Неизвестно, сколько времени Гарри просидел на качелях, но вдруг в его мрачные мысли ворвались чьи-то голоса, и он поднял голову. С близлежащих улиц сквозь кроны деревьев проникал туманный свет фонарей, высветивший силуэты ехавших через парк молодых людей. Один из них громко распевал неприличную песню. Остальные смеялись. Их движение сопровождалось тихим стрекотанием, которое обычно издают дорогие гоночные велосипеды.
Гарри знал, кто это такие. Впереди, вне всякого сомнения, Дудли. Едет домой в окружении боевых друзей.
Дудли оставался громадиной, но прошлогодняя суровая диета и недавно открывшийся талант произвели большую перемену в его внешности. Недавно — о чём с большим восторгом сообщал всем и каждому дядя Вернон — Дудли стал победителем чемпионата по боксу среди юниоров-тяжеловесов школ юго-восточного графства. Занятия «благородным», по выражению дяди Вернона, спортом сделали Дудли фигурой ещё более устрашающей, чем он был раньше, в те времена, когда они с Гарри ходили в начальную школу и Гарри служил двоюродному брату его первой боксёрской грушей. Гарри больше не боялся Дудли, но всё же не считал поводом для ликования то обстоятельство, что тот научился бить точнее и больнее, чем прежде. Соседские дети боялись Дудли даже больше, чем «бандита Поттера», которым их пугали родители и который был таким отпетым хулиганом, что его пришлось отдать в школу св. Грубуса — интернат строгого режима для неисправимо-преступных типов.
Гарри смотрел на движущиеся силуэты велосипедистов, гадал, кому они «наваляли» сегодня вечером, и вдруг поймал себя на том, что мысленно призывает их: оглянитесь! Ну же… оглянитесь… я тут совсем один… давайте… пристаньте ко мне…
Если дружки Дудли увидят его одного, то тут же бросятся к нему, и что тогда останется делать Дудли? Ему не захочется терять лицо в глазах тех, кто избрал его своим предводителем, и при этом будет смертельно страшно спровоцировать Гарри… Интересно будет понаблюдать за его внутренней борьбой… Дразнить его и видеть, что он боится ответить… А если кто-то из его прихвостней захочет напасть на Гарри, что же, он готов — у него с собой палочка. Пусть попробуют… он будет только рад возможности выместить свою злость — хоть часть её — на этих уродах, когда-то делавших его жизнь невыносимой.
Но они не оборачивались и не видели его, и почти уже доехали до ограды. Гарри поборол желание крикнуть им вслед… глупо нарываться на драку… ему нельзя колдовать… нельзя рисковать… его же могут исключить из школы…
Голоса затихали; компания, направлявшаяся к Магнолиевому шоссе, скрылась из виду.
Вот тебе, Сириус, пожалуйста, скучно думал Гарри. Я не совершил необдуманного поступка. Был умничкой. В отличие от тебя.
Он встал и потянулся. Пора. А то дядя Вернон с тётей Петунией уверены, что домой надо приходить именно во столько, во сколько возвращается их сын, и ни секундой позже. Дядя Вернон даже грозился запереть Гарри в сарае, если тот ещё хоть раз вернётся после Дудли, поэтому, подавив зевок и сохраняя на лице недовольное выражение, Гарри направился к воротам парка.
Магнолиевое шоссе ничем не отличалось от Бирючиновой аллеи — те же большие, квадратные дома с ухоженными газонами, те же большие, квадратные хозяева и очень чистые машины. Литл Уингинг гораздо больше нравился Гарри ночью, когда занавешенные окна ярко и красиво светились в темноте и когда можно было спокойно идти мимо, не опасаясь услышать очередную гадость о «преступности» своего вида. Он шагал быстро и вскоре нагнал банду Дудли; они прощались у поворота в Магнолиевый переулок. Гарри спрятался за кустом сирени и стал ждать.
— Он визжал прямо как свинья, скажи? — говорил Малькольм под дружный гогот приятелей.
— Отличный хук справа, Босс, — хвалил Пьерс.
— Завтра в то же время? — спросил Дудли.
— Давайте у меня, предков дома не будет, — предложил Гордон.
— Ладно, пока, — сказал Дудли.
— Пока, Дуд!
— До встречи, Босс!
Гарри подождал, пока дружки Дудли разойдутся, и отправился дальше. Когда голоса утихли, он свернул в Магнолиевый переулок и очень скоро оказался недалеко от Дудли. Тот брёл весьма неспешно, напевая себе под нос. Гарри шёл за ним.
— Эй, Босс!
Дудли обернулся.
— А, — пробурчал он. — Это ты.
— С каких это пор ты у нас «Босс», а?
— Заткнись, — рыкнул Дудли, отворачиваясь.
— Что ж, название хорошее, — сказал Гарри и, поравнявшись с кузеном, зашагал с ним в ногу. — Только для меня ты всегда будешь «буська Дидикин».
