— А в судебных приставах давно?
— Четвертый год.
— Тогда ты в курсе, какой это узкий круг.
— Ну да. Ты хочешь услышать, почему я перевелся. — Чак покивал, что-то для себя решая. — А если я скажу, что меня достали дожди?
Тедди развел ладони в стороны примирительным жестом:
— Как скажешь…
— Но ты прав, это узкий круг. Все друг друга знают. Так что рано или поздно — как это говорится? — сорока принесет на хвосте.
— Точно.
— Это ведь ты поймал Брека?
Тедди кивнул.
— Как ты догадался, где его искать? Полсотни следаков отправились в Кливленд, и только ты один в Мэн.
— Однажды мальчишкой он там отдыхал с семьей. Помнишь, что он проделывал со своими жертвами? Обычно это проделывают с жеребцами. Я поговорил с его теткой. Она мне рассказала: в детстве он был по-настоящему счастлив один раз — на ферме, где выращивали племенных жеребцов, неподалеку от коттеджа, который снимала его семья в штате Мэн. Поэтому я отправился туда.
— Пять пуль в него всадил, — сказал Чак, разглядывая пену внизу.
— И еще столько же всадил бы, — сказал Тедди. — Но больше не понадобилось.
Чак понимающе кивнул и сплюнул через перила.
— Подружка у меня японка. То есть родилась здесь, но… Выросла в лагере для интернированных. В тех краях — Портленд, Сиэтл, Такома — до сих пор сохраняется напряжение. Людям не нравится, что я с ней.
— Поэтому тебя перевели.
Еще кивок, еще плевок. Чак проследил, как тот упал в бурлящую пену.
— Говорят, это будет нечто, — сказал он.
Тедди снял локти с перил и выпрямился во весь рост. Лицо его было мокрым, на губах соль. Удивительно, что море его все-таки достало, хотя он не помнил, чтобы брызги до него долетали. В поисках пачки «Честерфилда» он похлопал себя по карманам дождевика.
— Кто говорит? И о чем?
— Газеты, — ответил Чак. — Про будущий шторм. Обещают что-то особенное. Грандиозное. — Он махнул рукой в сторону неба, белого, как кипящая пена под носовой частью. Там, вдоль южной кромки, выстроились шеренгой пунцовые барашки, расползавшиеся чернильными пятнами.
Тедди потянул носом воздух.
— Ты ведь помнишь войну, Чак?
Видя ухмылочку своего партнера, Тедди подумал: быстро же мы настроились на одну волну и смекнули, как подначивать друг дружку.
— Смутно, — ответил Чак. — В основном помню строительный мусор. Кучи мусора. Обычно люди говорят о мусоре пренебрежительно, а по-моему, он занимает свое законное место. В нем есть своя, так сказать, эстетическая красота. Ибо все в глазах смотрящего.
— Прямо как по писаному. Тебе это никогда не говорили?
— Случалось. — Перегнувшись через перила, чтобы размять спину, Чак подарил морю очередную улыбочку.
Тедди похлопал себя по карманам брюк, порылся во внутренних карманах пиджака.
— Бывало, боевые задания зависели от прогнозов погоды, ты помнишь?
Чак потер щетину на подбородке тыльной стороной ладони.
— Как не помнить.
— И как часто эти прогнозы сбывались?
Чак нахмурил брови, давая понять своему напарнику, что он всерьез обдумывает этот вопрос. Потом почмокал губами и сказал:
— Процентов тридцать, пожалуй.
— В лучшем случае.
Чак кивнул:
— В лучшем случае.
— И теперь, когда мы вернулись на гражданку…
— Еще как вернулись, — ввернул Чак. — Можно сказать, угнездились.
Тедди с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Этот парень нравился ему все больше. Во сказанул.
— Угнездились, — согласился он. — Так почему ты должен верить этим прогнозам сейчас больше, чем верил тогда?
Над горизонтом показалась верхушка треугольничка.
— Вообще-то я не уверен, что моя вера измеряется в таких понятиях, как «больше» или «меньше», — сказал Чак. — Дать сигаретку?
Тедди, который уже по второму разу похлопывал себя по карманам, неожиданно замер, поймав на себе взгляд Чака. Ухмылочка отпечаталась на лице его напарника аккурат под шрамом.
— Когда мы садились на паром, пачка была в кармане, — сказал Тедди.
Чак мотнул головой в сторону берега:
— Чиновный люд. Обчистят, и не заметишь.
Он вытряхнул сигаретку из пачки «Лакиз», протянул товарищу и щелкнул медной зажигалкой «зиппо». Пахнуло бензином, который сразу забил солоноватый морской воздух и проник Тедди в самое горло. Чак защелкнул крышку зажигалки, тут же снова открыл одним движением кисти и закурил сам.
