— Мы вас искали, искали! — кинулись женщины на него полным скопом.
— А когда будет душ?
— Вас и не найдешь! Всё говорят: уехал или на каком совещании.
— Больно вы любите свои совещания!
— Мы выдвигали, на нас и работай!
— Что же вы думаете? — отвечал предцехкома громовым голосом. — Я для своего удовольствия ездил? Меня вызывали на девять утра, я полдня потерял, да еще двугривенный из своего кармана на дорогу.
Так он просто сказал, по-профсоюзному, громко, и это сразу же всех убедило.
— Душ! Когда будет душ? — крикнули сзади, но уже потише.
Подошел Михельсон.
— И на что вам тут душ? — пошутил предцехкома. — Вы всё женщины чистые. Лично мне, например, душ не нужен.
— Вы бы хоть тогда о коллективе... в чистом коллективе и работать веселее! — крикнули сзади.
— Производство... — сказал Михельсон. — Требует...
В это время краем монтажа прошел начальник. Начальник видел, что женщины расшумелись, и хотел подойти, но потом не пошел. Он не мог бы покамест ничем им помочь.
«Ничего... как-нибудь, — думал про себя начальник с легким риском. — Наш директор же не обратит на меня внимания, если я с кем-нибудь раскричусь? Нет, не обратит. Значит, и мне тоже не надо».
Директора лично начальник любил — на заводе этого директора любили, по сравнению с другими — и всегда проверял свои действия по нему.
У руководителя должны быть качества. А каких ему не достанет, теми качествами он окружает себя. Помощник в качестве подлеца и заместитель в состоянии грубияна ограждают его от нужды самому заполучить эти свойства, когда, конечно, их нету. (Правда, все же чаще есть они, есть,) И только к помощнику, только к заместителю он обязан быть тем же самым, что они для других, для многих. Такая тут зависимость, ее не избегнуть — ее и не избегают.
— Придется несколько подождать, — говорил тем временем Михельсон работницам, замещая в этом самого начальника.
— Ладно, ладно, подождем! — прокричала Любаша. — Подождем, если совесть вам позволяет!
Начальник прислушался: совесть ему позволяла.
— При чем же тут совесть? — спросил Михельсон.
Тут почему-то все кругом закричали, так что понять было вовсе нельзя, Михельсон ругнулся, махнул рукой и пошел вдогонку начальнику к кабинету.
— Ты что при женщинах ругаешься? — сказал Михельсону начальник.
— А женщины что — никогда не слыхали? Да женщина может такое сказать, что и мужчина не знает, где это растет, — отвечал расстроенный Михельсон.
Начальнику был эпизод непонятен. «Неужели им всем не важней производство? Раз производство не может — тогда погоди». Самому начальнику производство изо всех его дел было самым важнейшим.
В конторе их встретила технолог Анна Львовна. Она была специальный технолог по цеховой чистоте.
— Я опять к вам о душе, — сказала она.
— И вы мне о душе? — удивился начальник.
— Извините, Иван Иваныч, — сказала она, ясно глядя начальнику прямо в глаза. — Я пошла и пожаловалась на вас, потому что надо же что-нибудь с этим поделать? Вы на меня не сердитесь, Иван Иваныч?
— Да нет, ради Бога! — отвечал начальник в том же тоне. — Даже спасибо. Скорее решат.
«Не нужно раздражаться по пустякам, — думал начальник. — Но даже можно и раздражаться — только чтоб было это естественно и с талантом».
— Вот наш директор... — сказал он Михельсону совсем невпопад и опять подумал о директоре.
— Да, директор... — сказал Михельсон, потому что он понял.
— Он бы, директор... — опять не докончил начальник.
— Да! — подтвердил Михельсон, думая точно про то же.
«Хорошо подчиняться достойному человеку!» — подумал начальник.
«Мне только дали бы что почитать, я по натуре на редкость почтительный», — пронеслось у начальника совсем уже сокрыто, а потом он поспешно засел за дела.
6. В МОСКВУ; В МОСКВУ!
На столе непрерывно звонил телефон. Звонки были разные — от диспетчера и главного инженера, из завкома о премии для рабочих, из БРИЗа.
Позвонила женщина из проходной и сказала, что она жена автоматчика Соколова.
— Да, — сказал начальник. — Я слушаю.
И послушал.
— Как же это так, — сказала жена Соколова, — мужчина в заводе шестьдесят рублей заработал за месяц? Да таких и заработков не бывает. Что я — дура?
Начальник ей объяснил, что на этом участке в прошлый месяц случился простой: не хватило деталей.
— А вообще у нас заработок для рабочего выше, чем в других, аналогичных цехах! — похвалился начальник.
