Меня кто-то толкнул. Я повернулся, а это сосед мой, беленький такой и в очках.
— Ты из двадцать четвертого? — спросил он.
— Угм! — буркнул я.
— А я из двадцать шестого. Вы в океанарии были или на космодроме?
Я храбро соврал:
— В океанарии. А вы где?
— У нас сегодня урок истории был. Вы чего по истории проходите?
Мы-то вообще в это время ничего не проходили, у нас только Валька физику на лето получил и то из-за Клавдии Ивановны. И чего этот беленький ко мне пристал?
— Мы крестовые походы проходим! — сказал я, чтобы он быстрее отвязался.
Про крестовые походы я в книге прочитал, на самом-то деле мы это не проходили. Но беленький и глазом не моргнул.
— Нам про крестовые давно рассказывали. Правда, здорово, когда эти крестоносцы Константинополь брали? А помнишь, как одного с лошади свалили, а он как бахнется, аж все зазвенело.
Кого свалили, что зазвенело? Ничего не поймешь! Я даже разозлился...
— Слушай, — сказал я, — мы куда летим?
Он повернулся ко мне:
— В Центр. А ты разве не туда?
— Не, я домой, — неуверенно сказал я.
— Как это домой? — удивился беленький. — Ты заболел? А как же тебя пустили к дельфинам? Тебя кибер смотрел?
Я и на один-то вопрос не смог бы ему ответить, а он их столько задал, что и сто человек не ответят. Но тут эта женщина, которая нас сажала, вошла в кабину и объявила:
— Внимание, аэробус садится в Центре. Двадцать шестой номер к воспитателю, двадцать пятый — на сводный урок по физике... А ты куда? — спросила она меня.
Я и так не знал, что ответить, а тут еще этот беленький стал из-за моего плеча высовываться и рот уже раскрыл. Но я его спиной прижал и сказал:
— Я на сводный!
На мое счастье, аэробус как раз сел, и дверь открылась. Я не стал слушать, что этот беленький той женщине говорит, протиснулся побыстрее к двери и сбежал по лестничке. Впереди меня выходили две девчонки, я пристроился за ними, потому что они сразу за хвост аэробуса завернули, и меня там никто увидеть уже не мог.
Мы вышли на асфальтовую дорожку, прошли немного, потом с разных сторон еще стали появляться ребята и девчонки, и вдруг все остановились. Я тоже остановился и огляделся по сторонам.
Это было тоже вроде парка — так много здесь было деревьев, — но все-таки не парк: среди деревьев стояли невысокие здания, самые разные — одно с круглой крышей, одно совсем как стадион, и еще, и еще: куда ни посмотришь — всюду среди деревьев здания. А мы стояли на большой поляне, по ней во все стороны расходились дорожки от центральной площадки, где стоял аэробус.
Вдруг зеленая трава перед нашей дорожкой вздрогнула и зашевелилась. Я даже подпрыгнул от неожиданности и сам на себя рассердился: как маленький, травы испугался.
Это была дорожка, вот что. На ней трава росла, и если посмотреть издали, так ничего не видно, а на самом деле — движущаяся дорожка. Я в «Технике — молодежи» читал, что такие дорожки в Японии делать начали. А выходит, они и у нас есть!
Все встали на дорожку, и я за остальными. А что? Я немножечко только посмотрю, что тут у них и как, а потом, может, сам расскажу насчет себя этому, как у них, воспитателю. Ну, залетел я к ним без спросу, так я же не нарочно. Они отцу, наверно, в институт позвонят... Тут у меня прямо сердце ёкнуло: а институт-то где? Я уже сам давно понял, что куда-то в другой город залетел, только речка похожая. Какой-то наш город, советский, ведь все по-нашему говорят, только где он, этот город, помещается — вот чего я не мог угадать. Наверно, в Новосибирске: у них там в Академгородке как-то ребят иначе обучают, я читал.
Потом я подумал, что это все равно где: позвонить ведь отцу отовсюду можно, по телефону можно даже с заграницей разговаривать, и успокоился.
Дорожка везла нас и везла, и ребят на ней становилось все больше, потом вокруг пошли деревья, и дорожка стала вползать прямо в открытую дверь того здания, что с круглой крышей. Тут она ушла под порог, а мы оказались в большом круглом зале, вроде как в цирке, — скамейки по кругу, один ряд над другим, а посередине площадка пустая. Все пробирались по проходам и садились на скамейки. Меня сзади подтолкнули, я оглянулся — девчонка, та самая, что в парке сидела с книжкой. Она меня тоже узнала и засмеялась почему-то. Мне понравилось, как она смеется, я тоже засмеялся и спросил:
— Ты где сидишь?
