– Мы засекли телефон Ларисы, Вадик!
– Что? – просипел Харламов. – Ее телефон? Ее номер, я правильно понял? Кто-то с ее номера вышел на связь? Правильно?
– Ничего не правильно, – неожиданно обиделся Валера. – Ты слушай меня внимательно, Харламов, не части. Мы засекли телефон, но не номер. Ты же мне сам коробку от ее телефона принес, так?
Так, так, коробку приносил. А Харламову ее принес муж Ларисы – Иван Усов. Вместе с чеком и гарантийным талоном. И сказал – а он мужик умный – что от сим-карты скорее всего грабители избавятся, но можно телефон отследить по международному идентификатору. Получается, что отследили?!
– Да, по нему, по нему, – раздраженно отозвался Незнамов. – Заработал с полчаса назад в одном из спальных районов. Сначала без движений и звонков. Потом объект начал перемещаться. Затем был звонок.
– И это… Боюсь даже спрашивать… – В горле Харламова пересохло от волнения. – Определили на кого зарегистрирована сим-карта?
– Кого? – мстительным голосом отозвался Незнамов, который, конечно же, понял, что Вадика интересуют оба переговорщика.
– Того! – громким шепотом заорал на него Харламов, в этот момент как раз вернулись ребята после осмотра территории и входили в автобус. – Ну!
– Кому звонили – еще не определили, номер странный, пока работаю. А вот звонили с симки, оформленной на некоего Вениамина Смолина и…
– Твою мать! – Харламов ахнул.
– Что?!
Валера опять обиделся, что его перебили, он про этого Смолина, между прочим, за такое короткое время почти досье составил. Он землю носом рыл, а его перебивают, понимаешь!
– Смолин Вениамин! – воскликнул Харламов. – Сын Смолиной Зинаиды. Она же – Зина Смола, она же мошенница со стажем, она же домработница Рогова и она же подруга Коли Хилого, – и закончил с горечью: – Твою мать!..
– Чего делать-то с этим Веней? Надо бы послать за ним.
– А куда? Он может с телефоном этим по всему городу мотаться. – Харламов с силой вдавил пятерню в затылок, зажмурился. – Ты веди его пока, Валера. Веди! Если что, реагируй.
– А как?
Тот лишних полномочий не любил, понимал, чем пахнут полномочия эти. И упускать возможность взять с поличным предполагаемого убийцу Ларисы тоже нельзя.
– Ладно, я сейчас самому позвоню, пусть отдает распоряжения. Это в его юрисдикции. А с тебя объект, Валера.
Валера не ответил. Все понимали, что это след, да еще какой! Первый след в деле об убийстве Ларисы Усовой.
Харламов дал отбой. Глянул на вернувшихся спецназовцев.
– Ну что?
– Нечисто тут, – шевельнулись полные губы в прорези черной шапочки одного из парней. – По углам четыре автоматчика с фонариками.
– Ничего себе! – присвистнул Харламов, попутно отыскивая в записной книжке номер телефона их начальника.
– Снимем без проблем, – авторитетно кивнул головой второй парень. – Здание с виду ветхое, но что там внутри, кто знает.
– Может, лаборатория какая? – предположил их командир.
– Это вряд ли. – Харламов повертел пальцем над своей головой. – Коммуникаций нет. Ни света, ни воды. Охрана с фонарями. Что-то они тут караулят. Или кого-то.
– Берем?
Командир нетерпеливо перебросил автомат с одного колена на другое. Честно? Он не понимал, чего капитан мешкает. Не догонял, что ли, что если его ребят засекли, то они могут все профукать?! Автоматчикам поступит команда оставить объект и все! И те автоматчики, которых его ребята видели, исчезнуть могут. Как мираж. Все зависит, конечно, от того, что они тут охраняют. Если что-то стоящее, будут стоять до конца. А если нет, то просто слиняют и все…
– Щас я.
Харламов виновато улыбнулся, он как раз набрал своего начальника и принялся ему докладывать обстановку. А так как время было позднее и начальство уже успело задремать после двух рюмок бренди, то повторять пришлось три раза. И только потом они пошли на штурм. А оказалось, что штурмовать-то и незачем.
– Я так и знал! – плюнул в сердцах командир спецназовцев. – Никого!
Никого, это в смысле охраны по периметру не оказалось. Внутри-то здания их ждал сюрприз, и еще какой.
– Капитан! – заорал командир минуты через четыре из недр ветхого строения – крыша вся в прорехах, стекла побиты. – Сюда, капитан!
Харламов кинулся на крик, подсвечивая себе фонариком, но все равно натыкаясь на какие-то камни, палки, штыри, ящики. Острый луч его фонарика скользнул по древесным стенам, нырнул вперед, выхватил из темноты четверых спецназовцев. Присев на корточки, они что-то разглядывали. Но за их мощными фигурами в бронниках рассмотреть что-то было нельзя. Их командир стоял рядом, тихонько матерясь.