Тедди выдохнул, и треугольничек острова на мгновение исчез в сигаретном дыме. А Чак продолжал философствовать:
— На Заокеанском театре военных действий, когда от метеосводки зависело, отправят тебя десантироваться с парашютом или морем высадят на берег, ставки-то были повыше, а?
— Да уж.
— А тут можно без особого риска сомневаться что в одну сторону, что в другую. Так мне сдается, босс.
То, что прежде казалось верхушкой треугольничка, постепенно разрасталось, уже прорисовывалось основание, а когда морская гладь сомкнулась вокруг островка земли, они стали различать и цвета, словно кто-то поработал кистью: матовая зелень дикой растительности, коричневатая полоска отмели, охряные скалы на северной стороне. А когда они подобрались еще ближе, на возвышенности обнаружились плосковатые коробочки домов.
— Жаль, — сказал Чак.
— Ты о чем?
— О цене прогресса. — Он поставил одну ногу на буксирный канат и приналег на перила бок о бок с Тедди; они оба наблюдали за попыткой острова самоопределиться. — При нынешних подвижках в области душевного здоровья — а подвижки есть, можешь не сомневаться, причем каждый день, — больница вроде этой исчезнет. Через двадцать лет люди назовут это заведение варварским. Побочным продуктом Викторианской эпохи. Исчезла, скажут они, и слава богу. Слияние и поглощение, скажут они. Таково веяние времени. Сворачивайте лавочку. Мы вас успокоим. Возродим к жизни. Мы, судебные приставы общей юрисдикции. Мы — новое общество, в котором нет места для исключений. Забудьте про Эльбу.
Хотя дома снова спрятались за деревьями, Тедди мог разглядеть пока неясные очертания конической башни, а затем и жесткие прямые углы старого форта, как ему показалось.
— Но должны ли мы отбросить наше прошлое, дабы обеспечить себе будущее? — Чак выкинул окурок в морскую пену. — Вот в чем вопрос. Скажи мне, Тедди, что ты теряешь, подметая пол? Правильно: пыль. Крошки, привлекающие муравьев. А как насчет серьги, которую она потеряла? Считать ее тоже мусором?
— Кто это «она»? И откуда «она» вдруг взялась, Чак?
— В каждой истории присутствует она. Разве нет?
Вой мотора сменил тональность, палуба дернулась под ногами, и, по мере того как паром стал заходить с западной стороны острова, обрисовались очертания форта на вершине южной скалы. Пушки отсутствовали, но орудийные башни хорошо просматривались. Земля простиралась до подножия холмов позади форта, и где-то там, подумал Тедди, сливаясь с пейзажем, высятся стены, а за утесами западного побережья должна находиться больница «Эшклиф».
— У тебя есть девушка, Тедди? — спросил Чак. — Или ты женат?
— Был. — Тедди увидел картинку: на него, обернувшись, смотрит Долорес во время их медового месяца, ее подбородок почти касается голого плеча, и видно, как играют плечевые мышцы. — Она умерла.
Чак отстранился от перил, шея его порозовела.
— О господи.
— Да ладно, — сказал Тедди.
— Нет, нет. — Чак протестующе поднял перед собой ладонь. — Как же… я ведь про это слышал. Не понимаю, как я мог забыть. Это случилось пару лет назад, да?
Тедди кивнул.
— Господи, Тедди. Я чувствую себя идиотом. Правда. Извини.
Новая картинка перед глазами, Долорес со спины: что-то напевая, она уходит по коридору в его старой армейской рубашке, а потом сворачивает в кухню, а на него обрушивается знакомая тяжесть. Чего бы только он сейчас не сделал — даже поплавал бы в этой воде, — только бы не говорить о Долорес, о том, как тридцать один год она жила на этой земле и вдруг — пуфф! Исчезла, словно и не существовала. Утром, когда он уходил на работу, была. А вечером, когда вернулся, уже нет.
Но это как со шрамом Чака — история, которую надо рассказать, чтобы двигаться дальше, иначе она будет постоянно между ними возникать. Как? Где? Почему?
Долорес ушла два года назад, но в его снах она неизменно оживала, а по утрам ему иной раз казалось, что она хлопочет на кухне или пьет свой кофе на крыльце их многоквартирного дома в Баттонвуде. Мозг играл с ним злые шутки, что правда, то правда, однако Тедди давно свыкся с этой логикой — в конце концов, пробуждение сродни появлению на свет. Ты вылезал на поверхность, не имея за спиной никакого шлейфа, и потом еще долго моргал и зевал, собирая по крупицам свое прошлое и складывая осколки в хронологическом порядке, прежде чем храбро войти в настоящее.
