Десяток сегментов спустя, когда Талита и человек в голубом скрылись в недрах трюма, ураганный порыв ветра налетел с океана, распахнул дверцы незаметного люка на корме, и, действуя слишком целеустремленно для настоящего порождения стихии, сбил с ног двух охранников, стороживших в темноте имущество Союза Вольных алхимиков. Гораздо позже, очнувшись, они долго недоумевали, как можно так синхронно и эффективно споткнуться. Чего только не бывает в темноте.
Сиах уже загрузил бочонок в экипаж, когда от берега к ним двинулся жуткий горбатый силуэт. Ящер не обратил на нее ни малейшего внимания, зато старик, с удовольствием наблюдавший портовую суету, удостоил подошедшего мимолетным взглядом и, выбросив докуренную едва ли до половины сигару, глубокомысленно заметил:
— Сегодня, Гист, я совершил благое дело. Преподал им урок — не задевай того, чьих пределов не знаешь. И ты помог поставить точку в этом маленьком акте возмездия.
— Да еще какую, — проворчал горбун, резко расставаясь с изъяном, и превратился в молодого альва в обтягивающем трико из теплой водонепроницаемой ткани. Горб оказался еще одним бочонком. Размером он был вдвое меньше первого, но на боку красовалась такая же ярко-желтая этикетка.
— Сопрел весь, — пожаловался тот, кого назвали Гистом, оттягивая костюм в особо интимных местах и досадливо морщась.
— Держи, — старик протянул ему термос, — холодный чай. Не бойся, не от этих чокнутых алхимиков. И хватит растягивать яйца, время не ждет.
Сиах зашипел на лошадей, и карета, быстро разгоняясь, помчалась по выщербленной мостовой все дальше и дальше от пристани.
Глава 1, в которой представляется шанс заняться делом, а я его отвергаю
Я досадливо поморщился.
— Знаешь, так ничего не выйдет. Ну-ка, повтори еще раз, только вдвое медленнее, и на сей раз говори осмысленно, лады? Мычание, видишь ли, изрядно раздражает.
Противный мелкий дождь с основательностью старого зануды долбил одно и то же с самого утра, и серое небо Вимсберга превратилось в решето, которым кто-то, по недоразумению, попытался преградить путь вышним водам. Позже этот кто-то осознал ошибку и попытался заткнуть бесчисленные дыры облаками, но снова напортачил — лишил одушевленных последних крупиц солнечного света.
Мы с собеседником стояли посреди улицы, собственными шкурами ощущая последствия небесной халтуры, и один из нас был тому очень не рад. К несчастью, это был я. Нелепое вместилище жизни, облаченное в уличную грязь, облако смрада и нечто, что, вероятно, некогда изготовили на текстильной фабрике, не испытывало, судя по всему, ни малейшего неудобства от текших за шиворот ледяных струй. Не дыша, я немного приблизил лицо к настороженным глазам, под темной, мутно-розовой поверхностью которых виднелись редкие проблески белков.
— Так что ты говорил о недоверии?
Оборванец поднял голову. По редким сосулькам тощей бороденки, спрыгнув с вновь задрожавших губ, скользнули редкие капли.
— Так-так-так! — испуганно запротестовал я, — отставить слезы! Немедленно прекрати, а то мы никогда не закончим с этим «важным разговором». Время поджимает. — Вершиной моих желаний в тот момент было спешное бегство от одушевленного недоразумения, но против истины я не грешил. Если исполинскому хронометру на башне Ратуши не вздумалось вдруг соврать, то, согласно билету, через два оборота мне надлежало сесть в паровой омнибус, открыть книжку поинтереснее или, если жизнь окончательно утомит сюрпризами, подложить подушку помягче, и навсегда покинуть этот тошнотворный город.
Наконец-то.
Поверь, дорогой читатель, награждая Морскую столицу Архипелага столь неприятным эпитетом, я вовсе не голословлю. Попробуй покинуть уютный дом и пожить здесь хотя бы год — вот тогда мы продолжим этот разговор с большим пониманием. Только не начинай с поиска развлечений, пока не обзаведешься надежными связями, иначе я не дам за твою жизнь ломанной серебрушки, а за имущество — и медяка. И умоляю, если в глубине души у тебя завалялась хоть малая горсть доверчивости — выбрось ее как можно скорее, да подальше! Не стоит сходиться с местными жителями слишком близко, это чревато… Даже не знаю, какие плоды принесет подобная дружба. Выбор велик. В длинном юридическом названии наверняка попадутся слова вроде «предательства» или «соучастия». Но то, что кто-то воспользуется тобой себе во благо — несомненно.
Казалось бы, частный детектив в такой насквозь прогнившей среде должен чувствовать себя, как рыба в воде. К моему — и, в данном случае, особенно моему — сожалению, это великое заблуждение. В первую очередь ты расстаешься с амбициями и привыкаешь к тому, что каждая пара дрожащих от неуемных чувств губ, едва речь зайдет об оплате, моментально застывает в презрительном изгибе. Они спят с чужими женами и шантажируют чужих мужей, но притом считают тебя еще большим отбросом просто потому, что ты разгребаешь их грязное исподнее, и неизбежно мараешься в процессе. Не мечтай, что когда-нибудь станет лучше — если тебя и будут рекомендовать знакомым, то лишь как «ту самую въедливую сволочь, что разобралась с подлой прошмандовкой». В папку с рекомендациями такой отзыв не положишь.
Я поддернул воротник плаща — затейник-дождь перестал густеть, зато подпустил в струи холодку.
— Что замер, болезный? Превращай уже долгий вдох в волнительную историю.
— Ясвидетельпохищенияодушевленного! — ответ до единого мгновения совпал с резким выдохом, и оборванец заслужил кратковременные аплодисменты… которые, конечно, прозвучали исключительно в моем воображении.
— Совсем другой разговор. Но с чего тебя ко мне-то понесло?
— Так вы же мастер Брокк? — бродяга зловонно прокашлялся, взлохматив слипшуюся бороду, и его голос внезапно зазвучал даже мелодично, с легкой элегантной хрипотцой, — частный детектив из газеты?
— Из откуда?.. О, ясно, — я криво улыбнулся, сообразив, что бедолага, скорее всего, видел объявление, за каждый выход которого я исправно платил сразу двум вимсбергским газетам — «Портовой колокольне», столь любимой среди мастерового люда, и «Иглам разума» — любимому чтиву знати. — Да, это я. Но что с того? Хочешь меня нанять? Так поздно. Даже если под этими лохмотьями наберется довольно серебра для оплаты, это не поможет — я здесь больше не работаю.
— Но как же! В-вы не п-понимаете, — снова зазаикался нищий, — я же правда свидетель! П-похищения! Причем… причем… — дрожащая рука исчезла под лохмотьями, нарушив хрупкую преграду между давно немытым телом и внешним миром. Впервые за тот день я был счастлив, что воздух такой влажный и тяжелый — отвратительный смрад лишь слегка щелкнул по носу, и я спешно шагнул назад, — Эт-то ж не простого кого тащили, да! — Кулак вырвался наружу, метнулся ко мне, раскрываясь, словно жутковатый цветок о пяти грязных лепестках. Блеснул золотом щит, подмигнул синий сапфировый молот в его середине. При виде герба цвергольдского царства я вмиг растерял равнодушное дружелюбие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
