Зарождение тагальской прозы филиппинское литературоведение относит еще к XIX веку; росла она и развивалась вместе с ростом национального самосознания филиппинцев. «Становление нации и национального языка шли у нас параллельно», — пишет профессор Б.-С. Медина.
Однако политика колониальной аккультурации, проводилась ли она при помощи грубой силы, как в испанские времена, или через соблазн общедоступности образования в американских школах, неизбежно оттесняла тагальскую литературу на второй план.
Национальные чувства филиппинцев, без сомнения, находили — и сейчас находят — свое выражение и в произведениях, написанных на испанском или английском: достаточно вспомнить воздействие книг Хосе Рисаля на умы и сердца его сограждан. Вместе с тем, как бы ни расширялось знание этих языков на Филиппинах, на массовый уровень могут выйти только национальный язык и литература на нем.
По мере возрастания активности народных масс, тагальская литература стала быстро завоевывать популярность, особенно в период после второй мировой войны, когда в 1946 году тагальский язык получил статус официального языка Филиппин, правда, наряду с английским и испанским.
К шестидесятым же годам, по словам видного критика Бьенвенидо Лумберы, «если писатель мог выбирать между английским и тагальским, он все реже обращался к английскому, поскольку тагальский открывал выход к массовому читателю, а именно ему предназначал писатель свое послание патриотизма. Этим и объясняется подъем тагальской литературы, начавшийся в шестидесятые» (Бьенвенидо Лумбера, «К вопросу о новой оценке филиппинской литературы»).
Шестидесятые годы — это социальные сдвиги и — обусловленные ими — перемены в политическом климате Филиппин. Патриотические настроения вышли за круг образованной состоятельной элиты и захватили широчайшие народные массы. И очень значительная роль в движении протеста выпала на долю учащейся молодежи — и в силу ее повышенной заинтересованности в общественных изменениях, и в силу ее численности: к тому времени половина населения архипелага была моложе двадцати.
Несоответствие форм правления — тщательно скопированных с американских — реальному смыслу их деятельности, политический гангстеризм, экономическая нестабильность, необузданная коррупция — вот против чего протестовали массы, сражалась молодежь.
Бьенвенидо Лумбера вспоминает эти времена:
«...к 1964 году националистическое движение было направлено против неравенства в отношениях между США и Филиппинами — как против первопричины всех проблем страны. Застрельщиками движения стали студенты, а поскольку филиппинские писатели по традиции группируются вокруг университетов, то события быстро нашли свое отражение в литературе». Вместе со своим фоном в литературе нашла отражение атмосфера привычной беспринципности, которой жила правящая верхушка, которой жили все политические институты Филиппин».
Если взять рассказ Франсиско Сиониля Хосе «Без ложной скромности», то интересен он не столько образом Оракула — далеко не уникальный образ типичного газетного словоблуда, способного приладиться к любой политической ситуации, — сколько витриной моментальных фотографий взяточников, казнокрадов, нуворишей, сгруппированных вокруг портретов Лидера и его Супруги, сколько описанием «коридоров власти», где теснится вся эта ненасытная, циничная толпа...
В шестидесятых и семидесятых годах в филиппинскую прозу входит образ молодого бунтаря, яростно и нетерпеливо протестующего против такого вот образа правления, против социальной несправедливости, олицетворенной в нем, против «особых» отношений с Америкой, не дающих развиваться свободе и демократии Филиппин. Молодежное движение на Филиппинах разнородно до крайности, его цели и противоречивы, и туманны, к тому же горячими головами частенько руководят холодные умы из-за кулис. Тем не менее филиппинская литература настойчиво противопоставляет молодого героя — при всей его смятенности — и циничным временщикам, и рефлектирующим интеллектуалам, и безмолвно страдающему «маленькому человеку».
Образ же «маленького человека», которого всегда брала под защиту демократическая филиппинская проза, в последние годы видоизменяется от соседства с юным бунтарем, готовым под полицейскими пулями отстаивать права этого «маленького человека» вместе со своими.
Рассказ Хосе Кирино «Любовь — 71» в самом своем названии содержит точный временной ориентир. Его герой Мон Пиньеда, участвуя в молодежном движении, делает тот шаг, к которому еще не были готовы молодые герои «Белой стены» Андреса Кристобаля Круса, хотя условиями своего существования они уже были вплотную прижаты к этой стене.
