— Каньявера.
То ли имя, то ли прозвище. Каньявера, тростник, осока, болотная трава.
Мальчишка неловко влез, уселся, вытер ладони о штаны. Запястьем сдвинул налипшие на лоб пряди, улыбнулся. Волосы у него и впрямь были охряно-пепельные, цвета сухой травы, но не скошенной, а осенней, той, что умерла стоя.
— Нам недалеко ехать, — сказал Рамиро. — Сейчас за парком свернем на Липовую… Эй, что у тебя с руками?
Черные ногти. Извазюканные мелом пальцы, не сразу заметно. Рамиро сперва показалось — черный лак, ну и пусть, мало ли какая мода у нынешних школьников. А потом вдруг прошило догадкой — это отдавленные ногти; слезают — оттого и черные.
Ударил по тормозам.
Мальчишка молчал, Рамиро глянул ему в лицо. Странное выражение — недоверчивая улыбка, в глазах нарастает восторг.
— Черт! — Рамиро с силой шарахнул себя кулаком по колену.
Потом захохотал.
— Господин Илен, — сказал мальчишка. — Вы думали, что я человек? Мне… выйти из машины?
— Прикинь, — Рамиро фыркнул, достал пачку, вытащил зубами папиросу. — Вот, думаю, школьник уроки прогуливает. Вот, думаю, припашу бездельника к работе!
— Я и есть бездельник.
Кто бы мог подумать. Впервые вижу такого фолари. Спутал, надо же, средь бела дня. Когти — когти! — подстрижены, ёпрст, как у кота. Может, еще и зубы подпилены?
Рамиро знал, что, в принципе, фолари можно нанять — за еду или за услугу, денег они вроде как не берут. А может, теперь берут, кто их знает. Этот же согласился поработать за четвертак.
И работу они вроде бы выполняют, если уж берутся за нее. Ладно, посмотрим. Эксперимент, так сказать. Интересно, а если пригласить посудомойкой ту красотку со змеиным хвостом, она тоже пойдет?
— Сделка в силе, парень. Как, говоришь, тебя зовут?
— Каньявера. Или Каньета. Или Ньер. Или Ньет. Как хотите.
Вежливый! Господин Илен, ты когда-нибудь слышал, чтобы фолари говорил тебе «вы»?
Мир меняется. На твоих глазах меняется, идол стоеросовый, к добру ли, к худу — посмотрим. Этот парень вовсе не школьник. Может, он вдвое старше тебя, господин Илен, может, ему тысяча лет. Не забывай об этом.
— Давай на «ты», — предложил Рамиро.
Фолари улыбнулся.
Зубы у него подпилены не были.
Прежде чем вручить Каньявере, или Ньеру, или Ньету колесико для разрезания торта, Рамиро обмотал ручку толстым слоем изоленты.
— Годится?
Парень кивнул.
— Катишь колесиком по контуру. В крафте получаются дырки. Потом крафт вешают на свежеоштукатуренную стену и затирают углем. Рисунок таким образом переводится на штукатурку. Это называется припорох. Рисовать прямо на стене очень долго и сложно, к тому же штукатурка высохнет.
— Я понял, — сказал фолари.
Крафтовая бумага с переведенным по клеткам эскизом застилала в мастерской весь пол и у одной из стен была подвернута в рулон. Многофигурная композиция для главной залы, полотнище восемь на четыре. Его предстоит еще разрезать на полосы. По крафту плыли двенадцать Лавенжьих кораблей, ведомых каманой — птицей с головой рыси; посредине, на фоне Стеклянного Острова, в лентах тумана стояли Сумеречная Королева и святая Невена, и по таким же лентам шагали навстречу союзникам-людям прекрасные воины-дролери. Стеклянный Остров был пуст, хотя на деле там следовало изобразить полчища хтонических чудовищ, Ньеровых соплеменников.
Заказчик особо подчеркнул, что видеть чудовищ у себя на стенах не желает, и Рамиро, наверное, впервые за годы работы порадовался, что не рисовал фолари. Впрочем, Ньет ничего не спросил и никак композицию не откомментировал.
Взял колючее колесико и опустился на колени у края безбрежного полотна.
Рамиро поднялся на антресоли. Некоторое время понаблюдал, как мальчишка ползает по крафту под огромным наклонным окном, потом сел за стол и положил перед собой «Песни сорокопута».
