров захватила по пути сотня Алексея, и прежде чем предать их лёгкой смерти, Алексей поговорил с ними. Велика, очень велика была их обида на своих начальников… или на тех, кто стоит над начальниками…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
