Вспомнив еще кое о чем, Генка стремительно бросился к кассе.
— Эй, ты куда?! — закричал ему вслед Макс.
Не ответив, Самокатов подбежал к дверям кассы. И у него екнуло сердце. Справа от двери, на стене, красным фломастером было написано:
Рита + Гена = love
Подошел Горохов.
— Смотри, — указал Самокатов на надпись.
— Ну и что?
— Это она написала.
— Кто «она»?
— Курочкина.
Макс хмыкнул.
— Самокат, по-моему, у тебя и впрямь крыша едет. Ты что ж думаешь, ты один Гена в Питере? Да тут Ген до фига и больше. Так же, как и Рит.
— Нет, это Курочкина написала, — упрямо стоял на своем Самокатов.
— Ну а это кто написал? — Горохов широким жестом окинул стену. — Тоже Курочкина?
Только теперь Генка обратил внимание на то, что вся стена пестрит надписями. И помимо названий рок-групп и политических лозунгов, здесь имелось множество любовных признаний: Саша + Маша, Андрей + Наташа, Галя + Сергей… Везде это равнялось любви. Слово «любовь» было написано где по-русски, где по-английски, а где и просто нарисовано в виде сердечка, пронзенного стрелой.
Макс победно глядел на друга.
— Что скажешь, Самокат?
Генка собрался ответить, да так и замер с открытым ртом. Потому что увидел мужчину в черном костюме и с белыми гвоздиками в руке.
— Горох, я его знаю!
— Кого?
— Вот того мужика с цветами. Я его во сне видел.
Горохов даже сплюнул с досады.
— Блин! Да забудь ты про свой дурацкий сон.
Самокатов не спускал глаз с мужчины.
— Он идет на собачье кладбище.
— На какое еще собачье кладбище?
— Тут недалеко есть кладбище домашних животных. Мне Курочкина говорила.
— Ах, тебе Курочкина говорила, — язвительно повторил Макс. — Совсем ты, Самокат, шизанулся.
— Горох, надо за ним проследить, — не слушая друга, сказал Генка.
— На фига?
— Проверить. И если он придет на собачье кладбище, тогда… — Самокатов запнулся.
— Что «тогда»?
— Не знаю. Но именно его я видел во сне. Именно его!.. — У Генки от волнения даже голос дрожал.
— Ладно, давай последим, — уступил Горохов.
Мужчина, спустившись с платформы, вначале пошел прямо, потом свернул налево, затем — направо… В точности так, как ему объясняла Курочкина в Генкином сне.
Самокатов даже не особо удивился, когда впереди показалась кладбищенская ограда. Зато у Макса отвисла челюсть.
— Вот это фишечка, — присвистнул он.
— А я тебе что говорил, — напомнил другу Генка.
На ограде, у входа, висела табличка:
АЗОРКИНО КЛАДБИЩЕ
Горохов опять присвистнул:
— И правда собачье.
Да, это было собачье кладбище. Впрочем, оно мало чем отличалось от обычного. Те же самые надгробия: у породистых собак — дорогие; у дворняжек — дешевые… В общем, все как у людей.
Светило солнце, и кладбище выглядело совсем не печально. Скорее наоборот — весело. Зеленела травка, пахло сиренью, щебетали птички… А кладбищенские дорожки подметал самый настоящий карлик. Мужчина с гвоздиками подошел к нему. Они обменялись рукопожатиями и несколькими фразами. Затем карлик вновь принялся махать метлой, а мужчина пошел дальше.
У одного из надгробий он остановился, положил на могилу цветы и, распрямившись, замер. Неподвижно стоял минуту… вторую… третью…
Мальчишки, для отвода глаз, начали осматривать кладбище. Не теряя, конечно, мужчину из виду.
Кого тут только не хоронили: и собак, и кошек, и хомячков, и попугаев, и даже морских свинок… Многие имена ребятам были знакомы; они насчитали четырех Тартилл, пятерых Микки-Маусов, трех Муму, восьмерых Татошек, двух Джерри…
На некоторых могилах имелись короткие эпитафии в стихах. Типа:
Самый умный кот на свете
Мирно спит под камнем этим.
Или:
Здесь лежит бульдог Попкорн!
Хозяину был предан он!
— «Бульдог Попкорн», — не удержавшись, хихикнул Горохов. И сразу же получил замечание от карлика.
— Молодой человек, — сказал тот ему строго. — Вы не в цирке, а на кладбище.
— Извините, — буркнул Макс.
Мужчина, постояв у могилы, побрел к выходу. Друзья тотчас подошли к надгробию, у которого он стоял. Здесь тоже имелась стихотворная эпитафия:
Без тебя, родная Рита,
Жизнь моя почти разбита.
— Рита, — обратил внимание на имя Генка.
— Ну и что, — пожал плечами Горохов. — Очень распространенная кличка для овчарок.
