Наше со Смитом отплытие прошло без фанфар и громких речей. Мы как могли нарядились для переговоров с каролинцами. Смит облачился в зеленый сюртук с желтым галстуком — столичный франт, да и только. А что же Сильвер? Он тоже надел лучшее, что у него было. Единственным, что роднило его куртку с сюртуком Смита, был цвет. В остальном Сильвер не отличался от нищего оборванца.
— Возвращайся скорей, — наказал капитан мистеру Смиту. — Вместе с Сильвером и деньгами. — Затем он погладил бороду, повернулся ко мне и добавил: — Двух дам достаточно, чтобы сыграть в вист, а у тебя они есть, Сильвер. Превосходная парочка.
Пью потер подбородок.
— Я выпью за вас обоих, — продолжил капитан. — И за успешное возвращение.
Команда кричала мне, чтобы привез побольше серебра, а Бонс попросил для себя бутыль ячменного самогона, если посчастливится таковой раздобыть. Как говорится, кому что.
Смит взялся за весла. Когда мы отошли подальше от корабля, он велел мне поднять парус.
— Виски! — раздался голос Бонса. — Запомни: виски!
Команда заулюлюкала нам вслед, желая удачи. Даже Кровавый Билл притопал на бак, хотя ничего не кричал. Я заметил, что Пью козырнул капитану. Так Генри Клайв Смит, Мэри, Евангелина и я отбыли к земле Каролины за моей смертью и, если повезет, пойлом для Бонса.
— Как подойдем на три лиги, убирай парус.
— До полудня не уберу, — произнес я. — Вряд ли нас кто-то заметит.
— Здесь не ты командуешь, — отрезал он. — Ставь по ветру, Сильвер.
— Ветерок нынче капризный, — проговорил я. Потом начал было гудеть себе под нос, но Смит меня оборвал. Долго я молчать не мог. — А не спеть ли мне вам, мистер Смит?
— У меня нет настроения слушать песни. — Смит свистнул, пробуя ветер, и заявил, что тот не переменился.
Смит не умел чувствовать море.
— Песня простая, как раз для такого холодного дня. Скоро она вас согреет. — Я поймал на себе взгляд Мэри. — Взгляните хоть на эту даму, мистер Смит. — Я кивнул на Евангелину. — Продрогла до самой шлюпбалки. Вот, возьмите, — сказал я и отдал ей свою рваную куртку. Евангелина поблагодарила меня, хотя я сделал это в угоду Мэри.
— Теперь вы замерзнете, — сказала она, а я ответил, что никогда не мерзну, и почти не солгал.
Смит велел переложить парус, рявкнув:
— Привестись!
— Так точно, — отозвался я и стал разворачивать ял ближе к ветру. Потом спросил Мэри, не холодно ли ей, но так как мы с ней были слеплены из одного теста, она отказалась принять куртку у мистера Смита — не то чтобы Смит охотно с ним расстался. Я, впрочем, не оставил бы ему выбора, сочти Мэри его сюртук достойным укрывать ее плечи.
Она обняла сестру за плечи, а Смит снова выкрикнул: «Привестись!» Я не мог не заметить, что он схватился за весла, и спросил, не легче ли оставить работу парусу. Он и на сей раз отказался, хотя и наградил меня ухмылкой на тот счет, что я могу болтать сколько влезет, пока он везет меня на погибель.
Мне не хотелось тревожить дам (хотя Мэри вряд ли встревожилась бы), поэтому я еще раз предложил мистеру Смиту спеть для него. Сказал, что песенка непристойная, но он все равно не пожелал слушать. Я добавил, что дамы могут заткнуть уши. Евангелина сразу же так и сделала, но Мэри настроилась выслушать мою песню и заставила Евангелину опустить руки. Она с нетерпением ждала моего номера и, как сейчас помню, улыбалась.
— Завернуть трос! — Смит смерил меня ледяным взглядом. — Да не забудь концы подобрать.
— Сейчас подберу, мистер Смит, — отозвался я.
— Еще бы ты не подобрал. Чего еще ждать от нищего.
Скажи мне это Смит на корабле, я бы изрубил его в куски — чтобы соблюсти свое доброе имя перед товарищами. А перед этим заметил бы, что подбирал только оружие с трупов.
— Да, я имел честь носить это звание, хотя и недолго. Давным-давно, мистер Смит.
— Нищий есть нищий. Ты хотел петь? Так пой, Сильвер. Пой, — приказал он мне, — и, может статься, я брошу тебе медяк.
Непросто успокоиться, когда знаешь, что кто-то тебя люто ненавидит. Ты знаешь, где этот кто-то стоит. Уловки забыты, и в ход вот-вот пойдут ножи. Однако убийство — особый праздник, и я решил спеть мистеру Смиту по этому поводу.
Моя песня началась с задорного куплета о моряке-бедняке, у которого на шее жена и потомство. Моряком, разумеется, был мистер Смит, и жена с потомством принадлежали ему же.
Смит навострил уши, словно я вздернул его домочадцев на рее. У него было пятеро сыновей и прорва дочерей. Верно, песня получилась долгая, и мистер Смит терзался от этого несказанно.
Он схватился за весла так, что побелели пальцы. Негоже разворачивать судно, если курс уже выверен. Потому я и не отступил, продолжил песню. Мне удалось ввернуть строчку о том, что капитан беспримерно наградил моряка. Смит немного смягчился: ожидание большого куша отвлекло его от мысли о голодающем семействе.
Дочери мистера Смита остались без приданого, а с таким папашей деньги нужны были как воздух, поскольку сухопутные крысы имеют иное представление о честных гражданах. Все это я пропел мистеру Смиту, пока он греб к берегу. Случай, как никогда, уместный, и песня — тоже.
Я заливался о том, как мы обязаны Черному Джону за все его благодеяния, о том, как щедро он осыпал нас фунтами, пенсами и фартингами. Смит ненадолго выпустил весла — не то чтобы пристрелить меня, не то чтобы дослушать мои куплеты.
Следующий я исполнил самым трогательным тоном, какой только мог из себя выжать, — как церковный певчий, которых мы с Томом часто слушали, стоя на паперти. Его голос, казалось, смягчал приговор каждому грешнику — недаром я взял такой тон для мистера Смита.
— Никто, кроме нас, не узнает всей суммы выкупа. Мы возьмем свою долю, хорошую долю, — пропел я.
Смит оторвал взгляд от паруса и перевел на меня, потом обратно на парус и опять на меня.
— А когда мы вернемся, добычу разделят на всех, и нам снова достанется по доле. — Тут, друг мой, я напустил на себя самый невозмутимый вид, как у деревянных святых на носу. Те были само терпение и благопристойность. Наверное, у певчего в церкви тоже было такое лицо, когда он заканчивал очередной стих, пока мы с Томом дрожали за дверью, дожидаясь, когда нас овеет теплом.
— Ну разве не нищий? — спросил Смиту дам. — Взять рифы, — приказал он, не взглянув на меня. Я не удивился: мистер Смит обдумывал свою выгоду. Ему предстоял выбор между убийством и наживой. Он вообще соображал туго: будь на его месте кто поумнее, в два счета смекнул бы, как провернуть оба дела сразу: убить и прихватить денежки. Я, к примеру, смекнул.
— Такая вот песня, мистер Смит, — сказал я, опуская руки, словно во всем мире не нашлось иных тем для обсуждения.
