Во время следствия и в ходе самого судебного разбирательства к обвиняемым применялись различные методы воздействия, явно выходящие за рамки закона. То, что следствие не брезговало ничем для выполнения поставленной перед ним задачи, дал понять в первый день процесса обвиняемый Н. Н. Крестинский. У него хватило мужества заявить: «Я дал прежде, до вас, на предварительном следствии неправильные показания <…> потому что на опыте своем личном пришел к убеждению, что до судебного заседания, если таковое будет, мне не удастся опорочить эти мои показания» (Там же. С. 52). Но на следующий день Н. Н. Крестинского заставили отказаться от сказанного накануне. Французский историк Ф. Конт, автор книги о Христиане Раковском, тоже проходившем в качестве обвиняемого на процессе 1938 года, пишет: «На протяжении восьми месяцев Раковский отвергал все формы сотрудничества со своими мучителями: он отказывался признать себя виновным, обвинять Троцкого и прославлять Сталина. На исходе восьмого месяца психологической пытки и при отсутствии медицинского ухода был найден способ заставить его «признаться». Известно, что в системе сталинских процессов обвиняемые и обвинения не зависели друг от друга. В ходе следствия задача специалистов из НКВД состояла в том, чтобы соединить их применительно к конкретной ситуации, в которой находилась жертва, а также в зависимости от общей концепции и точной цели процесса. Обе эти части оставались независимыми, пока их не «соединяла степень виновности». А затем, познав психологию своей жертвы и найдя механизм воздействия на нее, агенты НКВД вызывали необходимую реакцию» [7].
Как установил Ю. Г. Фельштинский, десять месяцев понадобилось следствию для того, чтобы заставить С. А. Бессонова давать нужные показания [8], а обвинявшийся в убийстве членов правительства врач А. И. Виноградов не дожил до судебного процесса, он «умер в подвалах НКВД (1938), судя по всему, под пытками» [9].
Другой врач, обвиненный в убийстве Горького, – Д. Д. Плетнев – в письме, отправленном из Владимирской тюрьмы, говорил: «Весь обвинительный акт против меня – фальсификация. Насилием и обманом у меня вынуждено было “признание”… Когда я не уступал, следователь сказал буквально: “Если высокое руководство полагает, что вы виноваты, то, хотя бы вы были правы на все сто процентов, вы будете все… виновны…” Ко мне применялись ужасающая ругань, угрозы смертной казнью, таскание за шиворот, душение за горло, пытки недосыпанием, в течение пяти недель сон по два-три часа в сутки, угрозы вырвать у меня глотку и с ней признание, угрозы избиения резиновой палкой… Всем этим я был доведен до паралича половины тела…» [10].
И все же ни в ходе следствия, ни на самом судебном процессе не удалось заставить главных обвиняемых Бухарина и Рыкова сознаться в организации убийства Горького, а также Кирова, Менжинского и Куйбышева. На вечернем заседании 3 марта 1938 года Рыков заявил: «Но мы не выносили решения ни одного раза о том, что должен быть убит тот или иной член правительства. Такого решения центра организации правых не было вынесено <…> решения, чтобы в таком-то году убить того или другого члена Политбюро или правительства – такого решения центр не принимал» (Судебный отчет. С. 152, 156). Через день, 5 марта, он повторил: «Как я сказал в своих показаниях, я не знаю ни одного решения правого центра, через который я имел отношение к «правотроцкистскому блоку», о фактическом выполнении убийств» (Там же. С. 325). И в своем последнем слове бывший председатель Совнаркома сказал: «До своего ареста я считал, что Горький умер естественной смертью» (Там же. С. 633). Бухарин в своем последнем слове прямо заявил: «Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова» (Там же. С. 661).
По существу, Бухарин и Рыков признались только в одном – в том, что они были политическими оппонентами Сталина. Но поскольку они проиграли – их сторонники в партии оказались в меньшинстве – они были посажены на скамью подсудимых.
Для того, чтобы в глазах общественности, за границей и особенно в СССР, его политические противники выглядели максимально непривлекательно, Сталин поручил своим приспешникам сделать из них шпионов и убийц. Но даже после многомесячного изощренного воздействия сотрудники НКВД не смогли заставить Бухарина и Рыкова сознаться в шпионаже и убийствах.
