Иринка никогда не слышала этой истории от мамы, которая много рассказывала о бабушке. Мама часто вспоминала о ней, много ей писала, просила приехать, жить вместе. Бабушка отказывалась. Иринка не интересовалась, почему отказывается. А сейчас ей захотелось узнать, какая такая причина заставляет бабушку жить в городе, может быть, и интересном, но который, конечно же, скучнее Москвы.
— Дедушка Назар, — начала было Иринка, но остановилась, проводила взглядом низко летевших над рекой неярких длинноносых птиц.
— Жаркое летит, — прищелкнул языком дед Назар. — Утки. Богатый, Ириша, у нас край. В воздухе — птицы, какой хошь, в воде — рыбы, в лесу — и грибы, и ягоды, и орехи. Всю землю русскую одним нашим местом прокормить можно. А про Талнах слыхала? — Иринка не слышала, но перебивать деда не стала. — Талнах-то еще севернее нашего крап, но и тут у нас под ногами такие еще клады нетронутые лежат! Только вот рук у нас маловато. Молодежь наша доморощенная все норовит туда податься, где пошумнее, а того не уразумеет, что там человеку счастье, где он свою кровиночку в землю положил.
Утки отлетели недалеко, сели на воду, закачались на волне, как поплавки.
— Непуганые, — отметил дед Назар и сокрушенно покачал головой. — Само богатство в руки летит, а взять — некому. — И, как показалось Иринке, без всякой связи с предыдущим добавил:
— Я вот почему твою бабушку и люблю, и уважаю. Много ей возможностей было покинуть этот край, а не покинула. Край у нас таежный, богатый. Сколько одни каша северная сосна золота в государственную казну собирает! Сочти-ка. И сколько этому краю нужно людей, рук рабочих. А бабушка твоя это понимала и никуда из нашего края не уехала.
— А разве бабушка работала? — перебила Иринка.
— Вот те раз, — удивился дед Назар. — Да она у нас самым первым депутатом от всего трудящегося класса была. Сколько ноженьки ее исходили по земле в коллективизацию, сколько кулаки из нее кровушки попили, да и свои безземельные, безлошадные не сразу додумались, что к чему. Много с ними Дашенька разговоров переговорила. Но зато и радовалась, когда по размежеванной земле первый трактор пошел, точно она его сама, своими руками сделала. Даже меня на митинге расцеловала, хотя до этого не раз я просил ее, чтобы пожалела меня, горемычного. Любил я ее, твою бабушку, Ириша. Из-за нее и остался бобылем.
Иринка часто-часто заморгала глазами: такая вдруг печаль прозвучала в последних словах деда.
— А почему же она вас не любила? — спросила Иринка, легонько дотрагиваясь до руки деда Назара. Ей самой дед еще чем-то неуловимым, но уже нравился.
— Шумный я был. Нагремлю, натрещу, одно дело до конца не доведу, норовлю на другое перепрыгнуть. Бабушка меня за это пустоцветом звала. Ей вот такие, как Егор, нравились. Тот, как сел бакенщиком, так тридцать с лишком лет и просидел, только вот на войну Отечественную отлучился. А вернулся — и опять бакенщиком. Но зато уже все мели, все перекаты знает, и даже знает, где и когда новая мель родится. И знак об опасности пароходу вовремя подаст.
— А разве мели родятся? — спросила Иринка.
— Родятся, Ириша, родятся… Течет река, бежит. Тащит в своих волнах песчинки всякие и год, и два. А там, глядишь, и мель появилась, где ее и духу не было. А Егор — он глубоко видит, сразу же и поставит здесь свой бакен. Горит ночью яркий огонек на его островерхой макушке, предупреждает пароходы: «Будь осторожен, здесь опасно». Ни разу еще река не подловила Егора, ни разу здесь не случилось ни одной беды. А капитаны пароходов говорят: «Хоть и самый трудный в этом месте путь, а идти по нему легко». Это потому, что Егорушка бакенами путь пролагает для судов.
Дед Назар вздохнул.
— А вот я и впрямь пустоцвет. Не то что для других, для себя-то дороги не выбрал. Все прыгал по разным тропкам, а надо было одну-разъединственную, на всю жизнь. — Он замолчал, глядя на воду, потом опять вздохнул, и снова Иринка услышала знакомое:
Издалека долгоТечет река Волга.Течет река Волга.Седьмой десяток лет.
Иринка притихла. Неожиданно она подумала, что тоскует дед Назар о годах, что проплыли, как волны. Не удержать их, не вернуть, чтобы начать все сначала. Значит, действительно нельзя опаздывать, значит…
Дед Назар внезапно перебил ее мысли.
— Глянь-ка, Ириша, наша помощь, видать, нужна…
Иринка повернула голову и увидела в траве недалеко от них утку. Когда дед Назар встал и вылез из лодки на берег, утка, странно припадая к земле и волоча по траве распластанное крыло, заковыляла в кусты.
