Химик был уволен с обещанным волчьим билетом. А Броня был доставлен домой, как король. К чугуну борща и любимой книге.
* * *
…Но от изгнания или, того хуже, обвинения в колдовстве, спас алхимика подеста города Падуи, Франческо Каррара (Первый). Ему хитроумный простолюдин был нужен как астролог. Подеста крупного торгового города поддерживал союз с миланскими герцогами Галеаццо. Но отношения меж правителями городов были настороженными, как вальсирование друг перед другом двух убийц, ножи наготове. Переплетение двух змей нуждалось в постоянном руководстве свыше, каковое Перуджино властителю исправно обеспечивал. Его астрологические прогнозы отличались гармонией лести и яда. Все, что бы ни требовалось подесте, звезды благословляли – устами Бенвенутти – и сулили градоначальнику неизменные выгоды. Астролог уверял, что звезды выписывают на небе извечный девиз алхимиков «Plus ultra» – «Все время вперед!» – и этот знак нельзя толковать двояко. Звезды умолчали подесте об одной лишь малости: что коварные герцоги Галеаццо решили заключить иной союз, против Падуи – с венецианскими дожами, что гонцы уже захлестали насмерть коней, тайно, по ночам, перевозя шифрованные записки меж двумя городами-государствами, и что небольшое мобильное войско, составленное миланцами из наемников с севера, уже ходко пылит в сторону Падуи с весьма недобрыми намерениями… За день до прихода роты миланских наемников Перуджино Бенвенутти исчез из флигеля, который даровал ему наивный подеста – будто испарился в струйку дыма с раскаленного тигля. Только такую картину – дымящийся тигль – и застал подеста в главной комнате флигеля, когда самолично выломал дверь, дабы «попенять» Бенвенутти за криво составленный гороскоп на ближайший месяц. Месяц, когда светила обещали, по слащавым перепевам Бенвенутти, укрепить союз Падуи и Милана до второго пришествия, начался с появления швейцарских наймитов на неприспособленных к открытым битвам улицах Падуи. Когда немолодому подесте механизмоподобные швейцарцы безо всякого уважения выкрутили руки, чтобы волочь в тюрьму, он понял, что Перуджино Бенвенутти звезды, на деле, подали другой сигнал…
…У Таисии Панасенко вошло в привычку зазывать в свой кабинет юного Бронислава Бареткина, когда он приходил на занятия химического кружка. Его, чтобы не создавать дыр в штатном расписании, вести директриса пригласила свою приятельницу, зачуханную педагогичку из средней школы, довольную свалившейся на нее синекурой больше некуда. За неожиданную милость химичка усердно доносила начальнице обо всем, что творилось во Дворце, и чего якобы не знала сама Панасенко. Гранд-дама потчевала Броню хорошим по тем временам чаем «со слоном» и с улыбкой, которая самой директрисе казалась мягкой, ласковой и материнской, расспрашивала о семье, о папиной работе, о маме, которую Таисия Панасенко уважительно называла коллегой по руководящей работе – и всегда передавала ей приветы и поздравления к праздникам. Маму Бареткину папа Бареткин могучим рывком перетащил из детского садика завучем по воспитательной работе в английскую спецшколу. Броня рассказывал со встречной, сладкой и непроницаемой улыбкой. Таисия Панасенко, понятное дело, хотела заручиться поддержкой Бареткина «на случай» – и ей казалось, что через этого толстого межеумка она плавненько входит в золотую семью Харькова. Бронина любезность и вежливость казались Таисии Панасенко, ярой дочери простого украинского народа, признаком дурачины. Они-то и ввели директрису в необъяснимое заблуждение… и ее информаторша сваляла дурака. Мартовским утром 1988 года в директорском кабинете противно скрипнула дверь, и вошедшие молодчики синхронно сунули Таисии Панасенко под нос кумачовые корочки, а потом стали наперебой, играя в «злого» и «доброго» следователя, задавать одинаково неприятные вопросы: куда девалась государственная дотация, выписанная Государственным комитетом СССР по народному образованию Харьковскому ДСШ, как одному из десяти лучших учреждений дополнительного образования страны, на установку в студии информатики списанных из НИИ компьютеров? Приобретен ли хоть один компьютер Харьковским ДСШ? Имеется ли какая-то связь между тем, что до сих пор ни один компьютер Харьковским ДСШ не закуплен, хотя деньги выделены к началу текущего учебного года, то есть шесть месяцев назад, и тем, что на дачном участке Таисии Панасенко осенью вырос фундамент и первый этаж скромного дачного домика из белого кирпича – и, судя по тому, что строительство до тепла законсервировано, над первым предполагается второй этаж?… Отвечая на вопросы, как сомнамбула, Таисия Панасенко крутила в голове лишь одно: «Кто же капнул? Кто? Кто?!». Не раз и не пять она вспомнила, что план и смета на строительство домика лежали у нее на столе неубранными, пока она поила Броню Бареткина чаем. Но допустить, что мальчик из интеллигентной семьи разобрался, что это такое, да понял про утайку кое-какой – мизерной, право слово! по сравнению с иными хищениями! – доли социалистической собственности на строительство дачки, да понес свои догадки куда надо… Откуда узнали? – вопросила она у сотрудников отдела со свистящим – точно факир убаюкивает кобру – названием, подавшись вперед, рухнув грудью на стол. Был сигнал бдительного советского гражданина, – многозначительно ответили ей. Панасенко на куски рвалась от противоречий. То ей казалось, что, кроме Бареткина, решительно некому ее заложить, то, наоборот, что на это способен весь персонал Дворца, включая ее тишайшую приятельницу, только не младой Броня… И не дано ей было узнать, ни в кабинете, который пребывал в статусе «ее кабинета» последние томительные минуты, ни в другом кабинете, построже и посуше, ни в камере предварительного заключения, что сигнал был на деле приказом «сверху». И поступил непосредственно от Георгия Потаповича Бареткина. После того, как с ним поговорил сын, пришедший домой с занятий.