— Я же сказал, ЗАТКНИСЬ! — руки Дудли сжались в кулаки.
— А твои друзья знают, как тебя называет мамочка?
— Заткни свой поганый рот.
— А ей ты не говоришь «заткни свой поганый рот»… Так как насчёт «Попкин» или «Динки Дуддидум»? Мне можно тебя так называть?
Дудли молчал, видимо, сосредоточив все усилия на том, чтобы не броситься на Гарри.
— Ладно, лучше расскажи, кого вы отметелили сегодня? — спросил Гарри, и улыбка постепенно сошла с его лица. — Очередного малолетку? Насколько я знаю, пару дней назад это был Марк Эванс…
— Он сам напросился, — пробурчал Дудли.
— Ах вот как?
— Он меня дразнил!
— Ой! Неужто он осмелился сказать, что ты похож на свинью, которую выучили ходить на задних лапах? Это не называется дразнить, Дуд, это называется говорить правду.
Желваки на лице Дудли ходили ходуном. Гарри испытывал огромное удовлетворение оттого, что ему удалось так сильно взбесить двоюродного брата; у него было ощущение, что он передал Дудли часть своего собственного раздражения — ведь больше деть его было некуда.
Они свернули в тот самый закоулок, где Гарри впервые увидел Сириуса — это был короткий путь из Магнолиевого переулка в Глициниевый. Здесь было пустынно и, из-за отсутствия фонарей, намного темнее, чем в других местах. С одной стороны прохода возвышался забор, а с другой — стены гаражей, приглушавшие стук шагов.
— Думаешь, если у тебя эта твоя штука, ты самый крутой, да? — сказал Дудли после короткого раздумья.
— Какая штука?
— Ну, эта… эта твоя… которую ты прячешь.
Гарри опять ухмыльнулся.
— Дуд, да ты не такой тупой, каким кажешься! Впрочем, будь ты таким, у тебя не получалось бы ходить и разговаривать одновременно.
Гарри достал палочку и заметил, как покосился на неё Дудли.
— Тебе нельзя, — поспешно заявил Дудли. — Я точно знаю. А то тебя исключат из твоей дебильной школы.
— А вдруг у нас правила поменялись? Откуда тебе знать?
— Ничего не поменялись, — сказал Дудли, но в его голосе не было убеждённости.
Гарри тихо рассмеялся.
— Всё равно, без этой штуки у тебя смелости не хватает со мной связываться, — проворчал Дудли.
— Да ты сам без четырёх ассистентов десятилетнего мальчишку побить не можешь. Вот ты получил разряд по боксу. Сколько было твоему сопернику? Семь? Восемь?
— Шестнадцать, если хочешь знать, — зарычал Дудли, — и когда я с ним закончил, он двадцать минут валялся как мёртвый, а между прочим, он был в два раза тяжелей тебя. Вот погоди, я скажу папе, что ты опять доставал свою штуку…
— Так, вот мы и побежали к папочке. Буська-чемпион испугался противной палочки.
— Что-то ты по ночам не такой храбрый, — мерзко ухмыльнулся Дудли.
— Ночь — это то, что сейчас, Дидикин. Так мы называем время, когда вокруг становится темно.
— Я имею в виду, ночью в кровати! — рявкнул Дудли.
Он остановился. Гарри тоже остановился и уставился на двоюродного брата. В темноте было плохо видно, но, кажется, на его лице играло странное победоносное выражение.
— Чего? Ночью в кровати я не такой храбрый? Что это значит? — озадаченно спросил Гарри. — А чего мне бояться? Подушек?
— Я всё слышал прошлой ночью, — негромко проговорил Дудли. — Ты разговаривал во сне. Стонал.
— Как это стонал? — продолжал допрос Гарри, но у него уже похолодело в груди. Прошлой ночью ему опять снилось кладбище.
Дудли хрипло, лающе кашлянул и заскулил тоненьким голоском:
— «Не убивай Седрика! Не убивай Седрика!» Кто такой Седрик? Твой бойфренд?
— Я… Ты врёшь, — машинально сказал Гарри. Но во рту у него пересохло. Он прекрасно знал, что Дудли не врёт — откуда ещё ему знать про Седрика?
— «Папа! Помоги мне, папа! Папочка, он хочет меня убить! Бу-у-у!»
— Заткнись! — тихо приказал Гарри. — Умолкни, Дудли, иначе я за себя не ручаюсь!
— «Папочка, помоги! Мамочка, помоги! Он убил Седрика! Папочка, спаси меня! Он хочет»… Не тычь в меня этой штукой!
Дудли вжался в забор. Палочка нацелилась прямо ему в сердце. Вся та ненависть, которую Гарри испытывал к двоюродному брату в продолжение долгих четырнадцати лет, закипела в его жилах — чего только он не отдал бы сейчас за возможность садануть Дудли заклятием пострашнее! И пусть ползёт домой бессмысленным насекомым с какими-нибудь ложноножками…
