Я быстро поворачиваюсь и смотрю прямо в лицо моей мамы, не более чем в шести дюймах надо мной.
Без сомнения, она пытается, что-то сказать или, может быть, она слишком потрясена для слов, но все, что я вижу теперь - это ее рот, огромный красный рот, открывающийся шире и шире, пока не становится круглой зияющей дырой, черной внутри, и я снова кричу и уже не могу остановиться. И вдруг ко мне тянутся ее руки, я чувствую ее кожу, длинные холодные пальцы плотно смыкаются на моих кулачках, я отскакиваю, вырываюсь и ошалело мчусь в ночь. Я бегу по аллее, за ворота, крича всю дорогу, и над пределом собственного крика слышу за своей спиной звон браслетов, который становится все громче и громче, - она бежит за мной вниз по пологому холму до конца тропинки и дальше, через мост, на шоссе, где поток машин с горящими фарами движется со скоростью шестьдесят миль в час.
И тут, где-то сзади, я слышу, как по дорожному покрытию визгливо чиркают шины; затем все стихает, и вдруг я понимаю, что браслеты за моей спиной больше не звенят.
Бедная мама.
Если б только она прожила чуть подольше!
Я признаю, что она жутко испугала меня этими кроликами, но в этом не было ее вины, тем более что между мной и ею постоянно происходили странные вещи. Сейчас я отношусь к ним, как к методам жесткого воспитания, которые, как бы то ни было, принесли мне больше пользы, чем вреда. И проживи она достаточно долго, чтобы завершить мое образование, я уверен, что у меня не было бы тех проблем, о которых я говорил вам несколько минут назад.
И, пожалуй, хватит об этом. Я не собирался рассказывать о своей маме. Она не имеет никакого отношения к тому, о чем я завел разговор. Больше я не буду о ней вспоминать.
Я говорил вам о старых девах в моем приходе. Гадкое это сочетание, не правда ли,- старая дева? Воображение сразу рисует либо тощую старую курицу со сморщенным ртом, либо огромного неотесанного монстра в брюках для верховой езды, орущего в доме на всех и вся. Но эти были иного склада. Они представляли собой группу ухоженных, здоровых, хорошо сложенных женщин, большинство из которых были прекрасно воспитаны и на удивление богаты, и я уверен, что любой нормальный холостяк был бы счастлив попасть в их окружение.
Вначале, когда я только принял приход, все было не так уж плохо. В качестве защиты мне служили мой сан и одежда священника. К тому же я и сам усвоил прохладную манеру, исполненную достоинства, рассчитанную на отпор фамильярности. Таким образом, в течение нескольких месяцев я совершенно свободно вращался среди моих прихожанок, и ни одна из них не позволяла себе взять меня под руку на благотворительной ярмарке или коснуться моих пальцев, передавая графинчик с уксусом во время ужина. Я был просто счастлив. Мне было хорошо, как никогда. У меня даже начала исчезать нервная привычка щелкать пальцем по мочке уха, когда говорю.
Это время я называю своим первым периодом, который продлился примерно шесть месяцев. Затем настали черные времена.
Я думаю, мне следовало бы знать, что нормальный мужчина вроде меня не может бесконечно избегать недоразумений, всего лишь сохраняя дистанцию между собой и женщинами. Это просто не срабатывает. А то и вообще дает противоположный эффект.
Я замечал, как они, за партией виста, глазеют на мое публичное уединение, кивают, облизывают губы, затягиваются сигаретами и перешептываются, плетя свои интриги. Иногда до меня долетали обрывки их разговоров: "До чего ж он застенчив... немного нервничает, не так ли... слишком напрягается... ему необходимо дружеское участие.. . ому нужно расслабиться. .. мы должны научить его разряжаться..." И затем осторожно, измеряя шаги, они начали подкрадываться ко мне. Я знал, что они это делают. Я чувствовал это, хотя поначалу он, не предпринимали ничего определенного, чтобы не рыдать себя.
Это был мой второй период. Он продолжался добрую половину года, и я порядком вымотался. Но это был рай по сравнению с третьей и заключительной фазой.
Ибо теперь, прекратив одиночные выстрелы издалека, атакующая группа внезапно вышла из лесу со штыками наперевес. Это было страшно. Нет более верного способа для обезоруживания мужчины, чем быстрая неожиданная атака. Хотя я и не трус. При любых обстоятельствах я могу дать отпор человеку моей собственной конституции. Но теперь-то я знаю, что этот штурм проводился большим числом заговорщиц, действовавших как одна тщательно скоординированная группа.
Первой нападающей была мисс Элфинстоун, женщина внушительных размеров и с родинками. Я заглянул к ней вечером, чтобы склонить на пожертвования для новых органных мехов, и после любезной беседы в библиотеке она великодушно выписала мне чек на две гинеи. Я сказал, чтобы она не провожала меня, и вышел в холл забрать свою шляпу. Я уже почти дотянулся до шляпы, как вдруг она, наверное, на цыпочках кралась за моей спиной - вдруг ее обнаженная рука скользнула под моей, и в следующую секунду ее пальцы переплелись с моими, и она принялась сжимать мою ладонь туда-сюда, туда-сюда, словно это была груша пульверизатора.
- Действительно ли вы так неприступны, как вечно стараетесь казаться? прошептала она.
О-о-о!
Если бы кобра обвилась вокруг моего запястья, то это, доложу я вам, было бы то самое чувство, которое я испытал, когда ее рука скользнула под моей. Я отскочил, рванул дверь и помчался по улице не оглядываясь.
На следующий день мы проводили благотворительную распродажу в поселковом центре (опять же для сбора средств на новые мехи), и уже перед закрытием я стоял себе спокойно в углу, попивая чай и следя за покупателями, столпившимися вокруг прилавков, как вдруг совсем рядом услышал голос: "Боже мой, до чего же голодный взгляд у этих глаз!" Не успел я опомниться, как длинная грациозная фигура уже склонялась надо мной, а пальцы с красными ногтями пытались затолкать мне в рот большой кусок кокосового торта.
- Мисс Прэтли, - воскликнул я, - не надо!
Но она прижала меня к стене, и с чашкой в одной руке, а с блюдцем в другой, я был лишен возможности сопротивляться. Я почувствовал, как меня всего прошибло потом, и если бы рот мой не наполнился так быстро тортом, который она в него совала, то я, честное слово, завопил бы.
Жуткое, конечно, происшествие, но за ним последовало еще худшее.
На следующий день это была мисс Ануин. Она являлась близкой подругой мисс Элфинстоун и мисс Прэтли, и одно это, разумеется, должно было меня насторожить. Но мне и в голову не могло прийти, что такая непохожая на всех мисс Ануин, эта тихая мышка, которая лишь пару недель назад подарила мне подушечку для коленопреклонений, искусно вышитую собственными руками, - эта мисс Ануин может позволить себе что-либо эдакое. Поэтому, когда она попросила спуститься с ней в склеп и показать саксонские фрески, я ни на секунду не заподозрил в этом дьявольского умысла. А он был.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
