Вимсберг, словно пытаясь оправдаться перед миром за свое внутреннее безобразие, имел и еще одну славу. Здесь всегда терпимо относились к Тронутым — тем, кто от рождения был отмечен Хаосом. Но Тронутый-алхимик? Как-то это чересчур.
Оставался оборот с небольшим. Я неспешно допил кофе, в очередной раз обсудил с собой мерзость Вимсберга и восхвалил прелесть Эскапада. Конечно, даже если бы я-оппонент внезапно переубедил меня-спорщика и доказал, что Оплот Равновесия — еще худшая дыра, чем Морская столица, это уже ничего бы не решило. Все сбережения, накопленные за время сознательной жизни, — а сумма, доложу вам, оказалась на удивление существенной, — уже ушли на покупку квартиры в жилом доме в живописном старом районе Эскапада. Пару месяцев назад я ездил принимать помещение и получать документы, и остался очень доволен. От центра далеко, зато в район я прямо-таки влюбился — после окраины Вимсберга, где даже тишина звенела от нервного напряжения, благопристойный, усаженный деревьями квартал казался подарком свыше. Остатка денег должно было хватить на полгода работы в убыток, средней руки секретаршу и, конечно же, вывеску «Частное детективное агентство Брокка». Несколько дней назад пришла телеграмма, что вопросы с документами улажены, и теперь мне предстояло отправиться в Столицу на постоянное место жительства… Кстати, пора было выходить.
Неладное я заподозрил сразу, едва из мешанины дождя и тумана показались Северные ворота Вимсберга. Толпы народу, подобные той, что бурлила тогда у ажурной ограды вокзала, редко… да что уж там, решусь на сильное слово «никогда», не собираются просто так. А в деньки, подобно нынешнему не балующие погодой, без изрядной нужды на улице вообще делать нечего. Все громче становился тревожный гомон, все крепче — уверенность в неправильности происходящего, которая достигла апогея, стоило моему пытливому взгляду различить в возмущенном море голов блестящие личины магической полиции. Я как-то резко осознал, что уехать в назначенное время никак не удастся. Ворота — громоздкие, построенные, по слухам, еще во Время Безумия, — были наглухо закрыты массивным и недвусмысленным засовом. Рука сама собой нырнула под плащ и выцарапала мятую пачку. Прикрывая огонек зажигалки от дождя и проталкивая первые затяжки в пересохшее от волнения горло, я принялся осматриваться.
Сложно услышать что-то нужное в обиженной толпе. Каждая частица однородной, но противоречивой массы стремится доказать, что ее доля страшнее остальных, что обидели всех, но ее — сильнее. Добиться предложения без «я» от этой капли в море самосочувствия невозможно. Я взвесил «за» и «против» на весах опыта и решил в буквальном смысле поискать ответы на стороне. В паре шагов от меня едва не подпрыгивал от возбуждения маленький орчонок, на вид не разменявший еще и второй десяток. Уютно спрятавшись в глубине плотного, прорезиненного капюшона, мальчонка кутался в дождевик и с аппетитом поедал глазами творившуюся перед воротами суету.
Я осторожно тронул юного зеваку за плечо, но он уже так глубоко увяз в бурлившем зрелище, что не хотел выныривать ради пришельца из дождливого уныния. Пришлось ткнуть посильнее.
— А? Чего? — я едва не пропустил стремительный мазок его взгляда, который немедленно вернулся на исходную позицию.
— Что там? — спросил я и внезапно превратился из помехи в первую жертву рождавшихся слухов. Мальчонка с азартом, какой бывает только у такой вот пацанвы, досыта накормленной какими-нибудь секретами или знатной суетой, вскинулся было ответить, но вдруг беспомощно прижмурился, замахал руками, а потом с обхватил ими вздернутый нос и громко, от души, чихнул. Яростно отер руки о штаны, зачастил, захлебываясь:
— Никого из города не выпускают! Вообще! А кто буянить начнет, сразу увозят! Один, такой, сделал из лужи водяной кулак, хотел в ворота стукнуть, так магполы его, такие, сразу оп-па — и увели! Пытать, наверное, будут! А еще народ на вокзал бегает, а потом все возвращаются и орут друг на друга. Что-то…
— А почему никого не выпускают? — перебил я. Затея с поиском стороннего наблюдателя приобретала слишком уж причудливые очертания.
— Да кто его знает, — продолжая пялиться на толпу, с рассеянным огорчением промямлил орчонок, — я сам тока-тока подошел. Тут не разберешь, ага. Я пробовал. Злые все, только ругаются. Один толкаться думал, так я, такой, как ему…
Дослушивать я не стал. Все, конечно же, понятно и неудивительно — если рейс почему-то отменили, недовольных должно быть много. Шутка ли, три омнибуса — это три десятка душ! И все они кипели и суетились у ворот. Я мог смешаться с ними, подхватить общий ропот, но это было бы даже глупее и безрезультатнее, чем просто развернуться и уйти. По крайней мере, стоило добраться до кассы и спросить о судьбе билетов.
Правда, я не был уверен, что хочу знать ответ.
И все же миновал усаженный вязами палисадник с широким проездом, дошел до красивого беленого здания, потом до забранного решеткой окошка кассира и пристроился к очереди за очень маленьким, но очень громким половинчиком.
— Все рейсы на ближайшее время отменены. Нет, никаких исключений быть не может. Нет, не договоримся, мне не нужны проблемы с двумя полициями сразу. Еще раз: взяток не беру. Да, что могу сделать для вас? — когда выцветший от переутомления голос девушки-диспетчера переключился на меня, я понял это не сразу. Половинчик, размахивая в гневе руками, стремительно удалялся.
— Простите, у меня билет на…
— Все рейсы на ближайшее время отменены. Приносим извинения за доставленные…
— Понимаю! Все понимаю! — поспешно воскликнул я, ужасно боясь услышать скороговорку, что уже прозвучала трижды только на моей памяти в ответ на мольбы, угрозы и просто предложения взятки. — Скажите только, как быть с билетом? Все-таки, деньги немалые, неужели придется тратиться еще раз?
— Специальным постановлением полицейского департамента Вимсберга билет действителен до конца этого года, — в глазах девушки мелькнуло слабое оживление — ее речь обогатилась новым предложением, — следите за сообщениями в прессе. Приносим извинения за доставленные неудобства.
— Благодарю, — буркнул я, уступая место следующему недовольному. Неудобства? Не то слово! Меня разрывало от подлинного отчаяния! Этот город так тщательно дробил все мои надежды и устремления в щебенку, что пора было предполагать личные мотивы. Ненавижу его. Ненавижу!
— О, вы про этих бумажных крыс? Признаюсь честно, бюрократия и у меня вызывает приступы неконтролируемой ярости.
— Что? Вы это мне? — я медленно вынырнул из потока сознания и уставился на говорившего — молодого щеголеватого альва, который стоял прямо передо мной, небрежно опершись на длинную черную трость с неразличимым в пелене дождя узором. Другой рукой юноша жеманно, несколько по-женски, поигрывал длинной папиросой у тонких, насмешливо искривленных губ, тянувшихся прочь от тонких завитых усиков. С полей высокого бледно-коричневого цилиндра и пол широкого плаща того же цвета ручьями стекала вода. Только тогда я вдруг ясно осознал, что промок до нитки, а воротник гадко навалился на шею холодным и влажным грузом. Вежливо дождавшись моего возвращения к осмысленности, альв продолжил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