— Я всегда наверху сажусь, там лучше видно. А если скучно, можно книжку почитать. А ты?
— Я тоже наверх пойду.
Мы с ней забрались почти на самый верх и сели на скамейку у прохода. Я уже заранее ожидал, что будет мягко, и удивился — эта скамейка была обыкновенная.
Нет, все-таки не совсем обыкновенная. Только я уселся, как прямо из пола выполз белый столбик, развернулся — и получился столик. Он был из пластмассы и весь светился изнутри. Пока я этот столик потихоньку ощупывал, в зале стало темно, а столик все равно светился. Я посмотрел вокруг — ничего почти не видно, только по всему залу столики эти светятся, будто белые полосы в несколько этажей по кругу идут. Здорово: и писать можно в темноте, и читать! Девчонка рядом со мной пошевелилась и зашептала у меня над ухом:
— Тебе физика нравится?
— Очень, — ответил я. Это правда, нам только с учительницей не повезло, а так я физику больше всего люблю.
— А мне больше всего космогония нравится, — сказала она.
У нас вообще предмета такого нет! Ну и школа!
— А как тебя зовут?
— Коля.
— А меня Лида, Тимофеева.
Вот смешно! Это оручая Лидка из верхней квартиры, она ведь тоже Тимофеева. Только той всего три года.
— Ты чего смеешься? — опять зашептала она прямо мне в ухо, даже щекотно стало.
— Я еще одну Лидку Тимофееву знаю, — сказал я. — Маленькая такая, а кричит, как болельщик на футболе.
— Тише! — прошипел кто-то сзади.
Лида успела мне еще шепнуть:
— Я тоже, когда маленькая была, сильно орала. Я тебе эту книжку дам, хочешь?
Вдруг на площадке появился какой-то старик — я даже не понял, откуда он взялся, — и все зашумели и захлопали. Старик поднял руку и сказал:
— Ну-с, по программе физического цикла мы рассмотрим сегодня строение атома и молекулы.
Он куда-то отступил, а площадку начал затягивать синий туман. Он выползал откуда-то снизу и все вытягивался, пока не дотянулся до круглого купола, а тогда вдруг исчез. А над площадкой осталось висеть что-то ужасно мне знакомое. Как будто плетеная круглая корзинка, громадная и совсем живая — вся она дрожала и менялась.
Голос старика стал ясно раздаваться у меня в ушах, пока я смотрел на корзинку. И тут до меня дошло — это же атом! Модель атома, я ее сам из журнала срисовывал. Только здесь была не картинка, а настоящая модель, она вся переливалась, и в ней что-то шевелилось и двигалось, а внутри ярким розовым светом горела огромная жидкая капля — ядро...
Старик здорово рассказывал, все было понятно: и как атом устроен, и почему у него столько электронов, и как они там крутятся вокруг ядра и не могут оторваться. Потом он стал говорить, как атомы сцепляются с атомами и получаются те тела, которые мы видим. А над площадкой выплывали целые десятки корзиночек, уже поменьше, и все они сцеплялись в гроздья, потом перестраивались, и получалась решетка или длинная нить из бусинок-атомов, а от нее в стороны отходили нити покороче. Потом он стал говорить про атомы в нашем теле и как они там складываются в такие молекулы — белки. Пока он говорил, эти атомы-корзинки над площадкой связались в нить, и эта нить так здорово закрутилась, что я даже удивился — как она не путается! Получился совсем клубок, только с одной стороны в нем углубление осталось, как лодочка. Я хотел спросить, зачем это углубление, но Лида Тимофеева меня опередила. Она положила правую руку на край столика, и сразу он стал светиться красным. Старик замолчал, а Лида встала и спросила:
— А зачем в молекуле такое углубление?
И села. Столик у нее опять стал белый. Старик начал объяснять, что это для того, чтобы молекула могла сцепиться с другой молекулой, только не какой угодно, а какой нужно. Это углубление вроде отверстия в замке, а у той молекулы, с которой нужно сцепиться, есть выступ — как ключ от этого замка, и поэтому молекулы могут найти друг друга среди остальных. Тут я увидел, что Лида кладет на мой столик книжку.
Я не хотел сейчас читать, мне было интересно слушать, но я не удержался и раскрыл книжку. И вдруг все кругом будто исчезло, ничего я уже не видал, а только смотрел на первую страницу. В самом низу там было напечатано: «Москва, 1980».
Я еще раз прочел это и все равно ничего не понял. Как это — 1980 год? Я нагнулся к Лиде:
— У тебя есть еще какая-нибудь книжка?
— Зачем тебе?
— Дай, не спрашивай!
Она порылась под столиком и сунула мне какую-то книгу, совсем новенькую. Я даже названия не прочел, а сразу посмотрел на год издания.