После освобождения (спустя три года, срок до семи лет, дали ниже низшего предела за прошлые заслуги на ниве внеклассной работы со школьниками, освободили досрочно за примерное поведение) у Таисии Панасенко был выбор: опять втираться в доверие к семейству Бареткиных и окольными путями выяснять, ни при чем ли они, случайно, к ее негаданной беде, или не здороваться ни с кем из них на улицах, делая вид, будто не знакома. Бареткины облегчили опальной педагогине выбор. Встретив ее в парке, подросший Броня Бареткин посмотрел прямо ей в лицо пустыми круглыми глазами светло-желтого цвета – и ни один мускул… ну, это перебор… ни одна жилка, скрытая горкой розовой плоти, не дрогнула в его невозмутимом лице. Таисия Панасенко окаменела. Броня спокойно прошел мимо.
…Манускрипты Тацита остались на память злокозненному настоятелю монастыря Санто-Доминико. Тот просуществовал в целости и сохранности девять дней после испарения Бенвенутти, был разрушен швейцарцами, монахи разбежались, настоятель сгинул, монастырский комплекс сгорел. Лишь одна рукопись, предположительно принадлежащая Перуджино Бенвенутти, – та самая, с садово-огородными рецептами, якобы от Тацита, поддержания красоты в тонусе, – всплыла при Наполеоне I в Национальной Библиотеке Франции.
После ареста Франческо Каррары (Первого) Бенвенутти, судя по всему, вспомнил подзабытое ремесло лекаря – и стал быстро переезжать из города в город, пробавляясь по пути «окрасивлением». Порой в день он возвращал молодость и красоту семи-восьми тороватым клиентам, не считая их жен. Главным было для него вовремя смыться, прежде чем жертвы красоты выясняли опытным путем, что эмульсии на основе ртути не только не полезны, но и вредны. Но один клиент оказался проворнее и успел перехватить Перуджино на выезде из своих владений, так как от снадобья бродячего лекаря синхронно отдали Богу душу поблекшая жена дворянина и его любимая молоденькая служанка. Вельможа «окрасивил» самого Бенвенутти: собственноручно выжег ему кочергой один глаз, а второй оставил. И вручил окровавленному, охрипшему от воплей алхимику собственное наставление, краткое и экспрессивное, написанное с ошибками на двух листах пергамена, которые слуги, прежде чем вышибить авантюриста пинком из владений своего сюзерена, нашили на спину и на грудь запыленной дорожной куртки-котты: «Учись видеть красу Божого мира и примножай ее а не вреди ей каналья!».
Перуджино быстро перевоспитывался. Вскоре он обнаружился в Милане, долго униженно просился на прием к герцогу Галеаццо, но добился аудиенции лишь тогда, когда шепнул его брадобрею: де, именно он, скромный астролог, открыл для швейцарской роты городские ворота Падуи, когда прочитал по звездам, что воины приблизились. Никого не нашлось, видно, кто бы уличил Бенвенутти в подтасовке фактов. Герцогу Галеаццо многоталантливый деятель пригодился в качестве библиотекаря. К себе и даже к своей свите он остерегся приближать эдакого «флюгера», а книги и рукописи с дорогой душой отдал ему на откуп. История умалчивает, почему после кончины в тюрьме Франческо Каррара Бенвенутти погнали и с этой синекуры – но известно, что дни свои Перуджино Бенвенутти дожил в ремесленном квартале города Милана как скромный торговец шерстью. Изредка, говорят, на отрезах, покупаемых состоятельными гражданами в его лавке, проступали чертежи небесной сферы и таинственные значки, без коих немыслимы гороскопы. Но вообще в старости Перуджино встал обеими ногами на землю, колдовских антимоний больше не разводил ни в каком виде, а занялся размышлением над скорбями сего мира. Видно, перипетии судьбы приучили Перуджино Бенвенутти к мизантропии и снабдили склонностью к полемическим размышлизмам.