На судебном процессе прокурором был зачитан любопытный документ – заявление доктора М. Ю. Белостоцкого. В заявлении говорилось: «В качестве врача Санупра Кремля я был командирован во время последнего заболевания Алексея Максимовича Горького к нему на дачу для производства внутривенных вливаний <…> Приблизительно за 10 дней до смерти А. М. Горького профессор Плетнев, приехавший на дачу Горького для консультации, увидев, что я приготавливал очередное вливание (не помню, какое именно), цинично заявил мне: «Зачем Вы это делаете, надо дать больному в таком состоянии спокойно умереть». Об этом заявлении Плетнева я тогда же сообщил доктору Левину, который заявил, что вливание надо продолжать» (Судебный отчет. С. 389). Это заявление Вышинский использовал как одно из доказательств обвинения, но, на наш взгляд, оно является оправдательным документом. Какую он рисует картину? Плетнев, приглашенный на помощь к доктору Левину, сразу же понял всю безнадежность ситуации – инъекции уже бесполезны, больному надо дать спокойно умереть. Но не делать уколы врачи не могли. Их бы тут же обвинили в бездействии.
По существу, в газетных сообщениях 1936 года о болезни и смерти Горького и в материалах судебного процесса 1938 года нет противоречий. Там и там ход болезни описан одинаково. Она была такова, что врачи при всем своем желании не могли спасти писателя.
Вторая, 1938 года, версия смерти Горького – убийство – версия политическая. Ее появление обусловлено состоянием внутрипартийной борьбы в ВКП (б). Устроителей судебного процесса 1938 года в действительности не интересовала настоящая причина кончины писателя. Они лишь использовали факт его смерти в своих целях. Им важно было показать гражданам СССР и мировой общественности, что их политические оппоненты – убийцы, коварные, безжалостные.
Горький в числе приписанных Н. И. Бухарину, А. И. Рыкову и Л. Д. Троцкому жертв занимал особое, самое важное, место (это видно из книги Михаила Кольцова, о которой будет сказано чуть ниже), так как писатель был любим очень многими, как в России, так и за ее пределами.
Чтобы сгладить все «шероховатости» процесса, убедить зарубежного, в основном, читателя в объективности и справедливости смертного приговора обвиняемым, Сталин заказал книгу о Горьком Михаилу Кольцову, журналисту с мировым именем. Книга «Буревестник. Жизнь и смерть Максима Горького» писалась во время процесса, на котором автор присутствовал, и вышла в свет (Политиздат, 1938) практически одновременно со стенографическим отчетом. Особое место в ней уделено объяснению причин убийства Горького. Кольцов, в частности, писал: «Активность Горького в общественной и государственной работе, его деятельность по сплочению международных антифашистских сил, его дружба со Сталиным не могла не встревожить фашистские, антисоветские круги <…>, как мог относиться Горький к прихвостням и агентам буржуазии, фашистским выродкам, к пораженцам и предателям социалистической революции, к троцкистам и правым? Он ненавидел их и презирал, говорил и писал об этом <…> И, конечно, на него, на передового, на крупнейшего борца за коммунизм, был в первую очередь направлен огонь “правотроцкистского блока”» [11]. Таким образом, не свержение существующего в СССР строя, не устранение от власти Сталина – главная цель членов «правотроцкистского блока», а умерщвление Горького. Попробуем ответить на вопрос, что двигало пером Михаила Кольцова. Существующим в СССР порядкам, диктатору Сталину многие в стране и за границей не сочувствовали. Зато очень многие советские граждане и иностранцы искренне любили писателя. Эту любовь и решил использовать Михаил Кольцов. Никаких новых фактов он в своей книге не приводит, использует лишь то, что уже прозвучало на процессе. Он пишет: «Троцкист Бессонов при тайной встрече с Троцким в Париже в 1934 году получил прямые указания относительно Горького от своего шефа <…> Предложение Троцкого «устранить» Горького доходит в Москве и до руководителей правой группы антисоветских заговорщиков – до Бухарина, Рыкова и Томского. Они тоже соглашаются с целесообразностью этого предложения <…> Реализацию этого проекта «правотроцкистский блок» поручает негодяю Ягоде» [12].
Книга написана и напечатана. Мавр сделал свое дело. Мавр должен умереть. Еще работая над книгой, Кольцов почувствовал надвигающуюся беду. Родной брат журналиста художник Б. Е. Ефимов в своих воспоминаниях приводит один из последних своих разговоров с Кольцовым:
