Как потом выяснилось, Юрий Петрович во времена, когда он был вторым помощником, швартовал пароходы прямо с кормы вместо капитана. А я оказался не на высоте.
Наконец из динамика вылетел деловой вопрос: «Шлюз цел?»
Темно было. И непонятно: цел шлюз или завалился вдребезги.
— Не вижу! — доложил я. — Искр было довольно много.
— Это мы и сами видели! — пробрюзжал мостик.
И всё затихло.
Швартовщики приняли швартовы и положили на кнехты. Они и голов не поднимали. Они не такие здесь штуки видели, чтобы на каждую искру реагировать.
Куда интереснее было мне: что там с нашими старыми заклёпками стало, живы они или вылетели?
Ноябрьская, дрянная, дождливая ночь наваливалась на Лондон. Склады подступали к докам со всех сторон. И город, один из самых гигантских городов на земле, исчез, хотя мы были почти в центре его. Такое ощущение бывает на вокзалах и сортировочных железных дорог. Знаешь, что город рядом, но трудно поверить в это.
Насосы сделали своё дело, ботопорт открылся, и под разводным мостом мы проскользнули в Сорри-док. Теперь нам начхать на приливы и отливы. Лоцман поставил теплоход на бочки посередине бассейна Канада.
Явились всевозможные власти и сделали своё чёрное дело: опечатали судовые гальюны и артелку. Мы имели право оставить себе по сто сигарет. На остальные повесили замок. В туалет следовало ходить на берег. Для связи с берегом катер натолкал между бортами и причалами пустые маленькие баржи. На всех баржах крупными буквами было написано: «Сэр Уильям Барнетт и К°».
В моей каюте стойко держался запах сожжённых флотских брюк.
— Вот ты и в столице Британской империи, — сказал я своему отражению в зеркале, щёткой отмывая руки. — Что ты испытываешь?
В журнале «Россия XX века», выходившем в Англии во время Первой мировой войны, была напечатана статья Голсуорси «Русский и англичанин».
Голсуорси отмечал, что англичанин «хозяин своего слова… почти всегда; он не лжёт… почти никогда; честность, по английской поговорке, — лучшая политика. Но самый дух правды он не особенно уважает».
Русский любой ценой стремится достичь предела понимания с другим человеком. (Помните наше знаменитое пьяное: «Ты меня п-понимаешь?»)
Англичанину важнее всего сохранить иллюзию.
Голсуорси говорит, что мы далеко превзошли англичан в стремлении всё выворачивать наизнанку, чтобы докопаться до сути. И что мы завидуем английскому практицизму, здравому смыслу, веками выработанному умению понимать то, чего в жизни можно добиться, и умению выбирать самые лучшие и простые способы достижения. Англичанам же следовало бы завидовать нам потому, что мы «не от мира сего».
Голсуорси считал свою нацию наименее искренней из всех наций. Потому его так глубоко потрясала и завораживала наша классическая литература. Через неё он во многом точно и глубоко проникал в нас. Он писал: «Не воображайте, что если вам хочется привить русской душе практичность, действенность, методичность, то вы можете позволить себе шутить шутки со своей литературой». Он имел в виду практицизм и служение литературы мелким близким целям.
О нашем будущем классик английской литературы был чрезвычайно мрачного мнения. Он считал, что мы не способны остановиться на чём-нибудь определённом.
От Голсуорси я ещё узнал, что слово «ничего» в смысле: «Ничего — проживём, перебьёмся!» — чисто русское слово, хорошо выражающее наш фатализм. Англичане придумали «пока!».
Утро.
Чёрная вереница людей в утренней полутьме, в мутном свете высоких фонарей, на фоне бесконечных пакгаузов. Прыгают на палубы маленьких барок, карабкаются через штабеля русских досок, поставив под навесы хилые велосипеды. Лондонские докеры. От слова «док». Из Сорри-дока разошлось это слово по всем морям и океанам.
Поднимаются на борт, разбираются по трюмам, снимают пальто. Под пальто на левом плече — крюк. Страшная штука — крюки грузчиков. Белое жало, плавный, как у серпа, изгиб, отполированная ладонью рукоять. Не дай господь увидеть такой крюк над головой.
Кое-кто в белых касках с «дубль ве» на лбу, остальные в кепках. Сумочки с бутербродами. У бригадира деревянный ящик-сундук.
Бригадир, вероятно, уже «сэлф мэйд мэн» — «человек, сделавший себя сам», по местному выражению. Джеймс Кук, к примеру, тоже сделал себя сам.
Надевают куртки. Брезент, поддельная замша, военная маскировочная ткань. На всех грузчиках мира можно и сегодня увидеть военные обноски. Под обносками может торчать галстук.
Лебёдчиков сразу отличишь от грузчиков: часто седые уже совсем, могут быть в очках, куртки у них чище и дороже.
Сонные, чешутся, зевают, кашляют.
Туман над сонной водой Сорри-дока. Слабо светятся окна в высотных зданиях на берегу. Ни реклам, ни городского шума.
Заглядывают в трюмы. Из трюмов — как из ледника. Кое-где белеет снег на русских досках — ленинградский снежок привезли мы в Лондон. А рукавиц у знаменитых докеров нет. Дорогое дело рукавицы. И носовых платков у них нет. Для этого дела существует международный носовой платок — большой и указательный пальцы.
Сейчас все вместе они начинают перевооружать наши стрелы на свой манер. А работать будут каждый сам за себя. Каждый надёргает крюком свой пакет досок, уложит — застропит.
Сижу в каюте, жду стивидора. Не повезло мне — первый день выгрузки, а я ещё и вахтенный помощник.
Является боцман.
— Виктор Викторович, что они с нашими стрелами делают?
— Не могу понять.
— Запретите им наше грузовое устройство трогать!
— Семеныч, знаешь закон: не говори с толпой, говори с начальником. Придёт стивидор — разберёмся.
— Я тут двадцатый раз, а такого безобразия не было. Они бочки с собой притащили, к оттяжкам крепят. Запретите!
Начинается! Боцману что-то непонятно, боцману не хватает определённости. Как будто мне её хватает хоть в чём-нибудь! Да я за ней, может быть, уже двадцать лет по морям охочусь… Голсуорси, между прочим, так объяснял отсутствие у Чехова романов: чем длиннее произведение, тем более нужно, чтобы в нём случалось что-то определённое…
— Семеныч, — говорю я. — Разберёмся. А вахтенного у трапа никакой работой не занимай. Буду следить всё время! Пока!..
Ровно в девять появляется толстый пожилой мистер — стивидор, руководитель разгрузки. От него уже сильно потягивает спиртным. Как он рад со мной познакомиться! Всю жизнь он мечтал встретить такого мейта! Американцы — дрянь, а не мужчины! А с русскими у него всё всегда ол райт! Его лучший друг — русский капитан Юра Павлов. Знаю я Юру Павлова?..
Где британская сдержанность и малословие? Минут десять я уясняю то, что он болтает. Потом выволакиваю на палубу. Совсем ему не хочется на свежий воздух, вернее в смог. Ему хочется посидеть в каюте секонда, покурить.
Спрашиваю, чего тянут резину его люди, что делают из наших грузовых устройств и вообще: «Вас ис дас, каррамба?» Я уже опытный, подозреваю: по-русски он понимает изрядно, но хитрит. Выгодно слушать и делать отсутствующую рожу. В большинстве портов так. А станем прощаться — засмеётся и признается. Или не признается. Это зависит от степени сволочизма. А иногда и действительно не знает ни звука — поди разберись!
Его докеры уже принайтовили к оттяжкам здоровенные бочки из-под бензина и требуют воды. Какой воды — вон её сколько в Сорри-доке — лей, не хочу!
— Глядите на француза, — тихо выдавливает боцман. Он уже уловил суть происходящего.
У стенки дока справа от нас стоит французское судно, его грузят пиломатериалами. Видно, как английское изобретение — бочка-противовес — то опускается к самой воде, отводя стрелу за борт, то поднимается. Рационализация. В бочку надо налить воды — пустая бочка, естественно, ничего не весит. Но как туда воды налить? Не ведром же её из-за борта черпать. Надо пожарный насос запускать, давать воду в пожарные рожки на палубу.
Звоню в машину. Вахтенный механик хохочет: вы что, собрались палубу мыть?
