Она встречала возвращающуюся сестру упреками:
— Отчего вы так долго? Я беспокоилась.
— Напрасно беспокоились, Дашеточка. Встретила знакомую и заговорилась.
Если Дарья Степановна долго гуляла со своими собаками, то приходила очередь беспокоиться старшей сестре. С каждой минутой ожидания тревога ее возрастала. Ей представлялось, что сестра утонула, что попала под лошадь, что на нее напали разбойники, и еще невесть что. Она не выдерживала томления, наскоро одевалась и шла разыскивать сестру. Увидев ее, она спешила к ней и упрекала ее и даже плакала.
— Где вы пропадали, Дашета? Я измучилась, ожидая вас. Я думала, с вами случилось недоброе…
— Ничего не случилось. Вы, Машета, делаете бурю в стакане воды. Это все оттого, что начитались глупых книг…
Так проходила жизнь сестер Носовых изо дня в день уже много лет. Они знали, что завтрашний день не принесет им ничего нового, живого, интересного. Он и не приносил. Таких бесцветных существований немало на жизненном пути.
IV
Марье Степановне чудится
У Марьи Степановны случалась иногда бессонница. Это очень мучительное состояние. Все заснут, в доме наступает тишина; ночь тянется так медленно, — а ей не заснуть. Мысли, одна тревожнее другой, теснятся в голове. Во всем теле чувствуется слабость; кажется, что все болит и ноет, хочется спать, а желанный сон но приходит. В ночной тишине малейший шорох кажется подозрительным… Отчего-то становится неприятно и жутко.
В одну из таких бессонных ночей Марья Степановна ходила в мягких туфлях по своей комнате. Вдруг она остановилась. Ей послышался тихий плач, как будто он доносился откуда-то издалека. Марья Степановна стала прислушиваться. «Нет, это мне почудилось… Ничего не слышно… Кому у нас плакать ночью!» — подумала она и опять стала бродить по комнате. Спустя некоторое время плач ей послышался снова, жалобный, заглушённый, точно детский тихий плач. И долго так было; то все стихнет, то опять кто-то плачет и стонет.
Марья Степановна разбудила Лизавету.
— Лизаветушка, послушай, пожалуйста, мне все кажется, будто кто-то плачет. Точно ребенок… Так жалобно, просто сердце надрывается.
Старуха подняла голову, протирая заспанные глаза.
— Господи, помилуй! Какому ребенку плакать? Что вы придумали? Это вам чудится. — Она села на кровати и стала прислушиваться. — Это коты на крыше мяукают… Идите-ка с Богом да спите себе спокойно!
Марье Степановне стало совестно, что она разбудила старуху ночью. Она легла в постель и старалась заснуть, но до самого рассвета ее слух тревожил какой-то болезненный стон.
На другой день только и разговору было, что о ночном происшествии. Лизавета, помогая Дарье Степановне умывать собак, рассказывала со смехом, как старшей барышне ночью чудился детский плач, а это-де коты на крыше дрались и мяукали.
— Так явственно, так жалобно, точно действительно стонал и плакал ребенок, — оправдывалась Марьи Степановна.
— Вы бы, Машета, успокоительных капель приняли. Это от ваших книг у вас нервы расстроены, — говорила Дарья Степановна.
— Я принимала три раза ночью, и ничего не помогло.
На следующую ночь повторилось то же самое. Марья Степановна разбудила сестру и Лизавету. Те, совершенно сонные, рассердились.
— Я не могу спать, Дашеточка. В самом деле кто-то плачет! Я удивляюсь, как это вы с Лизой ничего не слышите.
— Пустяки, Машета. Это вам чудится, — зевая во весь рот, говорила Дарья Степановна. — Примите капель и ложитесь у меня в комнате. Вся ваша бессонница пройдет, когда перестанете читать книги.
Она еще раз зевнула, завернулась в одеяло и скоро захрапела.
На другой день Марья Степановна очень быстро вернулась с базара, расстроенная и встревоженная, и торопливо прошла в комнату к сестре.
— Вот, Дашета, вы и Лизавета со мной спорили, смеялись надо мной, говорили, что мне чудится… что коты дерутся и мяукают… А наша жиличка тоже третий день слышит плач. Мужа ее три дни не было дома, и она с детьми очень боялась. Так неужели же ей тоже чудится?
Лизавета перекрестилась.
— Барышни, голубушки! Ведь это нехорошо! Не к добру!
— Ну, что ты, Лизанька, нас пугаешь! — сказала Марья Степановна.
— Лизанька, а ты что думаешь? — тревожно спросила Дарья Степановна.
— Да ведь это сам нечистый тешится, барышни.
— Что с тобою, Лиза? Век мы тут жили… Ничего не случалось. Ведь наш дом не на кладбище построен, — говорила Марья Степановна расстроенным голосом.