– Что?! – крикнул Харламов метра за два. – Что там?!
– Да не что, а кто. По-видимому, твой свидетель, капитан. Вернее, то, что от него осталось. – И командир снова выругался, но уже в полный голос. – Вот зверье, а!
Устинов! Это что, правда он?!
Вадик опустил фонарик поближе к бесформенной груде на земляном полу, и тут же луч его фонаря судорожно заметался. Харламов принялся часто-часто сглатывать.
– Он… Он мертв?!
То, что валялось на земле, не могло быть, по определению, живым. Вздувшаяся от кровоподтеков голая человеческая туша, лицо – сплошная рана, распахнутый в немом крике беззубый рот. На левой руке нет двух пальцев, раны кто-то заботливый прижег. То, что когда-то было Устиновым, не шевелилось, не подавало признаков жизни и, конечно же, теперь не могло стать свидетелем… Это все, что осталось от брата чудесной женщины Марии с удивительно пронзительным взглядом черных глаз.
Как вот он ей скажет? Как?
– Маша, извините, мы сделали, что смогли…
Так промямлить?
– Мы старались, но было уже поздно…
Или все же сказать правду? Признаться в собственном бессилии?
– Господи… – выдохнул Вадик, отошел, уставился в темноту.
За спиной, негромко переговариваясь, осматривали помещение спецназовцы. Острые лучи их фонарей дергались, скакали, скрещивались в световом поединке.
– Чисто… Здесь никого… – с упреком доложил командир, все еще считая виноватым в проволочке капитана. – «Скорую» вызвали.
– Да, «Скорую», да… – отозвался Харламов хрипло, повернулся к нему на одеревеневших ногах, недоуменно вытаращился. – «Скорую»-то зачем?! Засвидетельствовать факт смерти? Группу надо вызывать и…
– Он дышит, капитан, – перебил его командир спецназовцев. – Уж не знаю, дотянет ли до города, но пока дышит. Мои ребята, как могли, перевязали, чтобы хоть как-то остановить кровотечение.
Харламов метнулся к ребятам, сидящим перед истерзанным Устиновым на корточках. Опустился на колени, посветил. И правда, жив Устинов! Жив! Вздувшиеся веки, напоминавшие сейчас половинки спелых слив, едва заметно дрогнули.
– Сергей Ильич! Сергей Ильич, голубчик! Ты это, не умирай! Не смей умирать, Сергей Ильич!
Харламов протянул к нему трясущуюся руку, не занятую фонариком, хотел дотронуться, но не смог. Каждое его прикосновение может сделать ему больно. Принести еще большее страдание.
– Его бы укрыть, – судорожно сглотнув, поднял голову Харламов и глянул в ту сторону, где в темноте маячила крупная фигура командира.
– Уже несут одеяло, – ворчливо отозвался он. – «Скорая» на подъезде. Реанимация едет. Это хорошо…
– Хорошего мало, – известил через полчаса доктор, осматривающий Устинова. – Готовим к операции.
– Надежда-то есть?
Вадик так и не осмелился позвонить Маше. Ему пока нечего было ей сказать. Он лучше один как-нибудь. Посидит. Подождет. Поругает себя за то, что не смог уберечь важного свидетеля, за то, что не смог предотвратить гибель Ларисы. Он готов! Он примет все упреки в свой адрес.
– Надежда всегда есть, товарищ капитан, – грустно усмехнулся доктор. – Сильные ушибы внутренних органов, есть переломы, гематомы… Большая кровопотеря. Да и не мальчик уже этот ваш пострадавший. Родственники у него есть?
– Да, сестра. Родная. – У него снова сжалось сердце, стоило представить огромные, наполненные болью Машины глаза.
– Сообщите, – потребовал доктор.
– Может, после операции? – трусливо предложил Харламов.
– Что за новости?! – вытаращился на него доктор. И с неприятной брезгливой гримасой проговорил: – Если это не входит в вашу компетенцию, сообщите координаты нашему персоналу. Они справятся.
Они справятся… Они справятся… Он нет! Ему будет больно за ее боль. Невыносимо больно. Почему? Потому что она ему понравилась? После того как они провели бессонную ночь под забором Рогова и говорили обо всем на свете, она ему сильно понравилась? И когда она потом задремала, и ее голова сползла по спинке сиденья, и очутилась на его плече, он слышал слабый запах летнего луга, исходящий от ее волос, и боялся пошевелиться. И шея затекла тогда, и рука онемела, и легкие ныли, потому что он боялся дышать полной грудью. А все равно не шевелился.
Она ему понравилась. И казалась очень надежной, хотя ее мужья и считали ее немного чокнутой, сбегая.