Политизация массового сознания заметно сказывается на филиппинской литературе, сообщая ей все большую социальную остроту.
Назидательность ранних деревенских рассказов — больше похожих на притчи — Хосе Гарсия Вильи, лиричность героев поразительной по своей проникновенности прозы Мануэля Аргильи сменяется куда более реалистической манерой письма, скажем, А.-К. Круса (кстати, одного из писателей, перешедших с английского языка на тагальский), а потом и совершенной беспощадностью повествования Фанни Гарсия.
О литературе Филиппин можно говорить, что ее сформировал постоянный дух противоборства, пожалуй даже с большим основанием, чем о любой другой. Все то, что филиппинская культура получала извне '— и отнюдь не в свободном обмене, — она рано или поздно синтезировала с собственными основами и обращала в орудие борьбы. Так произошло с испанским воздействием, так и с американским, несмотря на весьма существенные различия между ними.
Филиппинская литература сумела обрести себя в хаотическом смешении влияний и сегодня уже прочно заняла принадлежащее ей место в сумме культур народов мира.
М. Салганик
НОВЕЛЛЫ
ХОСЕ ГАРСИЯ ВИЛЬЯ
Хосе Гарсия Вилья (род. в 1906 г.) — крупнейший поэт и новеллист. Пишет на английском языке. В 1929 г. за революционную поэму «Песни человека» был исключен из Университета Филиппин. Закончил два американских университета — Колумбийский и в Нью-Мехико, доктор филологических наук. Первые новеллы Х.-Г. Вильи относятся к 20-м годам. В 1933 г. выходит в США его известный сборник новелл, названный по публикуемому ниже рассказу «В назидание молодым». В последующие годы Х.-Г. Вилья целиком посвящает себя поэтическому творчеству. Он лауреат всех крупнейших национальных премий в области литературы. В 1973 г. ему было присвоено высшее для филиппинского деятеля культуры звание — народный художник.
В НАЗИДАНИЕ МОЛОДЫМ
Близился закат. Солнце стало оранжево-розовым и подернулось дымкой. Додонг представлял себе, как скажет сегодня отцу о Тианг... Он думал об этом и когда собирался домой, и потом, когда выпрягал карабао1 из плуга, вел его под навес и задавал корм. Он со дня на день откладывал этот разговор, понимая, что никуда от него не уйти.
То, о чем он хотел оповестить своих родителей, имело очень важное значение и должно было изменить всю его жизнь. Он совсем уж было решился, как вдруг остановила мысль: а что делать, если отец даже не захочет и слышать об этом? Отец... Молчаливый, изнуренный тяжелым трудом крестьянин, с вечной бетелевой жвачкой во рту.
«И все-таки скажу. Будь что будет!»
Земля, исполосованная свежими ранами, источала сладковатый, приторный запах. В бороздах извивались тонкие черви, спеша снова втянуться в рыхлую землю. Маленькие и бесцветные, они сослепу залезали на ноги До-донгу и ползли по ним. Когда ему становилось щекотно, он стряхивал их с ноги и отшвыривал в сторону. Но даже не следил, как обычно, за их полетом: настолько был поглощен мыслями о том, что ему семнадцать и он уже больше не мальчик.
Додонг не спеша освободил карабао от упряжки и бесцеремонно ткнул его в бок. Буйвол повернул к нему голову, глядя на своего хозяина с преданностью и укором. Додонг слегка подтолкнул его и повел к навесу. Там он бросил буйволу охапку травы, и тот начал жевать. Додонг стоял и смотрел на него невидящим взглядом.
Потом он пошел к дому, не переставая размышлять о том, как лучше сообщить новость отцу. Он, Додонг, хотел жениться, в этом все дело. Ему исполнилось семнадцать, лицо покрылось прыщами, и уже пробился пушок над верхней губой — он становился мужчиной. Он мужчина! При одной мысли об этом он рос в собственных глазах: мужчина должен быть решительным! Он прибавил шагу, словно подстегивая себя подобными мыслями... Острый камешек поранил ему ногу, но он лишь рассеянно взглянул на кровоточащий палец и продолжал идти дальше. Солнце садилось, повеяло прохладой. Пылкое юношеское воображение Додонга рисовало смелые картины. Тианг, его девочка... У нее такое милое личико, такие черные глаза и такие красивые блестящие волосы. Как она ему желанна! Как ему хотелось коснуться ее, прижать к себе... Ни о чем другом думать он уже не мог.