* * *
Ньет проколол последнюю дырку в трескучем крафте, с трудом разогнулся, похлопал по коленям. Уголь с набросков незаметно переполз на ладони, штаны, локти и куда достал. Наверху, на антресолях, слышалось ровное гудение. Вроде как осиное гнездо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Человек бормотал себе под нос, шуршал бумагой, чем-то щелкал.
Ньет слышал, как человек дышит — ровно, нестрашно.
Он постоял немного, поглядел на законченную работу, взял инструмент и неслышно, как кот, поднялся наверх.
Гудение шло от машинки, за которой сидел человек — стоящий на ребре полупрозрачный лист с картинкой и много кнопок на длинной доске.
— Какая же сука Фервор, — сообщил человек, ни к кому не обращаясь. — Неужели на него никакой управы нет? Чертов нелюдь, сперва бил своих, чтоб соседи боялись, теперь за соседей взялся, чтоб весь мир напугать. И напугал же, сука!
Человек понажимал на кнопки и выругался. Картинка на листе сменилась.
— Я доделал, — сказал Ньет.
Человек обернулся, здоровенный, массивный. В серых глазах мелькнуло недоумение. Брови чуть сдвинулись.
Да он забыл про меня, догадался Ньет. Дал работу и тут же выкинул из головы.
Человек взъерошил коротко стриженые волосы, моргнул.
— Дырки. Я все попротыкал, — пояснил Ньет, и аккуратно положил на край стола доверенную железку. Она звякнула. — Вот.
— А, да, — взгляд человека прояснился. — Конечно. Ты… м…
— Каньявера. Или Каньета. Можно Ньер или Ньет.
Все равно не запомнит.
Фолари носили пук прозвищ, целый букет, как сноп морской травы. Не имея постоянного облика, они не имели и истинных имен — не то что альфары.
— Ты вот что… Каньета. Есть хочешь?
— Можно.
— Извини, что я так тебя тут бросил… — человек стукнул стулом, тяжелым, с обитым кожей сиденьем, поднялся, возвышаясь над Ньетом на целую голову. — Решил на минутку новости посмотреть, а там полное светопреставление. Высокие лорды с ума посходили, придумывают, что им с Эль Янтаром Ферворским делать. Как будто они могут с ним что-то сделать. Торговые санкции! Да ему по барабану, санкции эти, эмбарго… эмм… прости, тебе это все знать не нужно.
— Это… альфары делали? — Ньет покосился на прозрачный лист. Сейчас, когда хозяин отошел, изображение исчезло, и по листу плавали муаровые разводы — словно кто-то невидимый выдыхал дым на мокрое стекло.
Он наконец признал странное гудение, исходившее от вещи. Так гудит злая сумеречная магия — остро, словно иглами покалывает. Назойливый зуд, напряжение всех чувств, неприятное жгущее присутствие.
— Это поплавок, — сказал человек. — Дролерийская машинка. Не видел, наверное, такого никогда?
— Такого не видел.
Гудение раздражало. Хотелось протянуть руку и выключить.
— Это дролерийский поплавок. Устройство для работы с информацией, текстами и картинками. Оно связано с другими такими же невидимыми нитями, — как рыбацкая сеть. Сеть представляешь?
Сети Ньет представлял себе лучше, чем кто бы то ни было.
— Кошельковый невод, — сказал он, поднимая глаза. — Плоская сеть, трал, драга, донный невод. Верша.
Человек моргнул и нахмурился.
— Если из пеньки, то еще ничего, — уточнил Ньет. — Но ведь иногда железо вплетают…
Человек шевельнул губами, будто выругался.
— Если будет еда, — великодушно сменил тему Ньет, — я иду мыть руки.
В ванной комнате свиристел и капал латунный кран. Отзывались трубы, кран жаловался, ныл, плакал прозрачной струйкой, оставляя на ванне ржавый натек.
Ньет потрогал его пальцем, и кран удивленно поперхнулся.
Яичница была вкусная. Ньет орудовал почерневшей от времени серебряной вилкой, жевал, улыбался и слушал. Что он отлично умел — так это слушать. Первое правило выживания среди людей — сделай так, чтобы им хотелось с тобой поговорить. Выгляди неопасно. Умей пользоваться их вещами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Жаль, что его народ не хочет этого понимать.
Никак не собрать их, не объединить в единое целое — как не свить веревки из песка, не соткать покрывала из воды.