— Еще и убегает, глупая. Ну да недалеко убежит — раненая. Сиди-ка, Ириша, я сейчас. — И дед Назар, неслышно ступая большими своими сапогами по мягкой траве, пошел к деревьям.
Глава III. Внук бакенщика
Появление этого мальчишки было необычным. Он вышел словно из земли совершенно неожиданно и был совсем голый, только вокруг бедер, как у индейцев из книг Майн Рида, зелеными перьями свисали длинные листья папоротника. Такие же перья украшали голову. В руках мальчишка держал длинную палку. Бронзовое тело его блестело. Возле него стоил крупноголовый лохматый пес с настороженно поднятыми ушами.
Мальчишка смотрел на Иринку внимательно и молча. По-видимому, появление городской девчонки в этих дремучих необжитых местах было из ряда вон выходящим событием. Он оглядел ее всю от маленьких белых босоножек до таких же белых бантов в волосах и спросил:
— Ты кто?
— Человек. Не видишь разве? — ответила Иринка гордо: пусть он и хозяин острова, пусть даже самый настоящий древний индеец, но нельзя же так негостеприимно встречать путешественников.
Древний индеец вдруг отбросил палку и закричал звонко:
— Дедушка, Назар Прокопьевич приехал!
Из кустов, кряхтя, вылез лед Назар.
— Глянь-кось, — сказал он, протягивая Иринке и мальчишке шапку. Дед Назар с ней не расставался никогда, казалось, что он так и родился в ней, теплой, лохматой. В шапке кто-то шевелился. Иринка увидела испуганные, прикрытые тонкой пленкой глаза, тревожно раскрытый клюв.
— Нашел. Раненая, а бежала, пока не обессилела. — И, не удивляясь появлению странного мальчишки, добавил: — Давай, Сергей, разворачивай свой госпиталь, будем утку лечить.
— Дайте мне, дедушка, — попросила Иринка. — Я умею. У меня дома больной скворец жил.
Мальчишка взял шапку из рук деда Назара и великодушно передал ее Иринке.
— Пошли, — позвал он и, не очень вежливо повернувшись к Иринке спиной, пошел вперед.
Они сели на крыльцо. У ног легла собака, положив лохматую голову на лапы, смотрела на ребят желтыми умными глазами. У крыльца, по обеим сторонам его, цепляясь за бревенчатые стены дома, уверенно полз вверх бубенчатый хмель, качались под окном шершавые головы подсолнухов с радостно-огненными язычками цветения. Сердито гудя, вокруг них вились шмели. От пушистых, похожих на белую метелку цветов сладко пахло медом.
У Иринки на коленях, неловко вытянув в сторону перебинтованную ногу, сидела раненая утка. Прикрывая глаза, она жадно хватала с Иринкиной ладони кусочки хлеба, смоченные в молоке.
— Проголодалась, — сказал Сережа, — Даже страх забыла. — И добавил: — Ну, еще расскажи о Москве, я ведь там никогда не был.
Иринка прибавила на ладонь хлеба, проговорила мечтательно:
— А знаешь, Сережа, больше всего я люблю бывать на Красной площади, у Мавзолея, когда там меняется караул. — Она неожиданно приподняла птицу, положила ее на теплые ступеньки крыльца, встала, отряхнув платье, и побежала по протоптанной в траве дорожке к белым пахучим цветам. Вернулась, обмахивая ими раскрасневшееся лицо.
— Чего это ты? — удивился Сережа.
— Ничего, — Иринка села на ступеньку ниже, подняла на Сережу светло-карие лучистые глаза. — Вот ты, может, подумаешь, что я так, а я совсем не так… — начала она бессвязно. — Но только когда бьют куранты, когда меняется караул, мне хочется быть совсем взрослей, хочется сделать что-нибудь большое, героическое… Нет, ты не поймешь меня, — с досадой перебила себя Иринка и бросила цветы и траву.
— Почему же не пойму? — Сергей наклонился, подобрал цветы. — Очень даже понимаю. Мне тоже хочется совершить подвиг. Только где его совершить? Городок у нас маленький, тихий…
Часов в пять пили чай. Сережа принес со двора пузатый с продавленным боком самовар. Сережин дед, кряхтя, слазил в погреб, достал оттуда большую рыбину. Начал стругать ее, как палку, и она, как палка, стучала под ножом.
— Ела когда строганину? — спросил он Иринку. Иринка отрицательно мотнула головой. — На-ка, попробуй, — придвинул он ей блюдо, на котором лежали тонкие ломтики замороженной рыбы, густо посыпанные солью, перцем и луком. Оказалось очень вкусно. Наперегонки с Сережей они быстро очистили блюдо. После острого кушанья чай пился с особенным удовольствием. Понравилось Иринке варенье из морошки, кисловатое на вкус и приятно утоляющее жажду. Сережа сказал, что морошка растет за Полярным кругом. А Иринка удивилась: за Полярным кругом представлялись ей одни льды.