— Это ничего не значит, барышня, — уверенно отвечала Лизавета. — Прежде ничего не было… А теперь явилось. Может, он за чьей-нибудь душой пришел, а может, выживает кого-нибудь… Это часто бывает.
Обе сестры побледнели. Они были девушки необразованные и верили в такую ерунду.
— У нас в деревне так же было, — продолжала Лизавета. — В одной избе, как придет ночь, так и станет кто-то на крыше жалобно укать… Жила гам старуха старая-старая. Ну, все так и догадались, что сам за ее душой пришел. Старуха померла. Что ж вы думаете? И укать перестал… А то еще раз перед пожаром…
— Лизанька, что ж теперь делать? — перебила ее Дарья Степановна.
— Надо, барышня, либо икону поднять, либо молебен отслужить, — ответила серьезно Лизавета.
Вечером она окропила все комнаты святой водой; всем было, конечно, не до сна.
V
Страшное происшествие
Когда совсем затих дневной шум, и наступила ночь, — не только Марья Степановна, но и Лизавета и Дарьи Степановна услышали глухой, прерывающийся плач и стоны.
— Теперь слышите? Что, Лиза, ведь я была права! Совсем не похоже на кошачье мяуканье, — взволнованно говорила Марья Степановна.
— Да, да… Так и есть… Похоже на то, — загадочно подтверждала Лизавета и крестилась.
— По-моему, это плачет ребенок, где-то недалеко, — решительно заявила Марья Степановна. Лизавета только усмехнулась и молча махнула рукой.
— Лиза, поди, позови дворника и вместе с ним осмотрите весь двор, — продолжала старшая барышня.
— Вот тоже выдумали! Как же, пойду я! Точно мне жизнь не мила!
— Не хочешь? Я пойду сама… Совершенно ясно, у нас на дворе плачет ребенок… Такой мороз… Жаль ведь! — взволнованно говорила Марья Степановна.
— Ах, Машета, не ходите! Умоляю! Я умру от страха, — кричала, заламывая руки, Дарья Степановна.
— Нет, пойду! Так оставить нельзя! Зажигай, Лиза, фонарь, — решительно сказала Марья Степановна и стала одеваться.
— Куда вы пойдете одни! Выдумали тоже. Не спешите… Дайте мне одеть валенки, — ворчала Лизавета.
— Ох, Машета, не ходите! Не ходите! Умоляю! Не губите себя и меня! Это ужасно! — кричала на весь дом Дарья Степановна.
— Дашеточка; не бойтесь… Заприте двери на замок… У вас три собаки, и страшного ничего нет.
Не обращая внимания на крики сестры, Марья Степановна надела пальто, платок и с зажженным фонарем, в сопровождении Лизаветы вышла в сени. Сестра поспешно захлопнула за ними дверь.
Спускаясь с лестницы, Марья Степановна столкнулась с жиличкой, которая с мужем вышла из квартиры.
— Вы, верно, тоже слышите плач? — спросила она.
— Да, мы идем позвать дворника. Надо осмотреть.
— Зачем нам дворник? Мы справимся, и одни, — басом ответил жилец.
Они вчетвером спустились на двор. Была темная, морозная ночь. Дул сильный ветер и пронизывал до костей. Этот-то ужасный ветер и доносил глухой детский плач. Теперь всем стало ясно, что прерывающийся плач несется из сарая, стоявшего поодаль от жилых строений. В этом сарае Марья Степановна держала раньше корову.
— Дайте-ка мне, хозяйка, фонарь. Я пойду вперед, — сказал жилец.
— Слышите… стонет… Идите скорее, — дрожащим голосом прошептала Марья Степановна.
Жилец поспешно открыл сарай, задвинутый засовом. В дальнем темном углу кто-то вскрикнул и умолк.
— Ужасно! Ребенок один в углу. Не шевелится… — проговорил жилец, даже отступив на мгновение.
То, что представилось вошедшим, было действительно так ужасно, что волосы, как говорится, становились дыбом. В углу сарая сидел маленький ребенок. Какие-то жалкие лохмотья едва прикрывали его худенькое тело. Он весь посинел, скорчился, дрожал.
Обе женщины с воплями бросились к нему. Дрожащими руками Марья Степановна подняла ребенка… Он собрал последние силы, весь затрепетал и закричал осиплым голосом:
— Ой, не буду!.. Не бей!.. Не бей!..
Его болезненный, за душу хватающий стон заставил всех вздрогнуть.
— Ах, Боже! Это… это что-то зверское! Несчастный крошка. Не бойся, миленький. Мы не обидим тебя… Смотрите, как он избит…
— Ну, злодеи!.. Барышня, да ведь это, кажись, мальчонка нового дворника…
— Да что ж это с ним сделали, душегубы! — говорила Лизавета, укутывая ребенка в свой платок.
