Не успел Самокатов обо всем этом подумать, как уже приехал на Фарфоровскую. Курочкина стояла у кассы и что-то писала фломастером на стене.
— Привет, — сказал Генка.
Рита обернулась.
— Ой, как ты меня напугал!
— А что ты тут пишешь?
Девочка проворно закрыла надпись ладошкой.
— Ничего.
— Ну дай посмотреть.
— Не дам. Прочтешь, когда обратно поедешь.
— Ты что-то про меня написала?
— Про тебя и про себя.
— Ну можно я сейчас посмотрю?
— Нет, нет и нет.
Курочкина увлекла Самокатова к скамейке.
— Посидим?
— Посидим.
Они сели. Рита достала пакетик изюма в шоколаде и протянула Генке.
— Угощайся.
Ребята стали есть изюм и разговаривать.
— Рит, а чего ты в школу-то не ходила? — снова спросил Самокатов.
— А, решила прогулять, — беспечно ответила Курочкина.
— Но мы же договорились после уроков пойти в кино.
— Ой, извини, Генчик. Я забыла.
Генка был слегка уязвлен.
— Я ведь тебе три раза напоминал.
— Вот такая я нехорошая редиска, — хихикнула Рита, кидая в рот изюминку за изюминкой.
Да, стыдить ее было явно бесполезно. И Самокатов сменил тему:
— А ты что, здесь живешь?
— Ага, под платформой, — продолжала хихикать Курочкина.
— Ну, в смысле, около Фарфоровской? — уточнил Генка.
Рита не успела ответить. К ним подошел мужчина в черном костюме и с букетом белых гвоздик.
— Вы не подскажете, как пройти на собачье кладбище? — спросил он.
Курочкина принялась объяснять:
— Вначале идите прямо, потом сверните налево, затем направо…
— А долго идти?
— Минут десять.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Мужчина с гвоздиками ушел.
— Что еще за собачье кладбище? — поинтересовался Самокатов.
— А ты разве не знаешь, что у нас в Питере есть собачье кладбище?..
— Нет. Там что, собак хоронят?
— И собак, и кошек, — ответила Курочкина. — Короче, домашних животных… — И, помолчав, прибавила: — Я своего Крыжовника тоже на этом кладбище похоронила.
— Какого Крыжовника?
— У меня был кот по имени Крыжовник. — Рита вздохнула.
Мимо платформы с грохотом пронесся скорый «Петербург — Москва». Когда он умчался, Курочкина легонько дотронулась кончиками пальцев до Генкиной руки.
— Ген, я хочу тебе сказать одну вещь… — Она замялась. — Даже не знаю, говорить или нет.
— Конечно, говори.
Девочка печально улыбнулась.
— Боюсь, у тебя от моих слов уши завянут.
— Не завянут.
— Ну хорошо. Дело в том, что я… — Рита не закончила фразу.
— Что — «ты»?
— Да нет, ничего.
— Ты же хотела сказать.
— Я передумала.
— Тогда бы и не начинала, — насупился Генка.
— Ну не сердись, Генчик. Я могу, конечно, сказать, но предупреждаю заранее — тебе будет неприятно.
«У нее есть другой пацан!» — понял Самокатов. И тут же выпалил это вслух:
— У тебя есть другой парень, да?!
Курочкина взъерошила Генкины волосы.
— Никого у меня нет, дурачок. Я люблю только тебя.
Генка растерялся.
— Любишь? — смущенно повторил он.
Рита кивнула.
— Люблю. Надеюсь, ты не против?
— Да.
— Что «да»?
— Ну то есть — нет. — Самокатов покраснел, как помидор. — Не против.
Курочкина встала со скамейки.
— Пойдем, я тебе покажу, что я написала.
Они подошли к кассе. На стене было написано:
Рита + Гена = love
«Самое время для поцелуя», — решил Генка и потянулся губами к Ритиной щеке. Девочка отстранилась.
— Не надо, Гена, — сказала она.
— Почему?
— Потому что мы должны расстаться, — трагическим голосом сообщила Курочкина. — Навсегда.
— Как это — расстаться? — обалдел Самокатов.
— Сейчас поезд пройдет, и я тебе объясню…
Мимо них катил товарный состав. Длинный-предлинный. Генка весь измаялся, пока все вагоны не прошли.
Наконец товарняк укатил, и Рита начала объяснять:
— Понимаешь, Гена, раньше я была очень веселой девчонкой…
— Да ты и теперь…
— Не перебивай, пожалуйста. Я любила прикалываться, обожала дискотеки, ролики… Но однажды я попала в больницу с приступом аппендицита. И там случилась ужасная вещь… — Рита замолчала, теребя пуговицу на блузке.
Прошла минута. Девочка все так же молча теребила пуговку.
— Ну? — не выдержал Самокатов.
Курочкина глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду, и сказала:
— В общем, хирург, который делал мне операцию, внезапно сошел с ума. И вместо аппендикса вырезал у меня сердце… — Рита опять умолкла.