— Как же это простой? — удивилась жена. — Он мне вроде говорил, а я подумала, врет. Да разве так можно? Или вас за это никто не ругает?
«Как бы ей объяснить?» — затруднился начальник. Если бы им отдали участок штамповки, он уверен — простои бы сократились. Но разве женщине скажешь об этом? Что она, женщина, может понять, — что поймет в производственной сложности, если просто хозяйничает у себя на дому?
— Как же это так? — не унималась в телефоне Соколова. — Да таких-то и заработков мужских быть не может. Я и сама тогда столько-то заработаю. Для чего нам, женщинам, тогда в семье мужчина?
«И правда, для чего?» — подумал начальник. Начальник расстроился.
Потом зашла посоветоваться Мария Ивановна.
— Я по жилью. Может, после зайти? — спросила она, постеснявшись, что помешала. Просить о себе ей казалось неловко.
— Нет, отчего же, не все ли равно? — возразил ей начальник. Она рассказала.
Дело заключалось в том, что пока еще точно никому не известно, но она уже слышала, что ей жилья не дадут, хотя она была в списках от цеха, а дадут председателю их цехкома, которому нужно, да не так все ж, как ей.
— Он и на очереди, помнится, не стоял? — подивился начальник.
— Что же делать, — сказала Мария Ивановна. — Да чего же, я не против, пусть дают людям, токо дайте и мне. Я же своего прошу.
— А ему, значит, дали? — повторил начальник, как будто спросил, думая при этом о своем. Вот куда он сегодня, должно быть, и ездил! «Маленький цех, — в этом, ясно, все дело! Так бы дали и ему, и хватило бы ей, а на маленький цех положили в этот раз одну квартиру — и довольно. Да, все дело, конечно же, в этом, тут единственный путь: поскорей укрупняться».
— Да ведь он профсоюз, он там ближе, его и виднее, — отвечала тем временем Мария Ивановна.
«Ну да, — подумал начальник без всякого возмущения, вдруг с открывшимся интересом, как-то так, будто это и быть по-другому не может; подумал откуда-то вдруг по-крестьянски. — Он, конечно, виднее, чем мы тут, в цехах. Он у них бывает все время, заменяет при случае члена завкома. Да и в город он съездит, замолвит словцо. Ну, ничего, им дадут, а потом и сюда».
— Я поговорю, — сказал он все-таки Марии Ивановне, зная, что, точно, он о ней поговорит. — Я с директором поговорю, уж я не забуду, а директор у нас справедливый, он этого не допустит.
— Он справедливый, это верно, я с ним еще в третьем цехе работала, — подтвердила Мария Ивановна. — Только он не один справедливость теперь соблюдает, у него по справедливости свои есть помощники, он их не может не слушать, тогда что получится?
— Ну, а вам и за это спасибо, — добавила она с благодарностью и ушла.
«Интересно все-таки — вот, положим, случилась несправедливость: у одних от нее обида, у других в этом месте начинается злость, а мне в этом случае интересно. Как всё же так? Это стыдно», — удивился начальник себе.
Недолго он постыдился, а потом перестал. С очень многих забот начинался сегодняшний день.
Женщины шумели по причине душа. Новое помещение сейчас не дадут. Значит, нужно найти у себя. Для этого надо бы механизировать мойку. А как механизировать? — своей только силой? Это можно поручить Жоре Крёкшину, но Жора Крёкшин работать не любит. Только Михельсон его умеет заставить. Значит, это нужно поручить Михельсону, но ему, Ми- хельсону, он уже поручил одно лишнее дело, а вчера целых три и так далее — больше вроде нельзя, это сверх его сил (хотя он начальника должен ценить, сам понимает, за что: не часто такие, как он, теперь выходят в руководство, а начальник на это не посмотрел, хотя ему говорил зам по кадрам). Если бы повысить Михельсону оклад, он тогда постарается сделать сверх силу, но оклад ему можно повысить в одном только случае — если цех разовьется, поглотит обещанный участок штамповки, был к тому же проект, что тогда, для такого укрупнения цеха, могут выделить деньги на большую пристройку.
И к главному пониманию, что от этого соеди- ненья будет общая польза для целого дела (чтобы все поскорей развивалось к лучшему, хотя к чему именно лучшему, неизвестно), прибавлялись мелкие заботы о прочем, сходились разные линии: Михельсон, Жора Крёкшин, продукция, женщины, душ, справедливость для Марии Ивановны, жена Соколова — и уже как единственный выход, как решение всех неурядиц, как личное счастье виделся начальнику такой укрупненный, пристроенный цех в центре жизни.