— Надпись какая-то странная, — не унимался Самокатов. — Что значит — почти разбита?
— Так он же пока еще живой. Вот когда умрет, его жизнь будет совсем разбита, — уверенно объяснил Макс и, в свою очередь, спросил: — Слушай, Самокат, а как ты узнал, что этот тип пойдет именно сюда?
— Я ведь тебе уже говорил. Он подошел к нам с Курочкиной на платформе и…
— Во сне? — перебил Горохов.
Генка вздохнул.
— Я уж и сам не врубаюсь. С одной стороны — вроде во сне, а с другой стороны — вроде наяву.
— Прямо как в песенке поется, — с усмешкой заметил Макс. — «С одной стороны — мы дома сидим, с другой стороны — мы едем».
— Да уж, как в песенке, — уныло повторил Самокатов.
Друзья немного помолчали. Наконец Горохов задумчиво произнес:
— Похоже, Самокат, что твое подсознание тут ни при чем. Здесь что-то другое.
— А что?
— Фиг знает. Может, продолжим слежку за мужиком?
— Я сам хотел тебе это предложить.
— Пойдем скорей! А то упустим!
— Погоди. Знаешь, как надо сделать?
— Как?
— Ты иди за этим типом, а я о нем с карликом побазарю.
— О, точно, Горох! И заодно поищи могилу кота Крыжовника. Мне Курочкина говорила, что она его где-то тут похоронила.
— Поищу.
— Ладно, я отваливаю.
И Генка «отвалил». А Макс направился к карлику.
Сразу заводить разговор о мужчине в черном Горохов не стал. А начал издалека:
— Простите, вы не скажете, почему это кладбище называется «Азоркиным»?
— Скажу, — ответил карлик, не переставая махать метлой. — Самую первую собаку, которую на этом кладбище схоронили, Азоркой звали.
— А-а, — протянул Макс и увидел надгробие с иностранной надписью. — А здесь кто похоронен, не знаете?
— Знаю. Крокодил.
— Крокодил?
— Да. Консул одной африканской республики привез с собой ручного крокодила. А тот простудился и помер. У нас же не Африка… — Карлик достал сигареты. — Надо, пожалуй, перекурить.
— А вы тут сторожем работаете?
— И сторожем, и могильщиком, и уборщиком… — перечислил карлик. — И все за одну зарплату.
— Зачем же вам такая работа? — удивился Горохов.
— А я зверушек люблю. — Карлик закурил.
В этот момент Максу на ум пришла идея, как перевести разговор на человека в черном.
— Это сейчас артист приходил, да? Я его вроде в каком-то фильме видел.
Карлик выпустил изо рта облачко дыма.
— Может, и артист. Мы не знакомы.
— Вы же с ним поздоровались.
— Он сюда каждый день ходит. Потому и здороваемся.
— Каждый день? — повторил Горохов.
— Да. А то и по два раза в день.
— Надо же. Видно, свою собаку очень любил.
— Любить-то любил, — покуривая, ответил карлик. — А потом взял да убил.
— Как это?
— А она взбесилась. И чуть было его не загрызла.
— Откуда вы знаете?
— Он сам мне рассказывал. Пришел однажды выпивший. И битый час про свою Риту распространялся. Да так, словно это не собака, а его любимая девушка. Странный вообще-то тип. И могилка тоже странная…
Макс насторожился. Но спросил подчеркнуто безразлично:
— А чем она странная?
— Да я раз зимой пошел снежок убрать. Гляжу: а у могилы — следы собачьих лап…
— Ну и что? — пожал плечами Горохов. — Какая-нибудь бродячая собака на кладбище забежала.
— Э, нет, — прищурился карлик. — Следы от могилы уходили, а к могиле следов не было.
Глава VI
«ЖИЛЬЦАМ ДОМА № 1 °CРОЧНО ПОКИНУТЬ СВОИ КВАРТИРЫ!»
Тем временем Самокатов сидел на хвосте у человека в черном. А тот, в свою очередь, сидел в электричке и смотрел в окно. Не подозревая, что его «пасут».
Электричка прикатила на Московский вокзал, двери вагонов открылись. Толпа повалила по перрону. И в этой толпе Генка потерял свой «объект».
Самокатов в одну сторону метнулся, в другую. Нет мужчины в черном. Как сквозь землю провалился.
Оставалась слабая надежда перехватить его у входа в метро. Генка помчался туда. И вновь увидел человека в черном, который шел по направлению к Невскому проспекту. Самокатов догнал его и понял, что обознался. Тут он заметил вдалеке еще одного человека в черном. Генка со всех ног понесся за ним! А это и вовсе оказалась женщина. Вот блин!
От этой беготни в боку у Самокатова закололо, в горле запершило. «Козел, кретин, лох…» — обзывал себя Самокатов. Ведь это была единственная ниточка, связывающая сон и реальность. Единственная!.. И вот ниточка оборвалась.