— Это что, прикол? — усмехнулся Генка.
Девочка покачала головой.
— К сожалению, нет. Он действительно вырезал мне сердце. Послушай, если не веришь.
Самокатов послушал. В груди у Курочкиной было тихо.
— Заодно можешь и пульс пощупать. — Рита протянула руку. — Его у меня тоже нет.
Генка пощупал. Пульса не было.
— И зрачки у меня на свет не реагируют. — Широко раскрыв глаза, девочка посмотрела на солнце. — Видишь?..
— Я что-то не врублюсь, — сказал сбитый с толку Самокатов. — Это фокус, да?..
— Нет, Геночка, не фокус. В больнице, где мне делали операцию, проводились эксперименты по оживлению мертвецов. Вот меня и оживили. Но вскоре выяснилось, что я все равно осталась мертвецом. Живым мертвецом. Для того чтобы стать по-настоящему живой, мне необходимо сердце. Твое сердце, Гена.
— Мое?! — ошарашенно произнес Самокатов.
— Да, твое, — подтвердила Курочкина и сделала шаг вперед.
Генка невольно попятился.
— Ты чего, Рит? — пробормотал он.
Курочкина сделала еще один шаг вперед. А Самокатов, соответственно, шаг назад.
А тем временем со стороны Питера приближался очередной товарный состав. Тудух-тудух… — слышался стук колес.
Рита продолжала наступать на Генку, улыбаясь при этом какой-то странной застывшей улыбкой.
— Рит, ты чего?.. — снова пробормотал Самокатов, отступая к краю платформы.
И тут вдруг Ритино лицо мгновенно покрылось плесенью.
— Отдай свое сердце! — завизжала она и со всей силы толкнула Генку в грудь.
— А-а-а-а-а-а… — закричал Самокатов и полетел с платформы на рельсы. Прямо под колеса товарняка.
Глава IV
ШУТОЧКИ ПОДСОЗНАНИЯ
— А-а-а-а-а-а… — продолжал вопить Генка, лежа в постели. Он проснулся от собственного крика. Сердце колотилось. Мысли путались. Где он?! Что с ним?.. Самокатов лихорадочно озирался. Знакомая вроде бы комната… На стенах — постеры рок-звезд и знаменитых спортсменов… Ой, да это же его квартира! Но ведь он только что упал с платформы, и на него, пронзительно гудя, надвигался электровоз… Значит, это был всего лишь сон… Сон?.. Но почему же тогда болит голова, будто он и вправду стукнулся головой о рельсы?..
Генка нащупал на затылке здоровенную шишку. Он тотчас вспомнил о царапинах на шее, появившихся у него после вчерашнего сна. И вот теперь — шишка… В голову полезли разные мысли. В основном неприятные. А вдруг это вовсе не сны, а глюки, во время которых он в беспамятстве царапает себя ногтями и бьется головой о стенку? Самокатов даже вспотел от такого предположения. Да нет же! Никакие это не глюки!.. На самом деле все очень просто: как только родители уехали, он набрал в видеопрокате кучу кассет с «ужастиками»; и вот досмотрелся до того, что ему начали кошмары сниться.
«Ну а царапины с шишкой откуда?» — напомнил Самокатову внутренний голос. На этот вопрос у Генки ответа не было. И он отправился под душ — чтобы хоть немного успокоиться. Но спокойствие так и не пришло. Самокатов не мог отделаться от мысли, что его сны — вовсе не сны. «Да почему же не сны?! — сам с собой спорил Генка. — Я же просыпаюсь…» Да если б это была явь, он бы сейчас не под душем стоял, а лежал под колесами товарняка…
Но сколько Самокатов себя ни убеждал, все равно оба сна казались ему явью. Генка даже путаться начал — что ему снилось, а что было на самом деле. Ну, то, что он в Курочкину превратился — это, конечно, сон. А вот когда он пошел в школу и спорил там с Максом насчет все той же Курочкиной — это сон или не сон? Вроде не сон… А может, сон?..
«Двойка!!» — сверкнуло у него в голове. Ему же Нестерова пару влепила!.. Генка быстро достал дневник и перелистал… Есть! Вот она!.. Самокатов обрадовался стоящей в дневнике двойке, как пятеркам никогда не радовался. Значит, то, что было вчера в школе, произошло на самом деле. Он поболтал с Горохом, схватил двойбан, вернулся домой и…
И что?
Генка опять оказался в тупике. Потом позвонила Рита Курочкина и пригласила его на свидание. Выходит, с этого момента и начался сон? Но тогда получается, что, придя из школы, он сразу же лег спать (это в три-то часа дня!) и проспал до следующего утра. Фигня какая-то… Спать он обычно ложился в одиннадцать, а с отъездом родителей — в двенадцать. Ночи, разумеется, а не дня. Да, но если он, вернувшись из школы, не лег спать и не ездил на Фарфоровскую — что же в таком случае он делал с трех до двенадцати? Вот этого Самокатов, как ни старался, вспомнить не мог.
